Прощай, принцесса

Следующая запись была несколько более пространной и помечена 27-м числом того же месяца. Начиналось она так:

Хоть это будет немного нескромно с моей стороны, я все же расскажу о том, что случилось со мной сегодня в студии. Я пишу сейчас, находясь в буфете, где так и не смогла притронуться к еде. Здесь, как обычно, очень шумно, ребята веселятся и громко обсуждают новые кадровые перестановки на телевидении. Ах, если бы они знали! Я спокойно сидела на своем рабочем месте, редактируя текст сообщения об израильских атаках в секторе Газа, которые должны читать Гонсало и Мерче в двухчасовых новостях, когда в студию вошел Педро Асунсьон и положил руку мне на плечо. «Директор хочет поговорить с тобой, Лидия», — сказал он. Я ответила, что мне непременно нужно сократить репортаж об израильских атаках до пятнадцати строк, но он заявил, что за меня это сделает кто-нибудь другой, а я должна немедленно отправиться с ним к директору.

Мы вошли в кабинет генерального директора, самого Чуса Лампреи, там был и Манолито, шеф-редактор службы информации, мой непосредственный начальник. Увидев меня, генеральный поднялся из своего кресла и, очень приветливо улыбаясь, протянул мне руку. Манолито просто сиял.

Я пишу очень быстро, торопливо, так как в любой момент кто-нибудь из коллег может подойти с поздравлениями и увидеть дневник, а мне бы этого не хотелось. Оказывается, Чус вызвал меня, чтобы ни много ни мало предложить вести двухчасовые новости — программу с наибольшей зрительской аудиторией, кроме того, на этой должности зарплата вдвое — вдвое! — больше моей нынешней, да еще и обновление гардероба за счет телеканала. В первую секунду я буквально онемела, услышав его слова, — я всегда так реагирую на подобные эмоциональные встряски, — но быстро взяла себя в руки и ответила согласием, правда, сказала, что также хочу по-прежнему оставить за собой право выезжать в командировки за границу, например на Ближний Восток, чтобы не потерять журналистских навыков. Чус ответил, что не видит в этом никакой проблемы. Я могу делать свои репортажи, и они будут оплачиваться отдельно.

Наконец-то они поняли, что я способна на куда большее, чем переписывание поступающих из агентств сообщений. А началось все с того раза, когда прошлым летом я смогла отправиться в Бейрут благодаря тому, что Мерче заболела и я вызвалась подменить ее. Я уверена, что если бы не тот репортаж, когда впервые в своей жизни делала самостоятельную работу, я так и сидела бы в студии, занимаясь кройкой и шитьем чужих текстов, если можно так сказать.

Кажется, слух о моем назначении уже распространился, и поздравить меня спешат коллеги во главе с Пилукой. И все это случилось в тот самый день, когда я иду в Королевский театр с моим принцем. На этом прерываю эту свою запись.

На последнем листочке стояла другая дата — он был написан через несколько дней, 1 июля того же года с добавлением: «три тридцать ночи».

Я не могу спать и не знаю, с чего начать рассказ. За эти несколько дней со мной столько всего произошло, что я до сих пор пребываю в некоторой прострации. В первую очередь хочу признаться, что я безоглядно влюбилась. Да, серьезно, я влюбилась, и, похоже, он отвечает взаимностью.

Но сначала расскажу о другом.

Я приехала в Королевский театр за двадцать минут до начала спектакля. Стоило капельдинеру увидеть мое приглашение, как он осыпал меня знаками уважения и проводил к ложе, будто я была королевой Испании. В дверях стоял полицейский, или может это был телохранитель, который почтительно поздоровался со мной и вежливо попросил разрешения досмотреть мою сумочку. Потом капельдинер отворил дверь в ложу и показал мое место. Центральная ложа была очень просторна, обита красной тканью. Я увидела семь удобных и элегантных кресел, поставленных в два ряда: четыре в первом и три во втором. В моем приглашении было указано крайнее место слева в первом ряду. Не могу даже передать, как сильно я тогда нервничала. Я начала разглядывать публику, сидящую в партере, и тотчас заметила, что многие поворачиваются, чтобы разглядеть того, кто находится в центральной ложе. Думаю, что, пока в зале горел свет, меня было прекрасно видно.

Потом наступил момент, когда погасли огни и уже должна была начаться опера, но никто больше в ложу не пришел. Я сидела как на иголках, думая, что перепутала время. И даже решила, что мне скорее всего следует уйти. Но как только стал раздвигаться занавес и оркестр заиграл начало увертюры, дверь отворилась, и вошел Фелипе, окруженный несколькими незнакомыми мне людьми. Я хотела было встать, но он мне не позволил, положив руку на плечо и одновременно с этим сказав «привет», потом наклонился, чтобы поцеловать в щеку. Я не могу вспомнить, произнесла ли я тоже в ответ «привет», потому что… Честно говоря, я просто этого не помню. Но зато прекрасно помню, как он приблизил губы к моему уху и прошептал: «Я рад, что ты пришла».

Весь первый акт я просидела в совершенном смятении, буквально в полуобморочном состоянии и, кажется, ни разу не шевельнулась. Я внимательно смотрела на сцену, но не помню абсолютно ничего из того, что там происходило. Я сама себе мысленно пообещала, что буду держать себя иначе — то есть постараюсь показать себя такой, какая я есть. Хочу надеяться, что мало-помалу мне это удалось.

Когда закончился первый акт и зажегся свет, публика в зале поднялась на ноги и начала аплодировать его высочеству. Он ответил на приветствие легким поклоном. После этого была задвинута портьера, отделившая нас от зала. Вошли два официанта с подносами, на которых стояли аперитивы, бокалы с разной выпивкой, кофе и чай. Фелипе спросил, не хотела бы я чего-нибудь выпить, а я поблагодарила его и ответила, что не отказалась бы от бокала шампанского, и он взял один для меня и один для себя. Он представил меня своим друзьям, которые, как оказалось, тоже были на празднике у Педро. Двое ближайших друзей принца были очень хороши собой и обладали особым шармом. Один из них, американец Стюард, учился вместе с его высочеством, другой, Альберто, был венесуэльцем очень знатного происхождения.

Мы болтали обо всем — о мотоциклах, опере, журналистике и шампанском, которое, как выяснилось, всем нам очень нравилось. Альберто сказал, что его семья владеет прекрасным островом всего в двадцати милях от венесуэльского берега, и пригласил нас туда. Принц посмотрел на меня и произнес: «Мы должны поехать, правда ведь? Это настоящий рай». Я с улыбкой ответила, что готова отправиться туда, когда ему будет угодно. Потом он спросил, не соглашусь ли я поужинать с ними в «Доме Лусио», и я ответила, что конечно хочу, а он начал с восторгом расписывать еду, которую готовит Лусио, — какая она простая, настоящая испанская, все продукты натуральные, именно это ему и нравится. В самом деле он был очень далек от всякого рода вычурности и фальши.

Все было прекрасно, я участвовала в общем разговоре на равных и потихоньку успокаивалась, с каждой минутой чувствуя себя все более счастливой.

Но я должна прерваться сейчас, так как страшно хочу спать. Продолжу в другой раз.

Содержание следующих страниц как-то ускользнуло от моего внимания. Думаю, в какой-то момент меня просто сморил сон.

В тот день Кукита был свободен, и я пригласил его на ужин в «Винный погребок» на улице Аугусто Фигероа, чтобы отпраздновать мой новый контракт. Мы уселись за столиком в глубине зала и заказали свои любимые блюда: Кукита выбрал свиную отбивную с кровью, а на гарнир взял печеную картошку, я же ограничился писто. [13] Сын Анхеля сразу же принес нам тарелки с салатом и кувшин вальдепеньяса, и мы спокойно попивали его. В заведении было еще довольно много свободных мест, хотя, как мы знали, в более поздний час, после половины одиннадцатого, оно бывает забито до предела. Это был отличный ресторанчик, славившийся, кроме прочего, вполне умеренными ценами.

13

Писто— испанское блюдо из томатов, перца, баклажанов и лука с оливковым маслом.

Мы с Кукитой далеко не в первый раз здесь обедали. Когда нам хотелось отпраздновать что-нибудь, мы непременно отправлялись в «Винный погребок». В тот раз на мне был абсолютно новый костюм, который всего за три часа сшил мне Хуанг-Китаец.

Закончив читать копию дневника Лидии, я в очередной раз набрал номер Асебеса — к сожалению, с тем же результатом, что и раньше: его телефон был все так же выключен. Потом я позвонил домой Элене Ортуньо. Она взяла трубку, и я услышал ее голос — холодный, как мрамор могильной плиты. Мы договорились встретиться следующим утром в одиннадцать часов в кафе-кондитерской на площади Пуэрта-дель-Соль в верхней части Ла-Мальоркины.

Именно тогда я решил сшить себе новый костюм — ведь единственному моему костюму уже исполнилось пять лет. Я позвонил Хуангу. Этот китаец привозил контрабандные ткани из своей страны, выдавая их за английские. Надо сказать, что в качестве они им не уступали, зато стоили гораздо дешевле. У Хуанга были все мои мерки, и я сказал ему, что костюм мне нужен к нынешнему же вечеру. Он явно обрадовался и заверил меня, что заказ будет исполнен в срок. Потом спросил, не растолстел ли я с тех пор, как он снимал с меня мерки. Я ответил, что остался таким же, как прежде, он уточнил, не нужны ли мне рубашки, я ответил, что пока нет. Тогда он пришлет мне к назначенному часу домой костюм и запасные брюки, и все это будет стоить десять тысяч песет.

Мы с Кукитой болтали, вспоминая самые яркие партии, в которых оба принимали участие, иногда мы уходили с выигрышем, а иногда и проигрывали, правда, второе случалось гораздо чаще. Кукита довольно быстро перевел разговор на свою любимую тему — он заговорил о женщинах и начал развивать собственную теорию о том, что в последнее время происходит с испанками. Согласно его выводам, воинствующий феминизм превратил их в существа холодные, нервные и не способные к нежности.

— Тони, они не желают обнять тебя, не говорят слов любви, не заботятся о тебе, они не могут создать домашний очаг. Эти бабы вкалывают как настоящие мужики и говорят только о проблемах на работе. Они впитывают подобную манеру поведения с молоком матери, Тони, а вот латиноамериканки… это совсем другое дело, Тони. Вот настоящие женщины от затылка до кончиков пальцев на ногах — ласковые, добрые, нежные…

Я прервал старого друга:

— Хочешь поработать на меня, Кукита? Сразу говорю, деньги есть — адвокат за все платит.

Я достал бумажник, вытащил оттуда пять банкнот по тысяче песет и положил их на стол рядом с Кукитой. Он вытаращил глаза и воскликнул:

— Провалиться мне на этом месте! И что я должен делать, Тони?

Потом он спрятал деньги в карман штанов, а я сказал:

— Я хочу, чтобы ты сходил по одному адресу на улице Эсекиеля Эстрады… Это в районе Вальекас. Может, ты запишешь?

— Не нужно, я так запомню. Улица Эсекиеля Эстрады, район Вальекас. И что я должен там делать?

Я рассказал ему, что произошло в этом месте 28 августа. И просил его обойти всю улицу, прочесать все бары, опросить женщин и пенсионеров… Кукита должен был разыскать хотя бы одного свидетеля, который слышал звук выстрела, ставшего причиной смерти Лидии, или знал хоть что-нибудь об этом деле. Некие адвокаты готовы без лишних разговоров заплатить сто тысяч песет за любую информацию. Мы договорились встретиться через два дня перед обедом в «Бодегас Ривас» на улице Ла-Пальма.

— Черт возьми, Тони, неужто ты думаешь, что полиция уже не перерыла там все?

— Если они там и работали, то им мало что удалось откопать, Кукита. Слишком уж быстро было сфабриковано обвинение против Дельфоро. Кроме того, сдается мне, служители закона не пользуются большой популярностью в этом квартале. Твой козырь — сто тысяч, Кукита. Ах да, вот еще… Пригласи эту красотку Лус Марию прогуляться с тобой. Думаю, она будет рада, да и тебе не так скучно будет.

Я вышел из «Винного погребка» в одиннадцать тридцать вечера, поймал такси и попросил отвезти меня на улицу Сан-Бернардо, точнее на пересечение ее с улицей Пес. По ней я и зашагал среди шумной толпы парней и девушек, которые входили и выходили из баров. Так я добрался до площади Карлоса Камбронеро, прошел мимо дверей битком набитого посетителями бара «Палентино» и поднялся вверх до улицы Ветряной мельницы. Здесь я, как обычно, остановился, чтобы полюбоваться игрой неоновых брызг шампанского и сверкающими сердечками на вывеске «Золотых пузырьков», под которой висела еще одна — более скромная: на ней белыми буквами было выведено «Ночной бар».

Внутри у стойки бара сидели четверо или пятеро клиентов, они болтали с девушками. За одним из столиков отдыхала пара посетителей с двумя девушками, которые, похоже, были родом из Китая. Когда я вошел, одна из китаянок рассмеялась пронзительным смехом, напомнившим мне звук рвущейся бумаги.

Каталина сидела у кассы с другой стороны стойки, расположившись на высоком табурете. На ней была крошечная серебристая мини-юбка, размером способная соперничать с почтовой маркой.

Я подошел к стойке и остановился, опершись на нее. Каталина подбежала ко мне и, по всегдашней своей привычке, звонко расцеловала в обе щеки. Потом приблизила губы к моему уху и сказала:

— Спасибо, что пришел, Хуанита наверху, она в ужасном состоянии.

— Что случилось, Каталина?

— Все дело в парне, в Сильверио. Но пусть она тебе сама расскажет. Только не говори, что это я тебе позвонила, хорошо? Мы же не хотим испортить все дело?!

Я прошел за штору, поднялся по лестнице и вошел в жилую часть дома. В гостиной, соединенной с кухней, царил полумрак, а из радиоприемника лилась тихая музыка. Хуанита лежала в халате на софе и курила сигарету. Рядом с ней на полу я увидел пепельницу, полную окурков. Несколько секунд я стоял неподвижно, разглядывая ее, но потом она заметила мое присутствие и резко села: