Прощай, Колумбус и пять рассказов

Она повернулась ко мне и улыбнулась.

— Ты заметил? Старушка Симп не бегает.

— А ты почему?

— Не люблю быть близко — только когда уверена, что она не перехватит.

— Почему?

— Из-за носа.

— Как это?

— За нос боюсь. Мне его чикнули.

— Что?

— Поправили мне нос.

— А что с ним было?

— Он был горбатый.

— Очень?

— Нет, — сказала она. — Я была красивая. А теперь еще красивее. Брату осенью тоже поправят.

— Хочет стать красивее?

Она не ответила и снова пошла впереди меня.

— Я не острю. Просто, зачем ему это?

— Он хочет... если только не станет преподавателем физкультуры… но он не станет, — сказала она. — Мы все похожи на отца.

— А ему поправляли?

— Почему ты ехидничаешь?

— Я не ехидничаю. Прости. — Следующий вопрос я задал из желания проявить интерес и тем восстановить корректность. Но получилось не совсем так, как я рассчитывал, — я сказал это слишком громко. — Сколько это стоит?

Бренда помолчала, но все же ответила:

— Около тысячи долларов. Если не делать у мясника.

— Дай посмотреть, стоило ли это таких денег.

Бренда повернулась; она стояла у скамьи и положила на нее ракетку.

— Если разрешу поцеловать, ты перестанешь ехидничать?

Сближение было неловким: нас разделяло шага два лишних; однако мы подчинились порыву и поцеловались. Я почувствовал ее ладонь у себя на затылке, поэтому потянул ее к себе, может быть чересчур резко, и обнял за спину. Лопатки были влажные, а под ними я ощутил слабое трепыхание, как будто что-то билось глубоко, в грудях, но сзади них, так что чувствовалось даже сквозь рубашку. Это было похоже на трепыхание крылышек, маленьких, как груди. Малость крыльев меня не беспокоила — не нужен был орел, чтобы вознести меня на эти жалкие шестьдесят метров, из-за которых летние вечера настолько прохладнее в Шорт-Хиллз, чем в Ньюарке.

2

На другой день я снова держал очки Бренды, только не как временный слуга, а как дневной гость — может быть, как и то и другое — тоже все-таки достижение. Она была в черном купальнике, босиком, и среди других женщин, с их армированными бюстгальтерами, перстнями величиной с кулак, туфлями на толстых каблуках, соломенными шляпами, напоминавшими громадные плетеные тарелки для пиццы и купленными, как проскрипела одна загорелая дама, «у хорошенькой маленькой шварце [5] , когда мы причалили к Барбадосу», — Бренда среди них выглядела элегантно и просто, как мечта моряка о полинезийской деве, только в темных очках с диоптриями и фамилией Патимкин. Она подплыла кролем к бортику бассейна, плеснув на него водой, и крепко, мокрыми руками схватила меня за щиколотки.

5

Шварце — (букв, черная) негритянка (идиш).

— Ныряй, — сказала она, щурясь. — Поиграем.

— А твои очки?

— Да разбей их к черту. Я их ненавижу.

— А почему тебе не поправить глаза?

— Опять начинаешь?

— Извини, — сказал я. — Я отдам их Дорис.

Дорис, радуясь лету, прочла уже об отъезде князя Андрея и теперь печально размышляла, но не об одиночестве княгини Лизы, как выяснилось, а о том, что у нее облезает кожа на плечах.

— Посторожишь очки Бренды? — спросил я.

— Да. — Она смахнула с плеч немного шелухи. — Черт возьми.

Я протянул ей очки.

— Вот еще, — сказала она. — Не собираюсь их держать. Положи. Я ей не горничная.

— Ты зануда, вот ты кто, Дорис.

Чем-то она напомнила сейчас Лору Симпсон Столович, которая, между прочим, прохаживалась вдоль дальнего края бассейна, избегая Бренду и меня из-за вчерашнего поражения (так мне хотелось думать) или же (мне не хотелось так думать) из-за непонятного моего здесь появления. Так или иначе, Дорис должна была принять на себя тяжесть моего недовольства и ею, и Лорой Симпсон.

— Спасибо, — сказала она. — За то, что я тебя сюда пригласила.

— Это было вчера.

— А в прошлом году?

— Правильно. В прошлом году мать сказала тебе: пригласи сына Эсфири — он будет писать родителям, так чтобы они не жаловались, что мы о нем не заботимся. Меня приглашают по разу каждое лето.

— Тебе надо было уехать с ними. Это не наша вина. Мы не обязаны тебя опекать.

Когда она это сказала, я сразу понял, что нечто подобное она слышала дома или прочла в письме, вернувшись в Нортгемптон после выходных в Дартмуте [6] , или в Стоу, или, может быть, в Гарварде, где она принимала душ со своим другом в Лоуэлл-Хаусе [7] .

6

Дартмут — (здесь) небольшой курортный город в Массачусетсе. Стоу — городок в Вермонте, лыжный курорт.

7

Лоуэлл-Хаус — здание одного из двенадцати общежитий Гарвардского университета.

— Скажи своему отцу, чтобы не волновался. Дядя Аарон, молодчага. Я сам себя опеку. — Я побежал к бассейну, с ходу нырнул и вынырнул, как дельфин, рядом с Брендой, скользнув ногами по ее ногам.

— Как Дорис? — спросила она.

— Шелушится. Собирается поправить кожу.

— Прекрати!

Она нырнула и схватила меня обеими руками за ступни; я подтянул ноги и тоже нырнул, и там, у дна, в десятке сантиметров над расплывчатыми черными линиями, которые делят бассейн на дорожки для соревнований, мы с бульканьем поцеловались в губы. Она улыбалась мнепод водой в бассейне загородного клуба «Грин Лейн». Над нами бултыхались ноги, проскользнула пара зеленых ласт: моя кузина Дорис могла облупиться до костей, тетя Глэдис — подавать двадцать блюд за вечер, отец и мать могли изжарить свою астму в духовке Аризоны, нищие дезертиры, — мне дела не было ни до кого, кроме Бренды. Я хотел обнять ее, когда она уже гребла наверх, — рука моя ухватила только перед ее купальника, и он слез с плеч. Ее груди поплыли ко мне, как две рыбы с розовыми носами, и она позволила мне их подержать. А через секунду нас обоих целовало солнце, и мы были на суше, настолько довольные друг другом, что даже не улыбались. Бренда тряхнула мокрой головой, и капли, попавшие мне на лицо, я воспринял как обещание, данное мне на всё лето, а хорошо бы и дальше.

— Принести тебе очки?

— Ты близко, я и так вижу, — сказала она.

Мы лежали под большим синим зонтом в шезлонгах; их пластик поскрипывал под нашими трусами и кожей. Я повернул голову, чтобы посмотреть на Бренду, и ощутил приятный слабенький запах разогретой кожи на своем плече. Потом снова повернул лицо к солнцу, и она тоже; мы разговаривали, и солнце становилось всё жарче и ярче, цвета расщеплялись под моими закрытыми веками.

— Это очень быстро, — сказала она.

— Ничего не произошло, — вполголоса отозвался я.

— Наверное. А мне немного кажется, что да.

— За восемнадцать часов?

— Да. Такое чувство, что меня… преследуют, — сказала она, помолчав.

— Тыменя пригласила, Бренда.

— Почему ты все время задираешься?

— Задираюсь? Я не хотел. Честное слово.

— Задираешься. Тыменя пригласила, Бренда. Ну и что? — сказала она. — Я не это имела в виду.

— Извини.

— Перестань извиняться. У тебя это механическое, ты даже не вдумываешься.

— Теперь ты задираешься, — сказал я.

— Нет. Просто констатирую. Давай не спорить. Ты мне нравишься. — Она повернула голову и так задержалась на секунду, словно тоже принюхивалась к лету на своем плече. — Мне нравится твоя внешность. — Ее протокольный тон избавил меня от смущения.

— Почему? — спросил я.

— Откуда у тебя красивые плечи? Во что-то играешь?