Прощай, оружие!

Наконец Кэтрин Баркли вышла в коридор, и я поднялся ей навстречу. Издалека она не казалась высокой, но выглядела великолепно.

– Добрый вечер, мистер Генри, – сказала она.

– Добрый вечер, – сказал я.

Санитар за столом слушал наш разговор.

– Посидим здесь или выйдем в сад?

– Давайте выйдем, там прохладнее.

Я вышел в сад следом за ней, а санитар проводил нас взглядом. Уже на усыпанном гравием подъезде Кэтрин спросила:

– Куда же ты подевался?

– Был на позициях.

– Не мог отправить мне весточку?

– Нет, – сказал я. – Не до того было. Да я и не собирался там задерживаться.

– И все же нельзя оставлять меня в неведении, милый.

Мы сошли с подъездной дороги и укрылись под деревьями. Я взял ее за руки, мы остановились, и я ее поцеловал.

– Мы можем где-то уединиться?

– Нет, – сказала она. – Можно только гулять здесь. Тебя долго не было.

– Всего два дня. И вот я вернулся.

Она посмотрела на меня.

– Потому что любишь меня?

– Да.

– Ты ведь уже говорил, что любишь меня?

– Да. Я тебя люблю.

Я соврал: я этого не говорил.

– И ты будешь звать меня Кэтрин?

– Да, Кэтрин.

Мы прошли дальше и остановились у дерева.

– Скажи: «Я вернулся к своей Кэтрин в ночи».

– Я вернулся к своей Кэтрин в ночи.

– О, милый, ты правда вернулся ко мне?

– Правда.

– Я так тебя люблю и без тебя просто пропадала. Ты ведь меня не бросишь?

– Нет. Я всегда буду возвращаться.

– Ах, как же я тебя люблю. Пожалуйста, не убирай руку.

– Я и не собирался.

Я развернул ее так, чтобы видеть лицо, и стал целовать, но заметил, что она жмурится. Я поцеловал ее в закрытые веки. Была в ней какая-то сумасшедшинка. С другой стороны, ну и что? Мне было все равно, меня все устраивало. Так всяко лучше, чем каждый вечер ходить в офицерский бордель, где девицы вешаются тебе на шею и в знак привязанности, между походами наверх с очередным товарищем по оружию, надевают твою фуражку задом наперед. Я точно знал, что не люблю Кэтрин Баркли, и не собирался в нее влюбляться. Я разыгрывал партию, как в бридже, только вместо карт – слова. Точно так же нужно было делать вид, будто играешь на деньги или еще на что-нибудь. О том, на что шла игра, никто не говорил. Но меня все устраивало.

– Жаль, что нам больше некуда пойти, – сказал я, испытывая типичное мужское нетерпение перевести разговор в горизонтальную плоскость.

– Идти некуда, – сказала она, выйдя из какой-то своей задумчивости.

– Можем немного посидеть здесь.

Мы присели на плоскую каменную скамейку. Я держал Кэтрин Баркли за руку, но обнять себя она не давала.

– Ты устал? – спросила она.

– Нет.

Она опустила взгляд на траву.

– Скверную игру мы с тобой затеяли.

– Какую игру?

– Не прикидывайся дурачком.

– Я искренне недоумеваю.

– Ты очень славный, – сказала она. – Ты знаешь игру и умеешь в нее играть. Но игра все равно скверная.

– Ты всегда угадываешь чужие мысли?

– Не всегда. Но твои – да. Не надо притворяться, будто ты меня любишь. Закончим с этим на сегодня. Хочешь еще о чем-нибудь поговорить?

– Но я правда тебя люблю.

– Прошу, давай не будем врать друг другу без нужды. Ты хорошо исполнил свою роль, но с меня хватит. Я, между прочим, не сумасшедшая. Если на меня и находит, то лишь иногда.

Я сжал ее ладонь.

– Кэтрин, милая…

– Ты так забавно произносишь «Кэтрин». И каждый раз по-разному. И все-таки ты милый. Милый, добрый юноша.

– Вот и наш капеллан так говорит.

– Да, ты правда очень добрый. Ты ведь придешь ко мне снова?

– Конечно.

– И нет, не надо говорить, что ты меня любишь. С этим пока покончено. – Она встала и протянула мне руку. – Спокойной ночи.

Я хотел поцеловать ее.

– Не надо, – сказала она. – Я ужасно устала.

– Ну хоть один поцелуй.

– Я правда очень устала, милый.

– Всего один.

– Тебе так этого хочется?

– Очень.

Наши губы соприкоснулись, и Кэтрин тут же отстранилась.

– Нет, не могу. Спокойной ночи.

Я проводил ее до двери, и она скрылась в вестибюле. Мне нравилось смотреть, как она идет. Ночь была жаркой, и в горах шли активные действия. Над Сан-Габриеле сверкали вспышки.

Я остановился перед «Вилла-Росса». Ставни были закрыты, но внутри веселье было в самом разгаре. Кто-то пел. Я отправился домой. Когда я уже готовился ко сну, пришел Ринальди.

– Ага! – сказал он. – Щеночек растерян. Что-то пошло не так.

– Где ты был?

– На «Вилла-Росса». Большая польза для ума и для сердца, щеночек. Мы пели хором. А ты где был?

– В британском госпитале.

– Слава богу, я не стал с ними связываться.

Глава 7

На следующий день, возвращаясь с первого горного поста, я остановил фургон у smistimento [7] , где раненых и больных распределяли по документам и ставили отметки о направлении в тот или иной госпиталь. Я сам вел машину и остался сидеть за рулем, а мой напарник-шофер понес документы для отметки. День был жаркий, небо – ясное и голубое, а дорога – белая от пыли. Я сидел в высокой кабине «фиата» и ни о чем не думал. Мимо по дороге шагал полк. Все были потные и раскрасневшиеся. Кто-то шел в стальных касках, но большинство просто несли их, приторочив к вещмешкам. Многим каски были слишком велики и сползали на уши. Офицеры поголовно были в касках, но подобранных по размеру. Это была половина бригады «Базиликата» – я опознал их по петлицам в красно-белую полоску. Следом за полком еще долго тянулся хвост из отставших, которые не поспевали за своими взводами. Они все были потные, пыльные и уморенные. Некоторые выглядели очень плохо. Когда все отставшие прошли, показался еще один солдат. Он шел, волоча ногу. Остановившись, он сел на обочину. Я вылез из кабины и подошел к нему.

7

Распределительный пункт (ит.).

– Что с тобой?

Он поднял голову, затем встал.

– Уже иду.

– Что-то беспокоит?

– Да эта… война.

– Что у тебя с ногой?

– Не с ногой. У меня грыжа.

– Почему же ты тогда пешком? – спросил я. – Почему не в госпитале?

– Не пускают. Лейтенант говорит, будто я нарочно снял бандаж.

– Дай осмотрю.

– Она вышла.

– С какой стороны?

– С этой.

Я пощупал.

– Покашляй, – сказал я.

– Нет уж, мало ли что. Ее с утра уже и так вдвое раздуло.

– Присядь, – сказал я. – Сейчас нам поставят отметки на документах, и я подвезу тебя в санитарную службу твоего полка.

– Там скажут, что я нарочно.

– Ничего они не сделают, – сказал я. – Это не членовредительство. Грыжа ведь у тебя давно?

– Но я потерял бандаж.

– Тебя отправят в госпиталь.

– А нельзя мне остаться с вами, tenente?

– Нет, у меня на тебя нет документов.

Вышел шофер с документами на раненых, которых мы везли.

– Четверо в сто пятый, двое в сто тридцать второй, – сказал он.