Прощальный поцелуй Роксоланы. «Не надо рая!»

Роксолана стояла, возвышаясь и над женщиной, которая схватилась за горло от потрясения, и над Сулейманом, который сидел, молча слушая супругу.

– А вы… мне рассказать, кто вы на самом деле?

– Нет!

– Рассказать! – приказал султан.

– Каролина Венье – известная римская проститутка, которая, чтобы не попасть на костер инквизиции при нынешнем Папе Пии IV, согласилась стать шпионкой в Стамбуле. Думаю, их целью все же был шехзаде Селим, он наследник и будущий султан, но столкнувшись с Нурбану и поняв, что та легко свои позиции не сдаст, а при случае может и выяснить, кто вы есть на самом деле, Каролина, вы избрали другой объект применения своих чар. Кстати, ей, – Роксолана кивнула на женщину, мгновенно потерявшую весь свой блеск и живость, – не двадцать, а двадцать четыре года, четыре из которых она провела в борделе, а еще два изучала турецкий. Каролина говорит по-турецки и все понимает. Я заметила это давно, еще до своего отъезда, но не имела доказательств ее лжи.

Сулейман наконец смог произнести хоть слово:

– Взять ее!

– Повелитель, пощадите! Я несчастная женщина, которую вынудили! Меня заставили! Умоляю, оставьте мне жизнь! – Женщина билась в сильных руках дильсизов.

– Повелитель, не казните сразу, нужно узнать, кто ее прислал. – Роксолана произнесла это на фарси, султан только кивнул.

– Запереть в комнате и не спускать глаз. Если упустите, шкуру спущу живьем!

Когда Каролину увели, повисло тяжелое молчание, Роксолана ждала решения своей участи, понимая, что теперь Сулейман просто возненавидит ее. Но было уже все равно, внутри болело так сильно, что думать ни о чем, кроме этой всепоглощающей боли, не могла. Глаза застилал туман…

Тем не менее она не могла уйти без его разрешения. Опустилась на подушки дивана, чтобы не упасть, и сидела, стараясь дышать глубже и спокойней, как советовал Хамон.

– Откуда у вас эти сведения?

– Мне их предоставил человек, которому вы безраздельно доверяете, он помогал вам скрывать вашу тайну довольно долго.

– А Хамон откуда знает?

– Я попросила разузнать все об этой дочери императора. В первый же день заметила, что она понимает турецкий, а значит, лжет. Простите, Повелитель, можно мне уйти к себе, я плохо себя чувствую?

– Да, конечно, иди.

С трудом вышла из кешка и добрела до Чичек, которая привела султаншу в ее покои. Чтобы заглушить невыносимую боль, пришлось выпить настойку опия.

Очнулась нескоро, но стоило открыть глаза, как пришел главный евнух:

– Султанша, Повелитель приказал, чтобы вы уезжали лечиться немедленно.

Едва успела подумать, что уже поздно, как Аббас добавил:

– А эта женщина… она шпионка Папы Римского. И прислали ее против вас, не против шехзаде Селима.

– Ей удалось… – с трудом прошептала Роксолана.

Евнух ахнул:

– Это она вас отравила?!

– Разве обязательно травить человека, чтобы уничтожить его? Завтра выезжаем, распорядись, чтобы собрали вещи. Как в прошлый раз. И позови Чичек.

Снова каретная тряска – как ни старались служанки, как ни выстилали перинами внутренности кареты, все равно трясло, было невыносимо больно, накатывала дурнота.

В Эскишехире встретил Заки-эфенди: не выговаривал, не укорял, просто чем-то поил – видно, опиумной настойкой, потому что ничего не чувствовала, словно проваливаясь в небытие, потом давал какие-то отвары, ворчал, требовал от служанок быть внимательней, снова поил…

Пришла в себя нескоро, у ее постели привычно суетились Чичек и Муфиде, в стороне сидел, опустив голову, Заки-эфенди.

– Госпожа проснулась! – подала голос Чичек.

Лекарь поспешил к султанше:

– Госпожа, как вы себя чувствуете?

Она едва заметно улыбнулась:

– Еще не поняла, но, кажется, жива.

– Боль не стихла?

Роксолана прислушалась к своим внутренностям. Конечно, было больно, но не невыносимо, кивнула:

– Утихла.

– Не шевелитесь, вам нужно лежать тихонько и пить отвары. Я боялся, что мы не справимся…

– Что со мной?

– Вы слишком много переживали, от этого внутри вашего желудка образовалась ранка, которая могла разъесть внутренности и истечь кровью. Но Аллах милостив, кажется, обошлось. Теперь нужно залечить эту рану отварами и настоями, чтобы она не кровоточила. И беречься.

И снова потекли дни между сном и явью. Чтобы султанша не страдала от болей и не делала лишних движений, а еще больше чтобы не переживала из-за незавершенных дел, ее снова поили обезболивающими средствами и снотворным.

Узнав о болезни матери, примчалась Михримах. Очнувшись, Роксолана попросила дочь об одном:

– Вернись в Стамбул, не бросай дела, которые мы с тобой начали. Это лучшее, что ты можешь для меня сделать.

Приезжала Гульфем, но ее и вовсе не допустили, чтобы не напоминала о пережитых неприятностях.

Присылали письма с пожеланиями скорейшего выздоровления сыновья и их наложницы. Писала Хюмашах, уверяя, что у нее все хорошо.

Почти каждый день прибывал гонец от султана и привозил послания, которые никто не рисковал читать, складывали стопкой у постели Роксоланы. Она видела эти письма, но не открывала, тоже не решаясь. Будь что будет, ей не хотелось ничего знать о судьбе той, что разрушила ее брак, теперь все равно, что решил султан, даже если он простил эту женщину и оставил в гареме.

Сначала хотелось спросить, что с лже-принцессой, но проваливалась в сон и забывала о ней, а потом произошла встреча, многое изменившая в ее жизни.

Позже Роксолана и вспомнить не могла, почему произнесла по-русски: «Береженого бог бережет», наверное, было к месту. Повторила по-турецки схожую пословицу, Заки-эфенди понял. Любопытная Чичек поинтересовалась:

– Это на каком языке вы сказали, госпожа?

– На русском.

Заки улыбнулся:

– Не забыли? Верно, человек не должен забывать язык, на котором впервые произнес «мама».

– Забыла, – вздохнула Роксолана, – это случайно вырвалось. Как помнить, если больше тридцати лет ни с кем не разговаривала?

– В Эскишехире священник-московит, из Иерусалима возвращается. Приходил сказать слова благодарности за имарет, в Иерусалиме построенный, и дом для паломников-христиан.

У Роксоланы вдруг заблестели глаза:

– Давно приходил? Может, не уехал еще?

– Если не уехал – найду, – обещал лекарь.

Монаха нашли и привели к Роксолане.

Она не сразу смогла произнести первые слова, сидела бледная, обложенная подушками, с синяками под глазами, впалыми щеками, смотрела почти умоляюще, словно боясь, что не поймет ее речь:

– Как ваше имя?

Забыла слово «зовут»… Но остальное, видно, сказала правильно, он понял:

– Отец Иов я, султанша. Могу не по-русски, могу на турецком говорить, ежели надо.

– Нет, по-русски. Сама хочу, давно не говорила… Слова вспоминаю с…

Он подсказал:

– С трудом?

– Да.