Пророчица

Слева от нашего дома (если смотреть на его фасад), поодаль и чуть поближе к бульвару стояли один за другим вдоль улицы два больших шестиэтажных дома, построенных уже после войны в конце сороковых. Строили их, как говорили, пленные немцы, и предназначались они для избранной публики. Роскошное по тем временам жилье в стиле «сталинский ампир» — смутно припоминаю даже какие-то лепные гипсовые щиты и колосья на фронтонах. Справа — близко, но не совсем впритык к нашему дому, — угол забора картонажной фабрики, тянущийся вдоль улицы на два квартала. Забор дощатый, но аккуратный, крашеный, и пейзаж не портит, а скорее наоборот, вносит в него какой-то казенный устойчивый порядок. За домом пустырь, бывший когда-то двором и огородом, от которых не осталось и следа, а теперь заросший отдельными чахлыми кустиками и спускающийся к болотистой низинке на задах фабрики — весной ее заливало, и почти до конца лета в зарослях стояла вода. И это был главный недостаток нашей округи — комариков, а временами даже каких-то противнейших мошек, там было не меньше, чем за городом. Посему рассуждения о том, когда же наконец ликвидируют это болото в центре города, были дежурной темой для разговоров как среди старичков на скамейках, так и между жильцами нашего дома. Говорили, что по генеральному плану предполагается низинку сравнять и засыпать, а на этом месте продолжить строительство, начатое двумя большими домами. Действительно, до видневшихся за болотцем каких-то многочисленных складов и приземистых строений было по крайней мере метров пятьсот, и здесь можно было бы выстроить целый, как говорят сейчас, микрорайон. Более того, несколько лет назад болото с дальнего края уже начали засыпать привозимой с новостроек глиной, смешанной с обломками кирпича и разным строительным мусором, но потом дело почему-то застопорилось и дальше не пошло. Тогда вообще строили мало и очень медленно, хотя массовое строительство хрущевских пятиэтажек уже началось, и в нашем городе уже появились первые «черемушки», как называли кварталы этих новых домов по всей стране.

Дом наш, помимо своего необычного отдельного расположения, и сам по себе был своеобразный. Во-первых, в нем была всего одна — наша — квартира. Когда-то дом построил некий купец для своего семейства (до войны окрестные жители еще помнили имя этого купца), но в результате войн и революций, уплотнений и переселений единственное жилое помещение стало коммунальной квартирой с разнообразной проживающей в ней публикой. Во-вторых, хотя квартира была на первом (и даже можно сказать — единственном) этаже, так что, подойдя к дому, можно было постучать в любое из окон, а при желании и заглянуть в него, но у дома имелся и еще один этаж — под нашей квартирой. Хитрость была в том, что дом был построен (и видимо, намеренно) на косогоре — так что с обращенного к улице фасада он выглядел как обычный одноэтажный, но если взглянуть на него с противоположной стороны — с той, где когда-то был двор, — то окажется, что этажей всё же два, и нижний — назовем его полуподвальным — имеет собственный расположенный в центре вход и ряд окон, причем немного заглубленные в землю окна имеют нормальные размеры, хотя и поменьше окон второго этажа. Здесь вполне можно было бы жить, но второй квартиры в доме не было, потому что еще задолго до войны горкоммунхоз, которому к тому времени принадлежал весь дом, поселил в этом полуподвальном помещении свои подсобные службы. Там они хранили часть своих архивов, сидела какая-то расчетная группа, и выглядело всё это как небольшая контора. Каждое утро туда являлись три тетеньки средних лет и довольно ветхий с виду старикашка, продолжавший несмотря на возраст служить родному городу. А летом можно было через открытые окна слышать позвякивание арифмометра «Феликс» (сейчас и не найдешь нигде эту занятную машинку).

Наша квартира никак формально не была связана с нижними соседями, но это сожительство оказалось очень выгодным. Если бы не оно, дом вообще мог бы не уцелеть или на него бы просто махнули рукой — всё равно скоро пойдет на снос. А так, заботясь о своих коммунхозовцах, в наш дом при строительстве рядом двух новых зданий провели горячую воду. В доме был сделан капитальный ремонт: убрали старые печки-голландки, поставили везде батареи центрального отопления, из ванны выкинули стоявшую там дровяную колонку, всё побелили, покрасили. Благодаря этому квартира стала ничуть не хуже тех, что получали тогда самые заслуженные граждане в новых предназначенных для начальства домах. Квартира благоустроенная, большая, с высоченными потолками — таких я больше нигде не встречал, — чистенькая, двери и окна дореволюционного качества, массивные, из отличного дерева, не рассохшиеся, не покоробившиеся, открываются-закрываются мягко, бесшумно, нигде ни щели, полы из широких толстенных плах, пригнанных на совесть, и хотя пролежали они здесь больше полувека, ни одна половица не «ходила», не шаталась, не поскрипывала. Стены чуть ли не в метр толщиной, добротно сделанные перегородки — закроешь дверь и окно в комнате и сразу полная тишина: ни один звук ни с улицы, ни из коридора не слышен. И вся эта дореволюционная основательность и добротность сочеталась с современными удобствами: электричество, горячая и холодная вода, центральное отопление (кстати, благодаря коммунхозовским соседям зимой топили так, что я никогда форточку не закрывал). При этом квартира в тихом спокойном месте и почти что в центре: квартал до автобусно-троллейбусной остановки, да и пешком до центральной городской площади минут пятнадцать ходьбы. Рядом — в новых домах — гастроном, хлебный, аптека, почта, промтовары. Всё под боком.

Короче говоря, квартира — можно только позавидовать. Но, конечно, коммунальная — с этим не поспоришь.

Глава 2. Воронья слободка

Описав сцену, на которой будет разыгрываться действие, пора переходить к главным действующим лицам. Не исключаю, что иной читатель начнет к этому времени позевывать: где же обещанная жуть? Это не детектив, а какой-то историко-краеведческий очерк. Сам понимаю, но и уклониться от таких развернутых описаний не могу: читатель должен достаточно ориентироваться в обстановке, чтобы по ходу действия быть способным к самостоятельным суждениям и выводам. По законам детективного жанра читающему должна быть предоставлена возможность самому разгадать все загадки и, логически реконструировав остающиеся за кулисами элементы, самостоятельно придти к правильному выводу раньше, чем автор преподнесет ему — на блюдечке с голубой каемочкой — готовое решение. И поэтому непозволительно утаивать от читателя какие-то важные детали, замазывать их невнятным, нарочито размытым описанием. Фокус должен разыгрываться при ярком свете, на глазах у зорко наблюдающих за руками фокусника зрителей: «Видите, колода карт — вот я их вам показываю — обычная колода, верно? Теперь мне нужен помощник — хорошо, пусть вы — вытаскивайте из колоды любую карту — посмотрите ее, но мне не показывайте — запомнили? Теперь засуньте ее опять в середину колоды — вот так — перетасуйте. Хорошо. Давайте колоду мне — а сейчас бросим колоду на стол — смотрите внимательно — оп-ля! Все карты лежат рубашкой вверх, а одна перевернулась. Десятка пик — та, что вы загадали, — верно?»

Конечно, правило, требующее от автора снабжать читателей всей информацией, которая может понадобиться для решения загадки, ставит пишущего в опасное положение и может привести его к конфузу: поднаторевший в чтении детективов читатель быстро расщелкает все поставленные автором задачки и задолго до конца книги вычислит преступника, после чего заявит, что детектив этот — дрянь, а загадка рассчитана на слабоумных. Потому данное правило часто игнорируется сочинителями детективов или его жесткие требования как-то смазываются и обходятся. Но я не намерен идти таким путем. Если я взялся писать детектив, то лишь потому, что мне нравится этот жанр, предполагающий помимо всего прочего и соревнование с читателем в умении загадывать и разрешать нетривиальные загадки. Я делаю это не для того, чтобы заработать или прославиться. Для меня такие поползновения были бы просто нереалистичны, да и ни к чему мне всё это.

Я смотрю на сочинение детектива, как на интересную игру. Мне попала в руки загадка (на мой взгляд, интересная), когда-то я сам ломал над ней голову, а теперь хочу предложить ее читателям. Мой — авторский — интерес требует так изложить обстоятельства дела, чтобы, сообщив читателям все необходимые факты, не натолкнуть их на решение загадки, не выдать невольно правильный путь к раскрытию тайн раньше назначенного времени. Задача, которую я себе ставлю, — построить свое повествование так, чтобы читатель не смог самостоятельно разгадать загадку и получил ее решение из рук автора. Удастся мне это — я выиграл, сумел достичь поставленной себе цели, не удастся — ну, что ж — на то и игра. Исходя из так поставленных условий, мне как автору нет ни малейшего смысла жульничать в этой игре и утаивать от читателя некие более или менее важные элементы своей истории, знание которых позволяет сделать правильные выводы и найти разгадку. Как только я вступлю на этот путь, игра для меня закончится, и колочение по клавишам превратится в рутинный, не представляющий никакого интереса трудовой процесс, за который мне, вероятно, никто не заплатит и который не принесет мне ни капли удовольствия.

Игра остается игрой лишь до тех пор, пока она честная. Мне нравится само выражение — «честная игра» — fair play, за которым стоит представление о «спортивном поведении» и о классическом типе английского джентльмена — человека, чье поведение определяется не нуждой и вытекающим из нее стремлением нагреть кого удастся на пару шиллингов, а лишь его собственными понятиями о приличном и неприличном, о подлом и благородном, об интересном и неинтересном. Он джентльмен настолько, насколько остается законодателем самому себе, не отклоняясь от своих принципов ни соображениями выгоды, ни давлением извне. Именно такой идеал джентльмена, широко распространившийся среди европейских читателей, и послужил внелитературной основой появления детектива — жанра, ориентированного на спортивное поведение всех участников и на соблюдение ими правил честной игры.

Прощу прощения за это — опять же, вынужденное — отступление, которое, я надеюсь, если и не снимет с автора вину за оттягивание того момента, когда, наконец, он сможет непосредственно приступить к рассказу о давних кровавых событиях, то хотя бы убедит читателя в моем искреннем стремлении написать хороший детектив — стремлении, как я считаю, благородном, даже если оно и остается, в данном конкретном случае, не подкрепленным литературными способностями неопытного сочинителя. Теперь, объяснившись с читателем, я могу с чистым сердцем приступить к намеченному описанию персонажей своего романа. Все они — жильцы той самой коммунальной квартиры, о которой уже шла речь. А потому пойдем по порядку.

Квартира, вход в которую был устроен с правого торца дома (если смотреть со стороны фасада), начиналась небольшими сенцами, куда входящий вступал прямо с невысокого крылечка, и чья дверь запиралась на старинный висячий замок лишь тогда, когда в квартире не оставалось никого из жильцов. Воровать в сенях было нечего, они были совершенно пусты, разве что зимой здесь лежал веник, которым обметали с валенок налипший снег. Из сеней ты попадал в узенький двухметровой длины коридорчик, который тоже был пуст: голые стены, внизу до уровня плеч среднего человека крашеные масляной грязновато-зеленой краской панели, выключатель, чуть выше мирно жужжащий электрический счетчик с тремя вкрученными в него пробками, вверху побеленный и уже начинающий растрескиваться потолок, с которого свисает на длинном шнуре слабая электрическая лампочка без абажура, — вот и вся обстановка, если не считать запылившихся перекрученных электрических проводов на роликах, тянущихся от счетчика к лампочке, к выключателю и уходящих вглубь квартиры. Даже обычной в таких местах вешалки с изогнутыми двойными крючками и полочкой для шляп и шапок здесь не было — каждый раздевался в своих личных апартаментах.

Коридорчик отделялся от сеней крепкой входной дверью, массивной — хотел сказать «дубовой», но спохватился: из чего она была сработана я не знаю, но не исключаю, что и действительно из дуба. Весила она килограммов сто — не меньше, но затворялась легко, без особых усилий, о чем заботился один из наших жильцов, регулярно смазывая ее петли машинным маслом из специальной масленочки, одалживаемой для этой цели у другой нашей жилички. Вот эту-то — истинную — входную дверь вряд ли бы удалось быстро преодолеть даже опытному домушнику, не говоря уже о мелкой местной шпане. За это ручались как толщина и крепость самой двери, так и хитрость конструкции и надежность внушительного накладного замка, которым была оснащена дверь. Несмотря на свое относительно недавнее отечественное происхождение, замок этот заметно отличался от обычных советских скобяных изделий и внушал почтительное к себе отношение. Я бы предположил, что он предназначался для банковского сейфа, но его конструкция, снабженная специальным ребристым колесиком и позволявшая запирать его изнутри без ключа, исключала такую возможность. Вероятно, такие замки изготовлялись для надежной охраны каких-то особо важных, «государственных» дверей (например, двери первого отдела на «режимном предприятии»), а тот же самый жилец, что усиленно заботился об исправном состоянии входной двери, сумел изловчиться и позаимствовать его из «закромов родины» для установки на входе в нашу квартиру. Отпирался замок большим ключом с двумя лопастями, направленными в разные стороны и имеющими сложные фигурные края с многочисленными выступами и вырезами, которые можно было воспроизвести лишь имея в руках оригинальный ключ. Изнутри, как я уже сказал, замок запирали, дважды поворачивая колесико — на два оборота, и горе тому, кто по рассеянности забывал это сделать, входя в квартиру. Такие случаи бывали — со мной и еще с одним нашим разгильдяем, — и я знаю, о чем говорю. Жильцы наши были воспитаны суровым предвоенным временем и военными годами и больше воров боялись, пожалуй, только пожара. Так что можно понять их строгость в таких вопросах.

Чуть не забыл сообщить важную деталь: на ночь дверь запиралась — помимо замка — на внушительный засов. Вот он-то сохранился здесь еще со времен прежнего хозяина и сразу выдавал свое дореволюционное происхождение.

Мы, довольно долго задержались у входных дверей, но это не зря — они и прилегающий к ним коридорчик играют, как мы потом выясним, существенную роль во всей истории. Но двинемся дальше. Из описанного коридорчика, повернув налево, входящий попадал в большой коридор, шириной метра в полтора и тянущийся вдоль всего дома до его левого торца. Справа и слева двери комнат. Для рассчитанной на одну семью квартиры — несколько странная планировка, придававшая ей общежитский вид. Слева три двери, справа — две, и ближе ко входу не имеющий дверей проем, ведущий в еще один небольшой коридорчик (или, наверное, правильнее сказать ответвление большого коридора) перед кухонной дверью, в который выходили также двери туалета и ванной. В коридоре описывать нечего, вид практически такой же, как и в уже знакомом читателю коридорчике у входной двери: крашеные панели, выше них побелка, такая же — но побольше и поярче — лампочка, свисающая с потолка в центре помещения. Из мебели — два сундучка, стоящие сбоку от дверей по левую сторону коридора: тот, что ближе к входу в квартиру — побольше и поаккуратнее, а стоящий в дальнем углу у последней в ряду двери — совсем неказистый. В сундуках хозяева этих комнат хранили картошку и, видимо, еще что-нибудь. Больше про коридор мне сказать нечего.