Прорвемся, опера!
Шрифт:
У дежурного я застал снова ругань до потолка.
— Ты смотри, что творят! — Шухов бросил перед дежурным пачку газетных вырезок, аккуратно разрезанных по полосам. — Ты как за этими газетами смотрел? Я же тебе всю пачку оставил!
— Я эти ваши газеты не нанимался охранять! — Сурков потянулся за телефоном и начал набирать номер. — У меня своё начальство! Сам бросил, а дежурный опять крайний. Смотреть надо было!
— А что случилось, Вадим Петрович? — участливым голосом спросил я.
— Про нас тут статейку написали, видал, Васильев? — Шухов взял первый лист из стопки
Вернее, не про нас, а про Шухова и немного про Федорчука, потому что хоть все листы и разрезаны на полосы, но фрагменты их довольных рож видно.
— А кто-то взял, разрезал все страницы по полосам и в туалете положил! Представьте себе! Я зашёл, а там на тебе!…
— Так люди подумали, что газеты надо по назначению использовать, — ехидно заметил Сурков, отвлекаясь от телефонного разговора.
— … А там вырезки лежат, с этой статьёй! — закончил Шухов, игнорируя Суркова. — Прямо для этого самого дела! Ети их в сраку! С нашей статьёй, представь себе! Поймаю засранца, ноги из жопы вырву.
— Как у кого-то совести хватило! — пробасил за его спиной Устинов так громко, что Шухов вздрогнул. — Опять уважаемым печатным изданием вместо испорченных листов пользоваться. Кстати… У нас же в бюджете заложена, да, Вадим Петрович, туалетная бумага?
— Откуда? — воскликнул Шухов. — Я же вам, мужики, предлагал сложиться, чтобы купить…
— А мы сложились, разве нет? А бумаги так и не появилось.
— Потом поговорим, — подполковник торопливо ушёл, прижимая к себе «спасённые» вырезки.
— Потом, — Устинов покачал головой, потом ехидно усмехнулся и пошёл в сторону туалета. На ходу он достал из кармана ещё несколько таких листиков, чтобы снова повесить их в сортире.
— Хорошо, что сегодня вы дежурите, Марк Фёдорович, — я наклонился к окошку дежурного. — Насчёт этого пропавшего деда. Другой бы на вашем месте никакие меры бы не принял, а там всё серьёзно оказалось. Вдруг какая проверка, скандал бы был, ой-ой… а крайним-то бы опять дежурный стал.
— Ещё бы, — тот посмотрел на меня, как на лучшего друга. — Вот ты, Пашка, человек умный, сам всё видишь, что творится. Только ошибёшься, и с говном сожрут.
— И не говорите, Марк Фёдорович. Нам теперь необходимо съездить на место его жительства, всё оформить, нужна машина. По горячим следам, так сказать.
— Ща, Пашка, будет. Ты же без собаки? — с тревогой спросил он, уже подняв трубку. — А то вдруг какая проверка… Давеча из области проверяющий приезжал. Так он какашки собачьи возле крыльца увидел — и так орал, так орал.
— Обижаешь, Марк Фёдорович. Сан Саныч у меня культурный. Но сегодня я без собаки.
Пока дежурный искал нам транспорт, вернулся задумчивый Толик, держа в руке блокнотик.
— И что дальше? — он посмотрел на меня. — Тут что-то нечистое? Сначала думал, дед — алконавт, а вот потом засомневался. Что-то мне кажется, что внучка из-за квартиры и приехала, всё бросила, а там какие-то люди другие. Какая-то схема
эта мутная. Ты что думаешь?— Не только думаю. Я знаю, что это. Это, Толян, чёрные риелторы, зуб даю.
— Чего? Почему чёрные? Ха! В чёрных плащах, что ли?
Это он пока веселится.
— Вот ты деревня. Я думаю, деда обманули, квартиру продали, а его самого… короче, надо искать концы, потому что они, суки, жадные, и на этом не остановятся. Сто пудов серия будет.
Глава 9
Сразу уехать не получилось. Шухов, то ли вдохновлённый общением с журналистами, то ли опечаленный своим портретом в газете, висящим в сортире, яростной фурией пронёсся по коридорам, собирая оперов на короткую планёрку. Мы такие сходки называли дураковками. Ты начальник, я дурак.
Обычно на таких совещаниях он орал во всю глотку, что мы нихрена не работаем, и, тыча пальцем в окно, добавлял, что там, за забором, стоит очередь на наши места. При этом мы вытягивали шеи и старались выглянуть из окна на улицу, где никакой очереди и в помине не было.
А когда не блажил, то нудно зачитывал аналитические справки из главка по раскрываемости, докладные об оперативной обстановке и прочий мешающий работе бред. При этом подремать на планерке он нам не давал. Особенно его рёв был силён раз в квартал, когда проходили итоговые совещания в нашем подразделении. Ведь если текущие показатели были ниже показателей за аналогичный период прошлого года, он совсем не затыкался и брызгал слюной аж через весь стол. Но на его крики у нас уже давно выработался иммунитет.
В этот раз собрался почти весь личный состав уголовного розыска, кто был под рукой и не успел спрятаться. Поэтому в кабинете из-за такой толпы быстро стало жарко, вентилятор не работал, так ещё между нами летала назойливая муха с мерзким зелёным брюшком, из тех, что всегда такие приставучие в это время года.
Шухов приложил жёлтый лист с недельным отчётом по раскрываемости почти к глазам и жевал цифры, которые никто толком не мог разобрать. Все скучали, зевали, смотрели на часы или в окно — ожидали, когда шеф закончит.
Только Василий Иваныч сидел за столом и прилежно что-то черкал в своём блокнотике с Жириновским на обложке. Ну, как сказать, я долго пытался понять, что он там пишет и зачем. Неужели конспектирует? Но как-то сел рядом и увидел, что он рисует или косички в клетках, как Толян, или голых женщин, не очень умело, зато с очень большой грудью. А Якут сидел в сторонке, у кадки с деревом, потирая щёку — у него утром заболел зуб.
— Что у нас по текучке? — спросил Шухов, сурово посмотрел на нас.
Когда в отсутствие шефа совещание проводил Сафин, тот всегда был в курсе обстановки за сутки и знал, что делается по темнухам (или глухарям, как их привыкли называть в сериалах), и спрашивал по делу, кто что нарыл, кто что собирается делать, и говорил, над чем надо ускориться, кого отработать и опросить.
Шухов же обстановкой не владел.
— Занимаемся, Петрович, — свойским тоном сказал Устинов и сделал последний штрих ручкой, после чего закрыл блокнот. — Всем сразу занимаемся.