Прощальный подарок зла

Ко мне вообще часто применяли определение «анти». Роман "Генерал мертвой армии" сочли «антиитальянским». Из-за "Концерта в конце зимы" я заработал эпитет «антикитайского» писателя. «Антитурецкими» считают многие мои книги, и, естественно, многие считаются «антиюгославскими», понятно почему. Но чаще всего мои противники называли меня «антиалбанским» писателем! Забавно, не правда ли?

Как известно, многие ваши романы переведены на английский язык не напрямую с албанского, а с французских переводов. Насколько такой двойной перевод соответствует оригиналу? Как бы вы отнеслись к тому, что ваши романы переводили бы на языки республик бывшего СССР (например, на украинский, казахский и т. д.) не с албанского языка, а с русского?

У меня было много переводчиков на английский язык, семь или восемь. Половина из них переводила с албанского, половина с французского. Естественно, перевод с языка-посредника приводит к потерям. Албанский язык, как вам прекрасно известно, сильно структурирован и очень сложен; со множеством латинских и других заимствований, вплоть до кельтских. Это его особенность. Пользоваться им непросто, но для литературы это хорошо. Я думаю, что сложный и богатый язык сам по себе поднимает уровень литературы.

Что касается перевода на языки бывших советских республик с русского, я считаю это вполне возможным. Русским языком традиционно широко пользовались в этих странах, и сам по себе он, благодаря своему богатству и силе, без сомнения может служить средством передачи всего, что связано с искусством слова.

А вы сами занимались когда-нибудь переводом? Если да, то доводилось ли вам переводить с русского языка?

Да, переводил, но редко, для собственного удовольствия. Я упомянул бы «Орестею» Эсхила (третий или четвертый перевод этой вещи на албанский язык). Мой перевод был экспериментальным, я как бы заключил с самим собой пари: сохранить максимальную верность оригиналу — это касается как содержания, так и формы, и даже сохранить ту дымку загадочности, которая часто встречается в греческой трагедии. Как раз ее-то переводчикам обычно не удается передать, а мне нравятся таинственные вещи. Из французской литературы я перевел "Пьяный корабль" Рембо, а из русской поэзии «Осень» и отрывки из "Евгения Онегина" Пушкина. Кроме того, когда я был студентом, перевел "Облако в штанах" Маяковского. Так же как и при переводе «Орестеи», при переводе этой поэмы я поставил перед собой цель — во что бы то ни стало сохранить ритм и музыку оригинала. Мне хотелось бы привести первые строчки моего перевода:

I merrni p^ercart fjal"et е mia? Kjo ndodhi, Ndodhi n'Odes"e. Do vij m"e kat"er, tha Maria…

Вам нравится давать в своих произведениях новые трактовки мифов, как это, к примеру, сделано в вашей единственной драме "Скучное время года на Олимпе"? Не могли бы вы что-нибудь рассказать об этом?

Когда занимаешься литературой с подросткового возраста, у тебя возникают довольно странные идеи, из тех, что называют «сумасшедшими». Я уже рассказывал о «Макбете», теперь расскажу кое-что о "Гамлете".

Привлеченный все тем же словом «призрак», я взял его из библиотеки моего дяди, чтобы прочесть, но к концу первого акта я сильно рассердился на Шекспира, поскольку мне показалось, что принц Гамлет насмехается над тенью своего отца. И тут мне пришло в голову, что я должен исправить трагедию, переписав "все эти насмешки". Мой дядя, застав меня за этим занятием, надрал мне уши и сказал: мало того, что ты идиот, ты мне еще и книгу испортил. Это меня, однако, не остановило. Очень расстроенный коварным захватом Трои, я мечтал написать произведение, в котором Троя не пала бы, то есть чтобы троянцы не затаскивали внутрь этого деревянного коня. Я думаю, миллионы подростков испытывали похожее сожаление по поводу Трои. Но у меня это не осталось только подростковой мечтой. В 1965 году я написал роман «Чудовище», в котором речь идет именно об этом. Роман был запрещен, поскольку его объявили авангардистским и декадентским. Драма, которую вы упомянули, связана как раз с мечтой моей юности: воссоздать забытую греческую трагедию. Удалось мне это сделать только десять лет назад, то есть далеко уже не в юности. К «Прометею» Эсхила, который является средней частью утраченной трилогии, я дописал первую и третью части… Немного сумасшедшая затея, не правда ли? Тем не менее драму поставили во Франции, в Албании и, возможно, скоро поставят и в Греции.

В качестве последнего вопроса: что бы вы хотели сказать читателю "Иностранной литературы"?

Что касается российских читателей, то я считаю их одними из самых лучших в мире. Для меня как для писателя все люди — моей страны и других стран — не только люди, но одновременно и читатели. Среди своих читателей мы, писатели, словно в своем собственном королевстве.

Я надеюсь, что мои книги найдут понимание у российского читателя. И напоследок мне хотелось бы, чтобы вы сопроводили это интервью коротеньким рассказиком, написанным мной в 1985 году. Рассказ называется "Смерть русской женщины". [7] В нем есть многое из того, о чем я только что рассказал.

7

Рассказ написан в 1985 году, когда Албания находилась еще под властью коммунистической диктатуры. Рассказ вместе с другими рукописями автора был нелегально вывезен во Францию. Он был опубликован через некоторое время после падения коммунизма в сборнике "Кража царского сна" в Албании и других странах. Рассказ посвящается памяти несчастных русских женщин, вышедших замуж за албанских студентов, судьба которых после разрыва отношений между двумя странами сложилась драматически. Некоторым удалось вернуться на родину, а из тех, кто остался в Албании, часть была брошена в тюрьмы как «агенты» России, а остальные одна за другой постепенно уходили из жизни, так и не увидев своих родственников.

Некоторое время назад в публичном интервью И. Кадарэ предложил, чтобы албанское государство принесло официальные извинения России за судьбу этих несчастных русских женщин и другим бывшим социалистическим странам, у женщин которых была такая же судьба.

Смерть русской женщины

Нина Ф. Москвичка. Вышла замуж в 1959 году за албанского студента. После слов «люблю» были прогулки по парку Горького, звонки из засыпанных снегом телефонных будок, всхлипы "ты меня не забудешь" и т. д. и т. д., и так до: "Гражданка Нина Ф. берет в мужья А. Д.". Затем подписи, обмен кольцами, отъезд и медовый месяц в Албании.

Теперь она лежит в гробу посреди комнаты городской квартиры, за тысячи километров от своей родины. Уже многие годы она не получала писем от родных (письма доходили редко после разрыва отношений, а в последние годы — вообще как обрезало). Она не знала точно, кто умер, а кто жив из ее семьи, так же как и они наверняка не знали, жива ли она, и вряд ли когда-нибудь узнают год ее смерти.

Вокруг гроба толпятся женщины и плачут на чужом языке. Это сестры студента, уже старухи. Из-за повязанного ей на голову цветастого платка она еще больше похожа на русскую, и от этого еще печальнее кажутся причитания на чужом языке.

Редкую женщину оплакивают ее свояченицы с таким надрывом. Это то, о чем не говорят вслух, это и так понятно. Понятна и причина: в первую очередь они оплакивают ее одиночество. И, конечно, свое собственное тоже.

Справа от гроба, за спиной у женщин, книжная полка. Среди корешков выделяются книги о разрыве отношений с Советским Союзом, в основном политические труды вождя страны. Между ними и телом лежащей в гробу — всхлипы женщин.

Приближается время погребения. В квартире происходит оживленное движение, приносят крышку гроба, с грохотом забивают в нее гвозди. Чуть погодя автобусы с печальными людьми отъезжают в сторону западного городского кладбища.

День сырой, дождливый. Но никто не отходит раньше времени от ямы. Одна женщина, член руководства местного отделения Фронта, [8] произносит совсем короткую речь, в которой говорит, что Нина Ф. была хорошей матерью и женой и сознательной работницей и что в своей работе она всегда руководствовалась уроками Партии и ее вождя.

8

Имеется в виду Демократический фронт Албании, позднее Национально-освободительный фронт — массовая политическая организация. Осуществляла свою деятельность под руководством Албанской партии труда.

Ни слова о ее национальности, которая была причиной самого большого одиночества, какое только можно себе представить.

Прощай, Нина!

Это единственные нормальные слова, которые произносит активистка Фронта.

Более нормальным, чем эти слова, кажется стук комьев глины и камешков, падающих на гроб, это универсальный язык, более понятный, чем человеческий, несмотря на то, что могила эта вырыта не в бескрайней русской земле, а в скупой албанской почве, где и для своих-то могил едва хватает места.

Декабрь, 1985