Прорыв. Боевое задание

Может, ночью рвануть напрямик? Старик рассказывал — за старой границей снова раскинулись леса.

4

Утро застало отряд в пути. Куда ни кинь взгляд, всюду поле. Оно не обрабатывалось несколько лет, поросло полынью, осотом, лебедой, чертополохом. В Западной Белоруссии тех лет брошенные поля были не редкостью.

На востоке приветливо алел горизонт. Небо посветлело. Радоваться бы такой заре, рождению нового дня. Кому только радоваться?

Игонин растерялся. Весь марш шагал он во главе отряда. Сейчас, посторонился, поравнялся с Андреевым, поторопил:

— Шире шаг, Гришуха! Шире!

Отряд растянулся метров на двести: шли по двое. В середине несли носилки с капитаном и другими ранеными.

— Быстрей, быстрей! — подгонял бойцов Игонин, поджидая, когда поравняются с ним носилки. Возможно, Анжеров очнется от забытья и посоветует что-нибудь. Тяжела командирская ответственность. Свалилась вот на Петровы плечи. Надо нести, ничего не поделаешь. Две сотни бойцов в отряде, разных, но объединенных одной обманчивой военной судьбой. Они верили Петру, подчинялись любому его приказу.

А куда он их завел? Через час взойдет солнце и немцы обнаружат отряд. С воздуха или с земли, какая разница?

— Шире шаг! Шире!

Крикнуть бы: «Бегом!» Нельзя. С ранеными не побежишь.

— Шире шаг! Не отставать!

Выбивались из последних сил. Солнце оттолкнулось от горизонта. Капитан был еще без сознания. Грустный Петро брел рядом с носилками. Появился связной Саша Олин.

— Товарищ командир! Политрук велел передать, что впереди лес.

— Что?!

— Лес впереди.

Игонин воспрянул духом, вгляделся вдаль. И верно: на горизонте чернел желанный островок леса. Какой есть, только бы укрыться на день, только бы не маячить на виду.

— Шире шаг, товарищи, шире! Скоро привал!

Единственная мысль тревожила, гнала вперед: лишь бы не заметили на последних метрах, лишь бы не заметили. Отсидятся в лесу, а ночью махнут дальше. Скоро старая граница. Там леса до самого Гомеля.

Собственно, то был не лес, а овраг, заросший до дна дубняком и орешником. По краям оврага вздымались тополя, пяток берез и два дуба. Если бы эти дубы положить на землю, то в их кроне мог свободно спрятаться весь отряд.

Разместились на дне оврага. Под прочной занавесью деревьев сохранилась большая яма с зеленоватой водой. Кстати! Раненых мучила жажда. И не только раненых.

Игонин снова сам расставил посты — по всему эллипсу оврага. Получилось что-то вроде круговой обороны. Задержался на восточной бровке, изучая местность. Километрах в трех, укрывшись от солнца садами, притаилась деревня. С юго-запада к ней подползала дорога. По ней сейчас катилось серое облачко пыли, а шлейф от него медленно оседал на обочину. Мотоцикл.

Дорога рассекала деревню пополам, стремительно выбегала за околицу и круто сворачивала на восток.

Кое-где из труб вился синеватый кисейный дымок. Подобраться к деревне можно. Здесь скроет жиденькая цепочка кустов акации. Дальше ложбинка. Хуже у самых хат: местность там открытая.

Игонин спустился вниз, заявил Григорию:

— Баста! Хватит слепыми ходить. Пойду в деревню, разузнаю и достану проводника.

Григорий рассматривал автомат: незнакомая машинка, привыкать надо.

— Бросишь отряд и пойдешь?

— Как это брошу? Я на разведку.

— Разведчик, — усмехнулся ^– Григорий.

Петро вздохнул. Да, ему нельзя, он командир. Прав Гришуха. Вдруг в деревне что-нибудь случится? Худо ли, бедно ли, а к нему привыкли как к командиру. С кем тогда останутся хлопцы? С Андреевым? Парень он хороший, только мягкотелый и жалостливый. Рос в рабочей семье, в суровом краю, а суровости в человеке нет.

Петро опустился рядом с Григорием, обхватил руками колено.

— Дай закурить, Гришуха.

Свернули козьи ножки из последнего самосада.

За ближайшим кустом послышалась возня, и перед Игониным и Андреевым предстали Феликс и Шобик. Феликс держал приятеля за рукав здоровой руки. На плече две винтовки. Шобик во вчерашнем бою разжился винтовкой: взял у знакомого парня. А тот подобрал трофейный автомат. Шобик хоть и не мог пока владеть оружием, но с винтовкой походил на бойца, а не на гостя.

— Разрешите обратиться, товарищ командир? — вытянулся по стойке «смирно» Феликс.

Игонин и Андреев поднялись. Петро разрешил обратиться.

— Шобик опять за свое, товарищ командир. Я его разоружил на всякий случай.

— Что такое?

— Воду мутит. Подбивает отряд бросить. Вдвоем, говорит, легче и быстрее доберемся к своим.

У Игонина вспухли желваки. Смотрел на Шобика в упор, с ненавистью. Шобик прятал глаза.

— Ну! — крикнул Петро. — На меня смотри!

Шобик вяло поднял сероватые навыкате глаза, но не вынес бешеного взгляда командира, зажмурился.

— Правда? — допытывался Петро.

Шобик молчал.

— Правду говорит Феликс?

— Правду, — выдавил наконец с трудом.

— Подлюга! — замахнулся было Петро, но Андреев схватил за руку, сказал с укором:

— Думай, что делаешь!

— Ладно, — прохрипел Петро, — черт с тобой. Не буду драться. Попробовал бы ты моих молотков, да политрук помешал, — и к Феликсу: — Уведи этого олуха. Что хочешь с ним, то и делай.

Феликс толкнул Шобика в спину, давая знак, чтоб уходил. И сам заторопился следом.

Когда оба скрылись из виду, Андреев показал Петру кулак и сказал:

— Забываешься!

— Ну тебя к богу. Виноват, погорячился. Ты же знаешь, как я сегодня психанул, когда рассвет застал нас в поле. Я, наверно, даже поседел. Посмотри, нету седины? Нету? Ну и хорошо. Выместить хотел все на этом идиоте. Нет, каков хлюст! Один скорее доберется! В расход за такие дела пускать надо. А в деревню кому-то идти надо.