Прощайте пацаны!

Груши дед Левка сажал, когда на свет появлялся сын, и первая была папкина.

Все деревья такие большие потому, что каждую весну и осень дед щедро удобряет сад с огородом коровьим навозом – трехлеткой.

Когда наступает лето, ветви на них ломятся от плодов, которые с удовольствием едят, а еще варят повидло с вареньем и сушат на зиму.

Спросите, откуда я все это знаю? Наверное, потому, что башковитый, так говорит папка.

Я, к примеру, могу читать с пяти лет, считаю до тысячи и даже имею свои книжки: «Конек Горбунок», «Чук и Гек», «Приключение Буратино», «Волшебник изумрудного города» и «Старик Хоттабыч»». А еще у меня хорошая память: того же «конька» знаю наизусть. Как и два стиха Пушкина – про Лукоморье и царя Салтана.

У лукоморья дуб зелёный;

Златая цепь на дубе том:

И днём и ночью кот учёный

Всё ходит по цепи кругом;

Идёт направо – песнь заводит,

Налево – сказку говорит.

Там чудеса: там леший бродит,

Русалка на ветвях сидит;

Там на неведомых дорожках

Следы невиданных зверей;

Избушка там на курьих ножках

Стоит без окон, без дверей;

Там лес и дол видений полны;

Там о заре прихлынут волны

На брег песчаный и пустой…

До чего же красиво, просто дух захватывает!

Ладно, что-то я сильно разболтался, где там мой дед Левка?

А вон и он, в самом дальнем конце сада возится у своих ульев. За ними обширный, жирно отливающий черноземом огород с одинокой яблоней – дичкой на меже, а еще дальше, до самого горизонта, голубая степь, в которой виднеются шахтные терриконы.

– Дедуля! – кричу, – здравствуй!

Ближе не подхожу, боюсь. Прошлой осенью меня жиганула у улья в щеку пчела, я завизжал как поросенок и дал стрекача к бабушке, где та поставила мне припарку.

Дедушка неспешно оборачивается, и идет ко мне. Он на голову выше бабушки, с бритой наголо головой, в синей сатиновой рубахе навыпуск и широких штанах. На ногах галоши.

– Добрай раницы, Валерык, – подойдя, треплет широкой ладонью меня по вихрам. – Прыйшов у госци?

– Не, – верчу я головой, мамка прислала за ряженкой.

Затем, в ясном свете и гудении пчел, мы идем с ним по саду в сторону дома.

Все мои деды и бабушки, а их целых шесть, очень интересные люди. Например, тот же дед Левка.

По национальности он зюзюк* и приехал в наши края после Гражданской войны из Беларуси. Эта такая страна, она далеко – далеко, там, где садится солнце. Здесь он стал работать забойщиком на шахте, женился на бабушке Варе (она русская) и построил дом.

Как рассказывали бабушка и папка, на Краснополье он был самый сильный человек. Мог рубить отбойным молотком уголь две смены, на спор ломал подковы и занимался французской борьбой. Не раз выступал в Луганске и Сталино* на первенство Донбасса, где брал призы и мечтал победить Поддубного. Это такой борец, чемпион мира. Его фотографию я видел в журнале «Огонек», который выписывает папка. А в семейном альбоме, кроме других есть фотография деда в смешном купальнике и с двумя медалями на шее.

Дед показал мне пару приемчиков (я тоже люблю бороться) и иногда валю на землю даже пацанов старше себя.

– А батька дома? – спрашивает он, когда затворив калитку в сад, мы подходим к летней кухне.

– Нема, – отвечаю я, – с утра на работе.

Батька, в смысле мой папка, работает начальником шахты «Давыдовская», что в степи за поселком Булатовка и железнодорожным переездом. Он часто задерживается там допоздна, а иногда выходит и в воскресенье, как сегодня. Дает стране угля – как говорят шахтеры.

На столе в кухне уже стоит крынка с ряженкой, на которой шоколадного цвета корочка, бабушка сидит рядом на табуретке и перебирает фасоль.

– Может выпьешь утрешнего молочка? – поднимает на меня добрые глаза.

– Не, ба (отрицательно верчу головой) у меня делов много.

– И какие жа у тябя дела? – кряхтя опускается дед на табуретку.

– Схожу к деду Никите, он обещал мне сделать саблю. Буду рубать ею будяки*.

– Передавай сватам поклон, – говорит бабушка Варя на прощание.

Спустя пару минут я топаю по улице, прижимая к груди крынку. У наших ворот блестит на солнце новенький «Москвич» – с работы приехал папка.

На улице имеются еще три машины: «Победа» и две «Волги». На «Победе» ездит здоровенный толстый дядька, которого все зовут Фотограф, хотя его фамилия Удовиченко. Он заведует городской фотографией. А на «Волгах» с красивыми оленями на капотах, дядя Вася Лисов и дядя Толя Бандурин, оба работают у отца забойщиками.

Я как-то спросил у него, – па, а почему ты не купил «Волгу»? Она больше и красивее.

– Денег не хватило, – улыбнулся он.

– А у дядей Васи и Толи хватило?

– Ну да, они получают больше.

– Как так? Ты же их начальник.

– Больше всех на шахтах, зарабатывают забойщики с проходчиками сынок, и это справедливо.

Когда я подхожу к воротам, слева раздается громкий свист. На крыше дома напротив, в майке и трусах, стоит мой друг Сашка Винник. Задрав вверх голову и сунув в рот пальцы, гоняет голубей. В синем высоком небе кружится десяток дутышей и турманов.

– Здорово Сань! – ору я, наблюдая, как птицы поднимаются все выше.

– Здоровей видали! – откликается он, и снова свистит, длинно и с переливами.

Я так не умею и сокрушенно вздыхаю.

На нашей Луговой, в поселке и городе, полно голубятников. Причем в большинстве это взрослые дядьки. Они даже устраивают соревнования, чьи птицы выше летают. А еще на базаре в Кадиевке* (туда меня как-то брала мама) есть специальное место, где торгуют голубями. Каких там только нет! Я даже всех пород не знаю.

Дядя Алеша, Сашкин папка, тоже заядлый голубятник, а еще мой дядя Женя. На улице и «домиках», таких человек двадцать.

«Домики», это на самом деле два двухэтажных больших здания из рыжего песчаника и с высокими крышами, что за коротким переулком в сквере. Там всегда весело. В беседке, увитой плющом, взрослые мужики стучат костяшками домино, девчонки качаются на качелях или нянчат кукол, а пацаны играют в ножички или жошку.

Когда голуби в небе едва видны, я отвожу от птиц взгляд и направляюсь к калитке.