Прощай, Олимп!

– Виктор Иванович, – донесся откуда-то знакомый голос. Профессор вздрогнул и, возвращаясь к реальности, обнаружил, что по-прежнему стоит у окна коридора, а рядом, в нескольких шагах – молоденький лаборант, который обращается к нему явно не в первый раз:

– Виктор Иванович, Вас директор разыскивает, звонил на кафедру, просил зайти.

– А? Эмм… – профессор машинально прошелся руками по боковым карманам халата (а телефон-то в кабинете), – хорошо, я понял, спасибо!

А про себя подумал:

– Ладно, стало быть, вызывают. Дошла, значит, информация. Ну-ну, сейчас начнется. Ой, что будет, дяденька! Хех, – и он не без внутреннего удовольствия представил себе лицо директора.

Глава первая. Четыре кабинета

Кафедра, которую профессор возглавлял вот уже пять лет, была одной из старейших в Институте и, можно сказать, ключевой. По крайней мере, таковой считали ее сотрудники. За более чем семидесятилетнюю историю менялись названия, объекты и предметы исследований, место размещения, руководители и коллективы, но одно оставалось неизменным: размеренная и спокойная атмосфера. Казалось, это был самостоятельный живой организм, главная цель и смысл существования которого заключался в «переваривании» времени. Эдакие большие песочные часы, где, как песчинки измельченной глыбы кварца, бесчисленные публикации – крупинки глыбы «гранита науки», что вдруг однажды возвысилась и поразила мир своей масштабностью и смелостью мысли, а потом была раздроблена и основательно измельчена – проходили через горловину редактуры и падали в копилку прошлого. Если и случались редкие происшествия, к примеру, когда песчинки сталкивались и мешали друг другу пройти, то и это не было бедой: указующий перст слегка стукал по колбе – и все сразу налаживалось. А когда заканчивался песок, и менялась эпоха, часы переворачивали – идеи переосмысливались, проблемы рассматривались под новым углом, объединялись, разбивались, переписывались. И мало-мальски грамотный сотрудник, подвизавшийся трудиться на ниве науки, смотрел на все это «наследие предшественников», понимая, что до пенсии ему – еще лет тридцать пять, и с удовлетворением отмечал: в эти годы он без хлеба насущного точно не останется. Ну, а те возмутители спокойствия, что неосмотрительно желали изменить наш бренный мир, довольно быстро отбраковывались еще в студенческие годы или немного позднее, если им все же удавалось прикинуться благоразумными и просочиться в аспирантуру. Таковые донкихоты неизбежно раскрывали себя при первой встреченной «мельнице». В общем, система работала без сбоев. Почти без сбоев.

Вернувшись в кабинет, Виктор Иванович нашел телефон на рабочем столе.

– Ага, – подметил профессор, – четыре пропущенных. Значит, очень хотят видеть, прогноз подтверждается.

Сняв и повесив на вешалку у двери халат, он на секунду задержался и подумал: «А не взять ли с собой материалы статьи? Хотя, к черту. Не статья их интересует».

Спокойными шагами он отмерил расстояние от кабинета до лифта (как обычно – сорок шесть) и, пройдя еще пару, свернул влево, на лестницу.

– Зачем гонять лифт, когда нужно всего-то спуститься на один этаж? – рассуждал про себя Виктор Иванович. Он взялся справа от себя за перила, сделанные из стальных отполированных труб, но сразу убрал руку: они, как обычно, оказались холодными и неприятными.

– А ведь раньше было куда лучше! – отметил он, с неудовольствием посмотрев на элемент «хай-тека». Ему вспомнились перила с деревянной дубовой отделкой в старом корпусе, где когда-то размещалась его кафедра. Приятное на ощупь дерево, отполированное до блеска, хранящее в себе тепло человеческих рук. И всего – два этажа.

– Зачем столько строить, когда не умеют жить? – спрашивал он себя, спускаясь по лестнице. – Семь, восемь, сто двадцать восемь этажей! Сбиваются в кучу, как муравьи, и устраивают муравейник, копошатся, копошатся, бегают с этажа на этаж с умным видом, надувают щеки, а толку – ноль. Хотя, почему ноль? Бюджет-то освоен, зарплаты и премии выплачены, коэффициенты растут, графики плодятся – благодать. «Хех, – иронично крякнул профессор, живо представляя себе эту картину, – и еще умудряемся кого-то выучить. Или вымучить? Давно нужно признать, что, если убрать студентов, то станет еще лучше: система не будет отвлекаться от работы, больше публикаций – больше планов и отчетов по ним».

На шестом этаже Громову предстояло повернуть налево и пройти по длинному коридору соседнего бокового крыла (в противоположном, самом дальнем углу, в небольшом помещении бывшей кладовой, ему великодушно позволили разместить своих «подопечных»: пару десятков кроликов, любезно согласившихся потрудиться на благо науки). Он кивком поприветствовал пару сотрудников, прошедших в другой части лифтового холла, и уже было свернул в нужном направлении, как вдруг в одной из дверей появился человек, с которым профессору меньше всего хотелось сейчас встретиться. Это был Илья Петрович Колымако – заместитель директора Института. Серый кардинал, наводящий обо всех справки и устанавливающий собственные порядки везде, куда только дотягивался длинный нос этого интригана. Внешности он был довольно внушительной: выше среднего рост, крепкая и плотная комплекция. Категорически опрятен. Ходил он всегда, заложив руки за спину и подав голову немного вперед, словно проводил ревизию и взглядом из-под густых бровей пытался вас просканировать или припомнить ваш последний промах. Говорил он, немного затягивая слова, как бы придавая им особый вес. Разговор начинал всегда с себя, вернее, с очередного своего «открытия», которое, конечно, было о вашем последнем «упущении». Брал снисходительный тон, чем сразу ставил собеседника в неловкое и зависимое положение, вынуждал оправдываться и скорее соглашаться выполнить еще какое-нибудь нелепое поручение или «просьбу», лишь бы отделаться от этого «паука». Мнения о себе он был самого наивысочайшего и, по его собственным словам, давно бы получил «нобелевскую», если бы не исполнял священную обязанность – «спасение Института от различных лодырей и проходимцев». В общем, это был настоящий чистокровный нарцисс.

Но, хвала богам, нарциссы хоть и манипуляторы, однако не очень глубоки. Так что достаточно умный человек спокойно избегает сетей, ими неустанно расставляемых, что, в свою очередь, немало оберегает человечество от подобных козней.

– На ловца и зверь бежит! – с места в карьер пустился Илья Петрович обрабатывать профессора. – Что же это Вы, Виктор Иванович, наделали делов, а теперь скрываетесь?

Он уже подошел к профессору и подал ему руку, причем таким движением, которым подают руку студенту, когда вручают грамоту.

«Ах, ты, сволочь недалекая, все выпендриваешься?!» – подумал Громов. Он краем глаза взглянул на длинный коридор слева и понял, что придется идти в сопровождении зама. И, конечно, то, что разговор с директором будет в присутствии этого… деятеля, можно было не сомневаться.

– Работы много, Илья Петрович, – ответил профессор, пожав руку и сделав вид, что не заметил упрека. Они двинулись по коридору.

– Работа – это, конечно, хорошо, но… Она должна приносить пользу, а не наводить смуту. Институт – это единый механизм, а наука – коллективный труд, я это всегда объясняю студентам и не думал, что придется доносить подобное Вам. Еще и аспиранта втянули в свою авантюру.

– Аспирант, к счастью, достаточно умен, чтобы понимать суть нашего открытия и быть полноценным соавтором, – не поддавался Виктор Иванович.

– Это Вы так считаете, поскольку в специфике нашей научной системы еще плохо разбираетесь. Поэтому и действуете неосмотрительно. Вот если бы Вы обратились ко мне, то я помог бы сгладить острые углы и подать все в правильном виде. Что ж Вы постеснялись? – продолжал Илья Петрович свои провокации, целью которых явно было выбить профессора из колеи еще до разговора с директором. Он, по обыкновению, шел на полшага позади, как бы конвоируя собеседника.

– Да как-то некогда было разбираться в спецификах. Я же говорю: работы много. К тому же, когда статья готовилась, Вы в отпуске были, а наука ждать не может, – профессор уже успокоился и начал аккуратно издеваться над замом. Он его чистосердечно презирал, от всей души презирал, но, конечно, в общении соблюдал определенный такт.

– А позавчера у Вас кролик сбежал. Дааа! Я его лично в холле встретил. Говорит, после Громовских экспериментов обрел разумную искру и желает устроиться на полставки.

– Если так, то нужно было брать, хуже бы не стало.

В приемной, где их встретила взглядом секретарь, Илья Петрович сделал реверанс в своем духе:

– Лидия Сергеевна, Вы как всегда обворожительны!

Лидия Сергеевна, приветливая хрупкая женщина, уже давно шагнувшая в эпоху «немного за тридцать», расплылась в улыбке.

– У себя? – продолжил зам, наклонив голову к двери директора. Секретарь утвердительно кивнула. Он произвел согнутым пальцем три дежурных стука по дверному полотну, потянул дверь и жестом пригласил профессора. Не успел Громов войти и открыть рот, чтобы поздороваться, как за спиной раздалось:

– Вооот, Андрей Дмитриевич, доставил пропавшего Виктора Ивановича, поймал в коридоре и сразу – к Вам!

Директор Института, Андрей Дмитриевич Воронцов, сидел у себя за столом и просматривал бумаги. Он имел весьма приятную наружность, симметричное округлое лицо с правильными чертами. Его лысина настолько разрослась, что остатки волос он просто сбривал. Это одновременно и шло ему, и придавало образу некоторую добродушную комичность.

Человек он был порядочный и ответственный, внимательный и, насколько это было возможно, даже добрый. Но как будто стукнутый чем-то: при долгом общении с ним складывалось впечатление, что он перегружен непомерной ношей. Живо представлялся образ человека, несущего поднос с пирамидой из стеклянных фужеров и мечтающего только об одном – донести и передать следующему. Любой толчок, любое возмущение или лишняя деталь могли пошатнуть всю хрупкую конструкцию, и она разлетелась бы на множество частей и осколков. Это, конечно, исключало любые резкие маневры и авантюры.