Прощайте паруса (Поморы - 3)

2

Хоть и хвалился Панькин в райкоме удоями да запасами сена, скотный двор в колхозе давно устарел. О механической подаче кормов и электродойке скотницы только мечтали. Единственным достижением были автопоилки, установленные два года назад. Стойловый период длился чуть ли не весь год. Только летом пасли коров на отгонном пастбище в приречных лугах, а осенью, зимой и весной - почти до июня их держали на привязи во дворе. Работа доярок была утомительной. Приходили к первой дойке еще до света, возвращались по домам, задав корм, поздно вечером. Фекла отправилась в правление колхоза со своими предложениями. - Что такое делается?
– сказала она Климцову.
– По всей стране животноводство механизировано, а в нашем передовом колхозе доярки коров по старинушке руками за сиськи тянут? Не годится. Надо, Иванушко, непременно завести нам электродойку. Ну в это лето я ее от тебя не потребую: работать еще только начинаешь, дел шибко много. А к осени, к стойловому периоду, чтоб были электрические доилки! Климцов, наморщив лоб, посмотрел в бумаги, лежавшие на столе, словно в них искал ответ. - Сперва надо построить новый коровник, а уж потом об электродойке думать. - Давай строить. Когда? - Годика через два. Раньше никак. Уж пока поработайте в старом. Это у нас не первое дело. Главное - промыслы. - Все главное, - холодновато возразила Фекла.
– И по-моему, так ближняя соломка лучше дальнего сенца. Электродойку надо заводить сейчас. Построим новый двор - перенесем. - Хорошо. Подумаем. На правлении обсудим, - пообещал Климцов. На заседании правления Фекла настояла на приобретении электродоильного агрегата. - Скоро, бабоньки, будем коров доить электричеством, - пообещала она скотницам.
– Потерпите маленько. Правление ввело недавно денежную оплату дояркам вместо прежней по трудодням, и заинтересованность в работе возросла. Сейчас каждая доярка держалась за место. С переходом на ферму многое изменилось в жизни Феклы. Теперь она всегда находилась близ дома, в селе, каждый день ела горячую пищу, спала на мягкой постели - не то что раньше, когда целыми месяцами жила по тоням на морском берегу, на озерах, на Канине в душных избушках, где и сесть было негде, кроме как на нарах, и спать было неудобно и жестко. Но на новой работе были свои беспокойства. Однажды Фекле среди ночи постучали в окошко. Откинув занавеску, она увидела Трифона, одного из братьев Сергеевых, которых она в войну уличила в краже рыбы на озере. Трифон теперь постарел, остепенился и мирно доживал свой век, выполняя обязанности сторожа на ферме. В руке у него горел фонарь "летучая мышь". - Что случилось, Трифон?
– спросила Фекла в форточку. - Настурция никак не растелится, - ответил сторож. Фонарь качнулся у него в руке, и свет заметался по темному окну.
– Агафья тебя зовет на помощь... - Сейчас... Фекла оделась, побежала к ветеринару, разбудила его. Настурция, небольшая коровенка местной породы, с помощью ветеринара растелилась-таки благополучно. Но случались отелы и неудачные. А то вдруг заболеет какая-нибудь корова... Или корм перерасходуют, или поилки откажут в работе - движок подкачает... И все бегут к Фекле. Как же иначе? Она - начальство. Да еще требовался подход к каждой скотнице, характеры у некоторых были строптивые, неуживчивые. И надо было следить за сторожем, чтобы ночами не дремал, не оставлял хозяйство без присмотра и сам бы ненароком не пожег от цигарки двор: курилка был неисправимый. А то и выпившим приходил на дежурство. Фекла не однажды заставала его спящим и давала разгон по всем правилам. Все это доставляло ей массу хлопот. Но что поделаешь? Уж если взялась за ответственное дело, надо не подкачать. С фермы Фекла уходила последней. И сегодня, собравшись домой уже поздно вечером, дала очередной наказ сторожу: - Смотри хорошенько, Трифон! Если что - беги ко мне. - Да ладно, не впервой. Знаю. - Знать-то знаешь, а смотри в оба! Ежели еще раз уснешь на дежурстве - не сносить тебе головы. - Уж больно ты строга, Феклуша. Совсем, значится, вошла в роль, - говорил Трифон, поглядывая хитрыми, чуть навыкате глазами и скручивая цигарку. Недаром говорят: дай бабе власть - она все под себя подомнет. Мужику тогда никаких не останется удоволь-ствиев... - Чего это ты про удовольствия запел?
– Фекла посмотрела на подчиненного с напускной строгостью.
– Какие тебе нужны удовольствия? Уж не такие ли, какие однажды Таська тебе доставила? Фекла намекала на давний случай, происшедший с Трифоном. Как-то сразу после войны в трудное, полуголодное время кто-то повадился по ночам на ферме доить одну и ту же корову Пеструху. Придет утром скотница, потянет за соски - молока в вымени нет. Сторож тогда был старый, глуховатый и подслеповатый. Он обычно сидел в котельной у теплой печки и ничего не видел и не слышал. Панькин попросил Трифона подежурить и выведать, кто крадет молоко. Чем руководствовался председатель, давая такое поручение именно Трифону, было непонятно: Сергеевы нечисты на руку, всякий знал. Хотел, видимо, Панькин таким необычным способом перевоспитать мужика. Вечером Трифон пробрался на скотный двор, устроился на куче свежей хвои, привезенной для подстилки, затаился. Вскоре скрипнула дверь с улицы, кто-то тихонько прошмыгнул к стойлу, сел под Пеструху на скамейку, и струйки молока тоненько запели в жестяном ведерке. Трифон подкрался, зажег спичку и увидел Таисью. От испуга она перевернула ведерко, и молоко вылилось... - Так вот кто по ночам коров доит!
– сказал Трифон. - Ой, Трифонушко, это я случайно. Не говори никому, бога ради!
– стала упрашивать Таисья. На Трифона ее уговоры не подействовали, он грозился обо всем рассказать Панькину. Тогда Таисья пустила в ход последнее, но самое верное средство: обхватила Трифона за шею и стала целовать его столь пылко, что он не устоял перед такими чарами... Надо же было в те самые минуты ночному сторожу очнуться от дремоты и выйти из котельной с фонарем. От него и пошла эта история гулять по деревне. На очередном собрании колхозники шутки ради попросили Трифона рассказать, как он подкарауливал вора на ферме и что из того получилось. Трифону пришлось признаться во всем, и жена тут же отхлестала его по щекам, говоря: "Ах вот ты какой! Вот ты какой!" - Ладно, Феклуша, про удовольствия забудем, - примирительно сказал Трифон. - А за порядок ночью не беспокойся. Я нынче вина не пью. Завязал.

3

Не торопясь шла Фекла домой и думала о том, что завтра надо бы послать лошадей за хвоей, пока зимник еще держится, да получить на складе отрубей на будущую неделю, и подсчитать, кто из доярок заработал дополнительную оплату. Забот было много, и, как она ни старалась, их не убывало. "Ну, Тихон Сафоныч! и нашел же ты для меня "спокойную" работенку на берегу! вспомнила она Панькина.
– Надо будет навестить его, посмотреть, как живет". На Фекле было новое драповое зеленоватого цвета пальто, приобретенное недавно взамен вышедшей из моды и поистрепавшейся плюшевой жакетки. Старинный материнский полушалок с кистями прикрывал плечи. На ногах были резиновые сапоги. В походке по-прежнему ощущалась легкость. Когда Фекла шла вот так неторопливо, то ставила ногу осторожно и аккуратно, будто старалась попасть в след, проложенный раньше. На улице уже было темно, в избах горел свет. Из репродуктора, что был укреплен на столбе возле правления, звучала фортепьянная музыка. Она не мешала Фекле предаваться собственным мыслям. - Фекла Осиповна!
– окликнул ее кто-то. Обернулась - по тропинке от сельсовета шел директор школы Суховерхов. - Добрый вечер! С работы?
– спросил он. - Да, с работы, - ответила Фекла. Она сняла варежку и подала руку. Суховерхов вежливо пожал ее, почему-то смутившись, и прошелся пальцами по пуговицам своего демисезонного пальто. Пуговицы были все застегнуты. - Идемте вместе, - предложила Фекла.
– Вы теперь живете у Ермолая? - Да. Дружно живем. Оба одинокие, любим поговорить, пофилософствовать... - О чем же говорите? - О разном. Вчера, например, была у нас беседа о звездных скоплениях нашей галактики... - Вон куда вас занесло! О звездах, значит. Ну и как они там? - На этот вопрос можно ответить стихами старого поэта. Вот послушайте... Суховерхов глуховатым и ровным голосом начал читать:

Ты для кого горишь, во тьме ночной звезда? Ты что в себе таишь? Твой путь лежит куда? - Я для себя горю. Мой путь - от всех вдали. На Землю свет я лью, не ведая Земли.

Ишь как... Спасибо. Хорошие стихи. Значит звездам до Земли нет дела. Так я поняла? А мы все же о них думаем? - Да. В связи с запусками спутников и автоматических станций эта тема для нас стала злободневной. Впрочем, не о них надо... Если спуститься на землю, то следует заметить - вы сами звезда первой величины у нашего горизонта... Фекла удивилась и присмотрелась к директору получше: "Чего это его потянуло в такие высокие материи? Уж не принял ли чарку?" Но Суховерхов был совершенно трезв, и она поддержала разговор в заданном тоне: - Даже так... А почему у горизонта, почему не выше? - Потому что вы - звезда восходящая. Фекла помолчала, с сомнением покачав головой. Большие темные глаза ее скользнули по лицу Суховерхова и спрятались под ресницами. - В моем возрасте восходящих звезд не бывает. Моя звезда скорее всего заходит, на убыль идет... - Это как рассматривать. Все в природе и в жизни относительно. Фекла задумалась, опасаясь попасть впросак в этом не совсем привычном для нее разговоре. - Может, и так, - не очень уверенно произнесла она.
– До звезд ой как далеко! Не скоро до них доберешься... - И все же когда-нибудь астронавты доберутся, - сказал Суховерхов. Несмотря на колоссальные расстояния... Вот, например, луч света, покинувший Полярную звезду, достигает Земли спустя 472 года. - Откуда это известно? - Подсчитали ученые-астрономы. Фекла подняла голову, посмотрела в небо. Там не было ни единой звездочки сплошь темные ночные облака. Суховерхов слегка поскользнулся на обледенелой тропке и, когда Фекла подхватила его под руку, почувствовал сдержанную и уверенную силу этой женщины. - Новая работа вам нравится?
– перевел он разговор на земные темы. - Хлопот много, - призналась Фекла. - Хозяйство большое? - Да. Но ничего, привыкаю. Впереди показалась приземистая изба Ермолая, придавленная к земле огромным сугробом снега на крыше. Электрический свет в маленьком оконце горел непривычно ярко. Суховерхов пригласил Феклу зайти в дом и поглядеть, как он живет со стариком. Ермолай сидел на лавке у окна. Старенький, бородатый, весь как бы усохший, он подшивал валенок, ковыряя шилом и держа во рту конец черной толстой дратвы. В конец была вплетена свиная щетинка, заменявшая иглу. Завидя гостью, Ермолай встал, отряхнул лоснящиеся на коленях ватные брюки. - Давно не видал вас, Фекла Осиповна, - приветствовал он ее.
– Проходите, садитесь... Я сейчас самоварчик... Фекла осмотрелась. В избе подметено, но пол, как говорят женщины, замыт. Видимо, терли его только вехоткой, без дресвы и голика. На шестке прокопченные чугуны. По всему было видно, что хозяин старался поддерживать порядок, но это ему плохо удавалось. Не чувствовалось в доме женской руки. Фекла сняла и повесила пальто, взяла с лавки валенок и протянула его Ермолаю: - Продолжай свою работу. А самовар я поставлю. Ермолай переглянулся с Суховерховым и, сев поближе к свету, снова взялся за шило. - Есть у тебя клюква, Ермолай Иванович?
– спросила Фекла, оглядев самовар. Ермолай удивленно поднял голову. - На кислое потянуло тебя, Феклуша? - На кислое. - Найду немножко. - Давай неси клюкву! Самовар-то весь позеленел от злости на хозяина. Из такого пить чай - страсть божья, отобьет аппетит начисто. Хозяин принес ягоды в кринке, Фекла закатала рукава и принялась чистить самовар клюквой и печной золой. - Ой, Феня, осторожней! Медали-то на нем не сотри!
– пошутил Ермолай. - Не бойсь, не сотру. Она быстро вычистила старинный латунный с медалями самовар, вымыла его в тазу, окатила чистой водой, протерла и только тогда стала наполнять. Вскоре сухие смолистые лучинки весело затрещали в трубе. Фекла не ограничилась чисткой самовара. После того как он засиял золотистыми боками, она принялась мыть и скоблить ножом стол, чистить чугуны. Ермолай тем временем заканчивал подшивку валенка, а Суховерхов просматривал газеты, незаметно наблюдая за ловкой работой гостьи. - Вот теперь хорошо. Еще бы пол вымыть... Да уж придется, видно, в другой раз. - Что вы, Фекла Осиповна!
– сказал Ермолай.
– Пол я и сам вымою. Зачем вас затруднять... - Вам тяжело наклоняться. Возраст... А тут требуется ловкость, гибкость да силенка!
– заметила Фекла. Самовар закипел, и Суховерхов поднял его на стол. Ермолай достал чайную посуду, принес из чулана моченой морошки, соленых грибов, вытащил из печи сковороду с жареной рыбой, нарезал хлеба и вынул из кухонного шкафа бутылку водки. - Такая гостья! Не грех и по чарке. Сели за стол. Ермолай разлил водку в граненые стопки, но Фекла ее пить не стала, налила себе чаю. - Ну, рассказывайте, как живете? Чем, Ермолай Иванович, нынче занимаетесь?
– поинтересовалась она. - Я ведь на пенсии. Сижу дома. Слежу за порядком, обеды готовлю. - Очень вкусно готовит!
– подхватил Суховерхов. - Вам бы женщину. Хоть одну на двоих. Уютнее бы стало в избе. Ермолай рассмеялся, в седой бороде блеснули ровные и еще крепкие зубы. - Надо бы... Да где ее взять? Со мной теперь бабы не хотят связываться. Ушло мое время. А у Леонида Ивановича - школа. Ему не до баб. - Одно другому не помешает, - неожиданно рассмеялась Фекла.
– Надо вам на паях пригласить хотя бы уборщицу. Эх вы, астрономы! Звезды считаете, а себя как следует обслужить не можете. В баню-то ходите? - Каждую субботу, - ответил Ермолай. - А белье кто стирает? - Сам. - Представляю... Вот бы поглядеть!
– Фекла уже совсем развеселилась, ей было забавно подтрунивать над бобылями.
– После стирки белье полощешь? - А как же! На реку к полынье хожу. - В прорубь ни разу не свалился? - Еще того не хватало! Ты, Феня, чем смеяться над стариком, взяла бы да и постирала. - И возьму. Приготовь, - серьезно предложила Фекла. - Что вы!
– вмешался Суховерхов.
– У вас дел много. Я могу школьную уборщицу попросить. - Анфису? Да у нее своих забот куча: пятеро детей. До чужой ли тут стирки? - Неужели пятеро?
– удивился Суховерхов. - Пятеро! Мал мала меньше. - Так у нее, кажется, и мужа-то нет, - растерялся Леонид Иванович. - А-зачем муж? В селе не вывелись мастера по этой части.
– Фекла опять захохотала.
– Сколько до Полярной звезды, сосчитали, а сколько детей у Фисы, не знаете. Вот так директор! Леонид Иванович не обиделся. "В самом деле, - упрекнул он себя, - как это я не поинтересовался семейным положением своего работника?" Он уже не раз ловил себя на том, что ему приятно смотреть на Феклу. Она все еще была хороша собой и так весело и заразительно смеялась и говорила обо всем с удивительной прямотой. Все в ней казалось таким понятным, что обижаться на нее было просто невозможно. Суховерхов за свою жизнь повидал немало людей и чувствовал, что Фекла была не совсем обычным и вовсе не заурядным человеком. После чая Леонид Иванович показал ей свою горницу. Там стоял небольшой стол с аккуратно сложенными на нем тетрадями и учебниками, а также с чернильницей-непроливашкой, принесенной, видимо, из школы. На стене висел портрет Ленина. На подоконнике стоял в глиняном цветочнике полузасохший цветок. В углу разместилась простая железная койка под суконным, похожим на солдатское, одеялом. Фекла ткнула пальцем в цветочник. - Надо поливать, - заметила она и, повернувшись к кровати, взяла подушку, взбила ее и поставила углом вверх. Подушка сразу стала мягкой и пышной. Вот так, - улыбнулась Фекла, видя, как Леонид Иванович, принеся воды в ковшике, осторожно поливает цветок.- Незавидное ваше холостяцкое житье. Нравится оно? - Как сказать...
– замялся Суховерхов.
– Откровенно говоря, приятного мало. - Пора мне домой, - сказала Фекла и вышла в переднюю комнату, где Ермолай, прибрав на столе, сидел с газетой в руках. - Спасибо тебе, Феня, за приборку и за самовар. Сияет, как новый, - сказал он.
– Приходи к нам почаще. - Постараюсь. Белье для стирки приготовил? - Если хочешь, так постирай, пожалуйста, - Ермолай вынес узелок.
– Вот. Суховерхов вызвался проводить ее. - По правде сказать, я не привыкла к проводам, - сказала Фекла, - но если желаете...

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

Климцов с Киндяковым и Патокиным проездили в Архангельск почти неделю. От покупки траулера пришлось отказаться. Судно было старое - даже Иван своим неискушенным глазом сразу заметил его изъяны: траление бортовое, при котором судно имеет низкие надводные борта и рыбу матросы шкерят прямо на палубе; к тому же долго находиться в море тральщик не мог, так как надо было быстрее сдавать улов, пока он не испортился. Но главное - корабль был порядком изношен, находился много раз в капитальном и текущем ремонтах. Офоня, обследовав машинное отделение, высказал председателю свое мнение: - Не стоит овчинка выделки. Год-два поплаваем и на слом. Дорофей тоже придирчиво осмотрел тральщик от форпика до ахтерпика3 и не проявил восторга. - Корабль настоящий, промысловый, - сказал он Климцову.
– Старое судно надо уважать, а все же плавать на нем будет не только трудновато, но и рискованно. Лучше нам, Ваня, дождаться нового. Нынче, как я слышал, строят большие траулеры с морозильными установками. Иван согласился со своими помощниками. Представитель тралового флота, приняв после осмотра СРТ колхозных рыбаков и выслушав их мнение, не удержался от упрека: - Что вы понимаете в судах? Такой корабль вам не нравится! Плаваете бог знает на чем, а гонора хоть отбавляй. Где купите лучшей? - У вас же, - невозмутимо ответил Климцов, помня совет Панькина.
– Вот те два судна, которые мы арендуем, можем купить. Продадите? - Это вопрос особый. Я не могу вам сейчас ответить. Доложу начальнику управления, тогда и решим. - Сколько ждать? - Пару дней. Пока не уезжайте. С тем и ушли из управления. Пока суд да дело, Иван Климцов занялся снабженческими операциями, а Дорофей с Офоней решили прогуляться по городу. В том месте, где старинная Поморская улица пересекалась проспектом Павлина Виноградова, было очень людно. Колхозники дивились толпам спешивших прохожих: день будничный, не выходной, а народу - тьма. Дорофею такое скопление людей не очень понравилось. "Здесь народу уйма, а в деревне пусто..." - с неудовольствием отметил он. Вместо старых деревянных построек в северо-восточной части города, известной под названием Кузнечиха, поднялись новые корпуса. Раскинули в сыром апрельском воздухе стрелы башенные краны на Мхах, в Привокзальном районе. Город перестраивался заново. - Многое изменилось, - с любопытством поглядывал по сторонам Офоня. Обновляетя, можно сказать, столица Севера... Я с войны не был тут... - Так ведь и я тоже, - сказал Дорофей.
– Почти двадцать лет прошло... - Больше. Двадцать четыре... Прошлись по набережной. Остановились в сквере возле бронзового Петра на высоком пьедестале. Посреди Двины фарватер был взломан ледоколами, и по проходу медленно, будто ощупью, пробирался вниз по реке буксир. Вдали виднелся железнодорожный мост, построенный недавно. - А сколько мороки было с перевозом!
– вспомнил Офоня.
– Теперь - другое дело. Да-а, строится город, прихорашивается. Понимаешь, Дорофей, гляжу я вот на эти каменные громадины и думаю теряет Архангельск стародавний поморский облик. Прежнюю губернскую пыль с себя отряхивает... Это и хорошо, с одной стороны, а с другой - и грустновато. - Старую пыль отряхивает, верно - Дорофей еще раз глянул на бронзового Петра.
– Ну а обличье поморское все же остается. Тут я с тобой не согласен. Морское пароходство как было - так и есть, и траловый флот, и речники... - А все ж и старинушку вспомнить приятно. Помнишь, наверное, как у Соборной пристани парусники тояли? Лес мачт! Шхуны, лодьи, шняки, бота... - У нас в Унде тоже были парусники. А нынче заботимся о траулерах. Жаль только, что плавать нам с гобой на них не придется. Остарели, брат... - Да, жаль. Что верно, то верно. Офоня поглубже нахлобучил на лоб цигейковую ушанку. Был он сухопар, по-молодому подвижен, и только по морщинам, густой сетью покрывавшим лицо, и можно было судить о его почтенном возрасте. - Знаешь что, - Дорофей вдруг стал шарить по карманам своего новомодного пальто из синтетической ткани.
– Был тут у меня один адресок, Фекла дала. Да куда же он запропастился? Вот, нашел... Адрес Вавилы. - Вавилы?
– удивился Офоня.
– Да жив ли он? Ему уж, поди, за семьдесят. Много за семьдесят... Надо бы зайти, навестить старика. Как никак земляк. Как он теперь живет-то? - Не могу сказать. Знаю только, что женку он похоронил в сорок шестом году. О том, что сын Вениамин погиб, тебе известно. А сейчас Вавила живет...
– Дорофей прочел адрес: - на Новгородском проспекте... Но на Новгородском проспекте, к их удивлению, указанного дома не оказалось. Стали расспрашивать прохожих. Те объяснили, что дом тот снесли, а жильцов переселили в новый. В какой - неизвестно.

2

По справке, полученной в адресном столе, друзья разыскали новый девятиэтажный дом в Кузнечике. Квартира была внизу, на первом этаже. Дорофей деликатно нажал кнопку звонка. Подождали - никто не отозвался. Еще позвонили. Наконец за тонкой дверью послышались шаркающие шаги и покашливание. Дверь отворилась, и на нежданных гостей глянули из-под серебристых бровей темные глаза Вавилы, будто подернутые туманцем, как бывает у сильно близоруких людей. - Кого бог послал?
– хозяин посторонился в узкой прихожей.
– Проходите, прошу. Уж не ундяне ли? - Угадал, Вавила Дмитрич, - отозвался Дорофей. В комнате было светлее, чем в прихожей, и Вавила теперь хорошенько разглядел вошедших. - Дорофей! Офонюшка! Ну, брат, порадовали меня... Бледное рыхловатое лицо Вавилы из-за окладистой, совсем уже седой бороды казалось широким, потертая вельветовая куртка свободно висела на его высокой сутулой фигуре с угловатыми плечами. Обнимая земляков, Вавила даже прослезился - так разволновался. Подал старинные венские стулья с гнутыми спинками. Дорофей бегло осмотрел жилье. Комната небольшая, в одно окно. Под потолком - трехрожковая люстра. Посредине - круглый стол без скатерти, на нем чайник, стакан в подстаканнике, сахарница, тарелка с хлебом. Стены голые ни картинки, ни коврика, как заведено в иных городских квартирах. На комоде дешевенькая скатерть, будильник, какие-то безделушки, оставшиеся, видимо, от покойной жены Меланьи, и два портрета в одной рамке под стеклом: Меланья еще в молодом возрасте и сын в матросской форме. Вавила прошел в крошечную кухоньку, принялся там хлопотать. - Чайку согрею. Выпьем чего-нибудь, - сказал оттуда громко и вскоре принес чайник, бутылку вина.
– Закуска вот только неважная, - принялся он вскрывать банку рыбных консервов. - Не хлопочи, Вавила Дмитрич. Мы ведь не в гости. Навестить пришли, справиться о здоровье, - пояснил Дорофей. - Спасибо. На здоровье пока не жалуюсь. Вот только глаза стали слабоваты. Иной раз на улице, если потемки, и дороги не различаю. Одним словом, по поговорке: "Ночь-та темна, лошадь-та черна, еду-еду да пощупаю: тут ли она?" - Вавила рассмеялся беззвучно, тряхнув бородой.
– А живу...
– он поставил перед гостями консервы, стаканы, - живу, с одной стороны, вроде бы и ничего. Квартиру дали в новом доме, как родителю павшего воина... Пенсия идет, хоть и небольшая. На хлеб хватает - и ладно. И в то же время плохо живу, тоскливо. Один как перст, жену давно похоронил, сына нет, родных больше никого... Знакомых можно перечесть по пальцам. Работать всерьез не могу. Остарел. Зимой иногда на барже дежурю сторожем... Вот и все мои, как говорится, жизненные интересы. Ну что же, земляки, по чарочке для встречи! Выпили по стопке. Дорофей чувствовал себя немного стесненно. Не виделся со своим бывшим хозяином давно, отношения у них в прошлом бывали натянутые. Однако мало-помалу разговорились, натянутость исчезла. Воспоминания о прежних морских странствиях растопили ледок. В прежнем бывало и хорошее, не все плохое. О размолвке в памятный тридцатый год не вспоминали - теперь уж ни к чему. Оба старательно, словно подводный риф, обошли эту тему. Вавила грустил вслух: - Одна у меня отрада - глядеть на Двину. Как лед пройдет, каждый день хожу на набережную. Там весело, там жизнь! Корабли, ветер, волны... Иной раз и солнышко проглянет, обогреет. Воздух там, на берегу, чистый, дышу не надышусь. Кажинный денек хожу. В этом только и интерес в жизни. Ну а вы-то как? Хорошо ли нынче в Унде живете? Дорофей неторопливо и обстоятельно рассказал обо всем: о том, как отмечали тридцатилетие колхоза, как избрали нового председателя и как вот теперь приехали покупать суда... - Жизнь у вас идет своим чередом, - Вавила стал наливать чай. Дорофей смотрел на него украдкой, стараясь понять его, и все больше убеждался, что перед ними сидел уже не тот, не прежний Вавила, властный, уверенный в себе человек. Но и душевного надлома в нем не было. Просто он был уже стар; чувствовалось, что сам подвел итог своей жизни и успокоился на этом. Никакие планы и честолюбивые мечты уже не волновали его - так старое, отплававшее свое судно стоит в затоне на долгой стоянке до тех пор, пока держится на плаву, а потом идет на слом... "Все у него в прошлом. Да и в нем-то было мало радости. Не успел купец развернуть свои дела - революция помешала..." Дорофею стало даже жаль Вавилу. - Значит, Панькин остарел, теперь на пенсии? А колхоз, говорите, богатеет? Это ладно. А как люди-то живут материально? Не все ли деньги на суда ухлопываете?
– спросил Вавила. - Суда мы покупаем на средства капиталовложений. То, что идет в оплату труда, - особая статья по смете, - стал объяснять Дорофей.
– У тех, кто на промыслах, заработок твердый. Не обижаемся. - Да, не обижаемся, - охотно подтвердил Офоня.
– Мне дак хватает на прокорм семьи. Еще и лодочный мотор покупать собираюсь... - А сколько он стоит, этот мотор?
– спросил Вавила между прочим. - Да сотни две-три. Смотря какой марки... - Покупка солидная, - усмехнулся Вавила, но тотчас опять стал серьезным. Так-так... Раз есть достаток - и жить легко. А как там Фекла? А Родька Мальгин? - Зюзина теперь заведует фермой. А Родион по-прежнему в сельсовете. - Так-так, - повторил Вавила.
– Значит, Фекла-то в начальство вышла? Справляется ли? Малограмотная девица была. Но - старательная. Этого у нее не отнимешь. Годы, видно, изменили ее к лучшему. Растут, значит, люди? - Не только растут, но и старятся... - Да, да, это уж само собой, - развел руками Вавила и тихо опустил их на стол.
– А ты, Дорофей, кем состоишь в колхозе? А ты, Офоня? Рассказали. Вавила одобрительно кивнул. Офоня думал-думал и предложил: - Переезжай-ко, Вавила Дмитрич, к нам. Чего тебе тут под каменной плитой сидеть?
– кивнул он на бетонное потолочное перекрытие.
– Все же родные места, природа и прочее... Вавила долго молчал, размышляя над таким предложением. Дорофей тоже сказал: - Если надумаете приехать - примем. - Это вы так говорите. А другие? - И другие примут. Даю слово. - А ты что, большая шишка в колхозе, раз даешь слово?
– улыбнулся Вавила, смягчая грубоватую шутку. - Шишка не шишка, а уважения среди людей еще не потерял. - Это хорошо, что не потерял. А я вот потерял. Давно потерял и сам не пойму - почему. Видно, такова жизнь. Вертит людскими судьбами так и сяк... Ну а если переберусь в село - чем заниматься буду? В деревне бездельников не любят. Это в городе их вроде не видят, народу много... А там не любят праздных людей. - Чем можешь - тем и занимайся. Хоть отдыхай, живи пенсионером, сиди со стариками на рыбкооповском крылечке... Хоть помогай посильным трудом, сказал Офоня, оживившись. Ему и в самом деле хотелось затащить Вавилу обратно в Унду. Будто там без него чего не хватало.
– На родине и помирать легче... - Какой из меня теперь работяга! Разве сторожем где-нибудь. И то не доверят. Скажут - "из бывших". - Не дело говоришь!
– Офоня даже обиделся.
– Я за тебя, Вавила Дмитрич, и поручиться могу! - Вон как! Ну спасибо, Офонюшка. Твоя порука пригодилась бы. Только переезжать мне, пожалуй, не стоит. Поздно. Да и землякам, чтобы принять меня, бывшего, как вы называли, экс... эксплуататора, надо старое забыть... А возможно ли? - Старое все забыто, - сказал Офоня. - Почти забыто, - уточнил Дорофей. - Вот-вот, почти... Это ты правильно подметил. Нет, брат, оставим этот разговор. Спасибо вам на добром слове, но старого пса к цепи не приучишь. Здесь мне все же лучше. Здесь я - пенсионер и все... Таких много. А там...
– Он не договорил, махнул рукой.
– Давайте-ко поднимем по чарке да вспомним, как воевали... Расстались по-доброму. Обещали наведываться к Вавиле, не забывать его. Отойдя от дома на некоторое расстояние, Дорофей и Офоня обернулись. В синеве влажных апрельских сумерек яркими прямоугольниками светились окна. Нашли окно Вавилы... Оно казалось придавленным к земле массивной громадой дома. Через два дня решился вопрос о продаже колхозу двух арендуемых тральщиков, и делегация вернулась домой.

3

Приехав из Архангельска, Климцов первым делом пошел к Панькину. Неустойчивая весенняя погода действовала на Тихона Сафоныча угнетающе, настроение у него было кислым - побаливала голова, не давала покоя старая рана в боку, в последнее время начал еще донимать ревматизм. Однако Панькин решил превозмочь все эти хвори и навестить Родиона Мальгина. Он собрался было идти, но тут явился Климцов. - Добрый вечер!
– Иван снял шапку и торопливо, словно оно ему надоело, сбросил с плеч пальто и прошел в горницу.
– Такое дело, Тихон Сафоныч: купили мы два тральщика. Те, которые у нас в аренде. - Вот как!
– Панькин сразу оживился, услышав такую приятную весть.
– Ну а тот, ради которого ездили? - Старый, изношенный. Офоня сказал, что плавать на нем от силы можно две-три навигаций. От покупки отказались. - Ну что ж, это по-хозяйски. - Я последовал вашему совету. В самом деле, если бы не Панькин, мысль о покупке двух судов не пришла бы Ивану в голову. - Пожалуй, надо дать телеграмму на тральщики, чтобы команды знали... обратился он к Тихону Сафонычу. - Радировать можно. А деньги за суда еще не уплачены? - Пока нет. Завтра перечислим. - Не торопись. На общем собрании вопрос ведь не обсуждался. Прежде надо собрать правление, потом собрание. Колхозники сперва прикинут, во что это приобретение обойдется, какая будет хозяйству выгода да не ударят ли тральщики по их карману. Все не так просто. Ты думаешь, с ходу денежки выложил - и делу конец? - Я упустил все это из виду, - признался Климцов. - В делах нужен порядок, - поучал Панькин. В душе он, конечно, радовался, что колхоз наконец купит свои суда, хоть и старенькие. Как он, бывало, мечтал об этом!
– Оформишь все с этими тральщиками, а после надо копить деньги на новый. Рыбы в море становится все меньше, плавать за ней придется далеко... Вспомнив о своем намерении навестить Родиона, он предложил Климцову: - Я собираюсь к Мальгиным. Давно не бывал у них. Только в сельсовете и встречаюсь с Родионом. Идешь со мной? Иван замялся. - Я бы охотно, но... домой надо. Баня топлена. Молодая женка скучает...

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

Родион Мальгин стоял возле стола с какой-то бумажкой в руках, и вид у него был весьма озадаченный. - Здравствуй, Тихон Сафоныч! Проходи, садись. Густя, подогрей-ко самоварчик, - сказал он жене, которая что-то шила в горнице. На подоконнике сидел дымчатый белогрудый кот и старательно намывал лапками гостей - по примете. В избе было тепло, пахло жареной рыбой. Августа вышла из горницы, поздоровалась, повязывая на ходу ситцевый фартук. Невысокая, полногрудая, с аккуратным тугим узлом русых волос на голове, она вся была какая-то домовитая, ласковая, уверенно-неторопливая. Одним словом, хорошая жена, олицетворение семейного уюта и благополучия. Панькин сел, пригладил поредевшие волосы рукой. - Зашел навестить вас. Давно не был. Чем занимаетесь? - Да вот братец задал мне задачку. - Какую?
– Панькин понял, что речь идет о Тихоне, который служил в торговом пароходстве во Владивостоке. - Вот послушайте!
– бумажка, которую Родион держал в руке, оказалась телеграммой.
– "Женюсь. Благослови. Приезжай. Свадьба первого мая". - Ну дает у тебя братец! Наконец-то собрался жениться! Ему уж, поди, за сорок? - Да. Возраст, можно сказать, критический для женитьбы. Любопытно, какая краля его там захомутала? Посмотреть бы... Но как? Владивосток - не Архангельск, до него не рукой подать. Он, небось, думает - сел да поехал. А одна дорога чего стоит! - Да-а-а, - Панькин по привычке почесал затылок.
– Задачка не из легких. - До первого мая осталось чуть больше недели, - размышлял Родион. Аэродром у нас действует последние дни... - Да. Потом Чубодерова не жди до конца мая, пока посадочная площадка не просохнет, - посочувствовал Панькин - Тихон-то ведь домой вернуться намеревался. Я помню, писал он тебе, что тоскует по Унде. - Собирался. Да разве молодая жена поедет в такую даль? Я хоть и не знаю ее, не видал, однако думаю так, - вздохнул Родион.
– И если рассудить здраво, видимо, и сам Тихон уже крепко прижился там... У нас условия плавания особые, нам надо промыслом заниматься, а он не рыбак - капитан торгового судна, в своем роде морская аристократия. У них ведь дела: привез - увез, и все заботы. Придут в порт - ходят в отглаженной форме и в белых перчаточках. А мы самые что ни на есть обыкновенные работяги. У нас роба в рыбьей чешуе, сапоги в тюленьей крови... Разве может он находить рыбные косяки да по нескольку недель в море возле одной-двух банок4 крутиться? А штормовать с тралами на борту? Вряд ли...
– Родион говорил спокойно, но чувствовалось, что он переживает разлуку с братом.
– Жалко, что не прибился Тихон к родному берегу. Война все спутала. Не она остался бы на Севере... Тихон Сафоныч задумался. Родион был прав. - Это верно, - наконец вымолвил он.
– Моряк моряку рознь. И хоть все плавают, да не одинаково. А Тихона там, видимо, ценят и уважают. Квартиру имеет... Теперь вот семьей обзаводится. Это много значит, когда на берегу жена ждет. А все же, Родион, не мешало бы его еще разок прощупать. Вот будет Климцов покупать новый тральщик - пригласи на него Тихона. Авось клюнет... - Попробовать можно, но я надеждой себя не тешу. С чем вернулись из Архангельска покупатели? - Договорились о приобретении арендуемых тральщиков. Осталось выполнить формальности. - Это здорово!
– Родион взволнованно заходил взад-вперед.
– Хоть и старенькие суда, да будут свои. Климцов, кажется, смекалкой не обижен. Есть хозяйская жилка. - Парень дельный! Он еще себя покажет. - Нет, на свадьбу ехать не придется, - решил Родион. Приглашение брата не выходило у него из головы.
– Да вот еще забота: Елеська в этом году кончает десятый класс. Я его агитировал по мореходной части, но у него душа к другому лежит. Хочет ехать в архитектурный институт. Вот те и поморский сын! Нет чтобы идти по дороге отцов-дедов. - Уже подал заявление? - Собирается. Августа налила им по стакану чаю, выжидательно посматривая на Панькина: "Что он скажет о решении сына?" Знала, Родион всегда считался с мнением Тихона Сафоныча. - А почему все-таки в архитектурный? Разве есть такие задатки? поинтересовался Панькин. - По черчению, видишь ли, у него высокие оценки. А к архитектуре он тяготеет, должно быть, еще с той поры, когда на лавке из кубиков дома сооружал, - усмехнулся Родион. - Так не отговаривай его. Пусть учится. Хотя по мне так лучше было бы, ежели бы он стал рыбаком. Но ведь у молодежи свой интерес в жизни. Мешать им неразумно. Августа благодарно глянула на бывшего председателя. А Родион удивился: раньше Панькин старался удержать молодежь дома, на промыслах. Что такое с ним произошло? Или теперь рыбаки стали не нужны, поскольку он больше не председатель? - А семейная традиция? Ты, Тихон Сафоныч, раньше частенько о ней говаривал. - Традиция традицией, а раз у парня своя цель, пусть добивается. Может, из него хороший зодчий получится. Может, у нею талант! А мы этот талант в море утопим... - И что такое делается с молодежью!
– сказал с неудовольствием Родион. Мы вон, бывало, за честь считали, если на ванты пошлют или хоть на камбуз картошку чистить. А они...

– не договорил он. Очень уж хотелось Родиону, чтобы сын был помором - плавал бы на колхозных судах, женился на рыбацкой дочери и зажил своим домом тут, в селе. - Ну а дочь как?
– спросил Тихон Сафоныч. - Та еще трешки да колы из школы носит. Устал воспитывать... - Полно!
– вступилась за Светлану Августа.
– Много ли трешек-то? А единица одна была еще осенью, да и то случайно. Уж ты, муженек, не позорь Светку-то! - И понимаешь ли, - продолжал Родион, не придав значения замечанию жены, понимаешь, Тихон Сафоныч, теперь она жинсы просит. - Чего чего? Жинсы? - Ну эти самые, штаны... Я спрашиваю: "Зачем тебе штаны? Ты ведь не мужик". А она говорит: "Мода такая" - "А где носить их будешь?" - "А тут, в селе. Иной раз, говорит, холодно, ветер поддувает, дак в штанах теплее..." Видал, Тихон Сафоныч? - Нда-а-а... Ну что же, купи ей жинсы, раз надо. Августа рассмеялась. - Да джинсы! Не жинсы... - Ну джинсы. А где я их возьму? В Архангельск надо заказывать. И есть ли там - с нашлепками, с молниями, да еще, говорит, потертые. Вишь, моднее потертые-то... - Купи матерьялу в рыбкоопе, Августа сошьет. А потрет Света сама, на реке с песочком, - рассмеялся Панькин. - Слава богу, хоть вы-то, Тихон Сафоныч, улавливаете веяния современной моды, - полушутя заметила Августа.
– Отец, ну, отец! Ты же глава сельсовета, тебе не к лицу не понимать этого! - Вот потому-то и не надо жинсов, что я - глава сельсовета. Какой пример подадим другим? Что, ежели все девки и молоды женки в жинсах заходят? Это у нас-то! В старом поморском селе! - Тебя не переубедишь, - махнула рукой жена. И переглянулась с Панькиным, который от души смеялся, слушая перепалку. - И ты в жннсах пойдешь?
– обратился Родион к Августе. - А что? И я пойду, если под настроение. Возьму тебя под руку и пойду в джинсах в клуб. Худо ли? - Фигура не та. Задок луковкой... - Сяду на диету, - глаза жены рассыпали веселые искорки. - Диета не поможет. - Много ты понимаешь! Я по науке. Родион отпил чай из стакана, недовольно пошмыгал носом. - Вот ноне жизнь какая, Тихон Сафоныч. И надо нам быть настороже, чтобы старинные традиции вовсе не потонули в западных жинсах! - Да джи-и-инсы!
– опять поправила Августа. - Ну ладно, - примирительно сказал Панькин.
– Вот ты говоришь раньше... А куда нам с тобой было податься из села с четырьмя-то классами? В Архангельск на лесозавод - бревна катать? Или на пристани грузчиками? Уж лучше плавать. И потом, в прежние времена глава семейства старался удержать детей дома, потому что ему нужны были работники. Один на карбасе или на еле в море не выйдешь за той же селедкой. Кто помощники? Да сыновья, дочери, зятья... И ловецкие угодья распределялись по числу душ. А теперь этого нет. Теперь для молодых - институты, техникумы, училища всякие. Города манят теплом, светом, весельем... Вот и уезжают. И на канате не удержишь. Хотели бы, да, не в силах. Такая, брат, логика жизни. Августа заметно повеселела. - Правильно говорите, Тихон Сафоныч. У нынешней молодежи жизнь совсем другая, интересы - тоже. Родион молчал, отпивая чай маленькими глотками и глядя куда-то в угол. - Так, да и не так, - сказал он наконец.
– Трудной работы не хотят делать. За чертежной доской в городском уюте куда легче, чем на Канине рюжи норить или в море за треской да селедкой мотаться. Вот в чем причина. Прежде всего! - Одна из причин, - осторожно поправил Панькин.

2

Климцов вел дела напористо, энергично и даже с азартом, свойственным молодым, искреннем и порывистым людям, еще не знакомым с ушибами и синяками, какие иной раз доводится получать от вышестоящих организаций за промашки или недоработку. Им пока все в охотку, во всем они еще делают для себя полезные открытия. Но им присуще и скептическое отношение к старому и вполне естественное желание заменить его более современным, без чего движение вперед немыслимо. В сравнительно короткий срок Иван Данилович приобрел два тральщика, заменил невода на семужьих тонях, отремонтировал склад и рыбоприемный пункт, свел и еще кое-какие усовершенствования в хозяйстве. Он вылетел самолетом к приходу своих судов в Мурманский порт, познакомился с кораблями и экипажами, выслушал просьбы и пожелания колхозных капитанов, а перед отъездом установил личный контакт с руководителями судоремонтной базы. Колхозники первое время присматривались к Климцову, как он начинает ходить в председательской упряжке, не попадает ли ему шлея под хвост, не ошибается ли, не злоупотребляет ли по молодости доверенной ему властью. Но вскоре убедились, что Климцов - хороший хозяин и рука у него уверенная и твердая. Даже Панькин, который наблюдал за ним пристрастно, замечал, что дела идут не хуже, а кое в чем, пожалуй, и лучше, чем во времена его руководства. Те новшества, о которых старый председатель только мечтал, стали постепенно укореняться в колхозе "Звезда Севера". Взять хотя бы зверобойный промысел. Прежде чем отправить бригады во льды, Климцов полетел на разведку тюленьих стад в горло Белого моря на вертолете. Узнав об этом, Панькин только почесал загривок: "Обойдется эта разведка в копеечку, а Митенева, пожалуй, хватит кондрашка". Митенев, конечно, ужаснулся, такой расход ему и во сне не снился, но Климцов прижал его убедительными доводами: лежки зверя течением и ветрами сильно раскидало, подходы судов к ним затруднены, а тюлень держится у берегов считанные дни... - Все окупится, если зверя не прозеваем, - решительно заявил председатель. Митенев вынужден был раскошелиться. И разведка помогла. Зверя не прозевали. Подведя после промысла свой дебет и кредит, Мтенев увидел, что рейс машины окупился с лихвой. Тихон Сафоныч открывал у Ивана все новые положительные качества. "Откуда что и берется?
– думал он.
– Отец Климцова умел только править карбасом да парусной елой, а мать управляться с печкой да домашней живностью. Откуда у сына эта решительность и безошибочный расчет? Наверное, от прадедов, что пришли сюда на своих ушкуях по лесным рекам с новгородчины... А с новгородчины ли? Ведь древняя предприимчивая и строптивая новгородская кровь в Унде была изрядно разбавлена более поздней, но не менее строптивой и предприимчивой московской..." Панькин заметил, что Иван стал реже приходить к нему за советами. "Видимо, необходимость в них отпала. Это ладно". Вечерами Климцов подолгу сидел в своем кабинете. Он любил поразмышлять в спокойной обстановке, неторопливо взвесить все "за" и "против", листая аккуратно подшитые колхозные документы - протоколы собраний, годовые отчеты: вся история хозяйства проходила перед его глазами. Он видел, что прежде колхоз жил бедновато, флот был маломощный, деревянный, за тюленем ходили пешим порядком с лодками-волокушами. А теперь вот появились собственные тральщики, впервые на Поморье был применен вертолет для разведки тюленьих лежек. Будущее зверобойного промысла виделось Климцову во взаимодействии с авиацией. Обследование всего района промысла за короткий срок, быстрая высадка бригад на лед и своевременное их возвращение - все это могли обеспечить вертолеты. "Конечно, стоимость часа полета еще дороговата для колхоза по сегодняшним его возможностям. Но со временем мы преодолеем и эту трудность", - решил Иван, закрывая папку с документами и берясь за другую. Вошла курьер-уборщица Манефа с охапкой поленьев. Она бухнула дрова на пол перед топкой, поправила полушалок и спросила довольно бесцеремонно: - Долго сидеть-то будешь? Для Манефы субординации не существовало. По старой привычке она со всеми была на "ты". Иван оторвался от бумаг. - Да посижу. А что? - Топить-то можно ли? - Топи, пожалуй. Несмотря на лето, погода стояла скверная, холодная, дождливая, и Манефа время от времени протапливала печи. Она уложила дрова в топку, нащепала лучинок и растопила голландку. - Прежний-то председатель вечерами тут не сидел. Видать, тебе зарплату положили поболе, чем была у него?
– спросила Манефа. - Зарплата та же, - смутился чуть-чуть Климцов.
– А сижу тут, потому что люблю подумать в тишине. - Прежний-то к стулу не приклеивался. По телефону дак за него, все, бывало, Окунев говорил... Ну, думай-ко. Я пойду. Климцов кивнул. Манефа взялась за скобу двери, но задержалась. - Подумай-ко, Иван Данилович, как мне зарплату поболе выхлопотать. Работы по горло, а я все на сорока рублях. Нонче деньги-те стали дешевы... На хлеб едва хватает. Ты вот еще и с бумажками меня каждый день посылаешь: то одного, то другого вызови к тебе... Климцов улыбнулся. Действительно, он взял за правило в некоторых случаях вызывать людей, тех, кто в чем-нибудь провинился или недостаточно точно выполнил его указание. За Панькиным этого не водилось, тот предпочитал беседовать с колхозниками там, где с ними встретится, обходя хозяйство по утрам. Просьба Манефы была несколько неожиданной для Климцова. - Вопрос о вашей зарплате надо обсудить на правлении, - сказал он. - Обсуди, раз такой порядок. Панькин-то обещал прибавку, да сколько раз пообещает, столько и забудет.
– Манефа помедлила и добавила.
– Ну, может, он и не забывал, а Митенев был против. Он ведь у нас жом! Ты с него и начни, сперва его обработай. А правление-то согласится, я знаю. - Хорошо, хорошо, - заверил Климцов. Когда Манефа вышла, он вспомнил другую просьбу - Феклы Зюзиной - об электродойке. На заседании правления вопрос об этом решили положительно. Но Климцов был уверен, что устанавливать электроаппараты в старом коровнике неразумно. Конечно, то, что доярки требуют облегчения труда, вполне законно. Да и в городе на одном из совещаний нового председателя критиковали за "дедовские методы в животноводстве", будто он, Климцов, внедрял их... "Видимо, строительство коровника откладывать больше нельзя. Если не заложить его теперь, через несколько месяцев непременно возникнет потребность строить что-то другое, не менее важное, и тогда затея с коровником будет опять отложена, - размышлял Климцов.
– А где строить? Рядом с нынешним? А может, целесообразно возводить его в другом месте? И где взять материал, если лес, заготовленный впрок, пущен в дело? Впрочем, не весь. Есть еще штабель отличных бревен, припасенных для постройки колхозной конторы. С этим можно и подождать..."

3

Иван Данилович засиделся в правлении и пришел домой уже около десяти часов. Сын Гришка спал, жена стояла у стола и что-то кроила из пестрого ситца. Скинув сапоги, Климцов походил взад-вперед по комнате, ощущая, как домашнее тепло просачивается под рубашку. Тамара, положив ножницы, тихо спросила: - Что долго? - Да все дела. Тамара собрала со стола разрезанные куски ткани и, подойдя к мужу, обняла его. - Скучно мне. Ты приходи пораньше. - Ну-ну, ладно, - тронутый неожиданной лаской и этим признанием жены, пообещал Иван Данилович и посмотрел на детскую кроватку. - Лег-то вовремя? - В девять. Убегался. Подружился с соседскими детьми, еле домой зазвала. - Ну пусть спит. Перекусить бы. - Сейчас соберу. Чайник горячий. Да, чуть не забыла, там для тебя есть сюрприз, - жена многозначительно улыбнулась и принесла из сеней сверток, развернула его. В нем оказалась свежая семга. Иван вскочил со стула, точно ужаленный. - Это что такое?
– возмутился он. Жена прикрыла ему рот ладонью. - Тише, разбудишь сына. Принес какой-то рыбак. - Какой рыбак? - Не знаю. Он не назвал себя. - И ты приняла? Какая неосторожность! Ты понимаешь, что ты наделала? - А что? Разве ты не просил его принести? - Конечно, не просил! И не собираюсь просить. Это знаешь что, друг мой? Взятка! Тамара совершенно растерялась. - Да кабы я знала, Ваня!
– наконец вымолвила она. - Ну ладно, расскажи, какой он из себя. - Ну... такой... среднего роста, в резиновых сапогах, чернобородый. Нет, скорее, седобородый... Глаза большие, темные, вроде цыганские... - Старый? - На вид лет пятьдесят или побольше. - И что сказал? - Сказал, что принес тебе рыбу и все... - Эх, Тамара! Надо было взашей гнать его с таким подношением! Семга - рыба строгого учета. Это, наверное, браконьерская или украденная из улова на тоне. Ну ладно, ты не очень расстраивайся. Выясним, кто принес. Меня, видишь ли, прощупывают, беру ли я подарки. Люди ведь разные. Больше, конечно, хороших, но есть и прохиндеи: ищут для себя всякие лазейки да выгоды. Прошу тебя, впредь никаких приношений не принимай. Поняла? - Как не понять, Ваня... - Ну вот и ладно. Будем ужинать. Пришла мать, Екатерина Прохоровна, почаевничать. По расстроенному виду снохи она сразу догадалась в чем дело. - Тут приходил Степан Сергеев. Я в окно видела, - сказала она будто между прочим. - Степан Сергеев?
– с живостью спросил сын.
– Ну завтра я с ним поговорю. - Поговори-ко, поговори.
– В словах матери Иван уловил одобрение.
– Чего принес-то? Семгу, поди? - Семгу. - Ты ведь не просил! - Была нужда! - Проверяют тебя, Иван. Не попади впросак, - посоветовала мать. Степан-то нехороший мужик. Раньше, бывало, все, что плохо лежит, тянул к себе. А и теперь лучше не стал. В колхозе работать не хочет - больным сказывается, а для себя ловит рыбу на озерах и продает. Деньги копит. Одним словом, живет единоличником. Панькин с ним немало крови попортил. Вот теперь и тебя стал обхаживать... Тамара потупила взгляд. Ей было стыдно, что она подвела мужа.

Придя утром на работу, Климцов сразу же послал за Сергеевым и, пока он не пришел, хотел было заняться делами. Но тут в кабинете появился олений пастух Василий Валей. В последние годы он сильно постарел и пасти колхозное стадо в двести с лишним оленей ему стало не под силу. Он сидел в чуме или ловил рыбу на ближнем озерке, а заботу о колхозном и личном стаде переложил на двух своих женатых сыновей. - Здравствуй, Василий Прокопьевич. Зачем прибыл? Как наши олешки? поинтересовался председатель. - Худо, ой, худо!
– сказал Валей, держа наготове какой-то узелок. - Почему же худо? - Да вот, смотри сам... Валей развернул на приставном столике узел. Иван Данилович увидел на раскинутой тряпице какие-то странные сморщенные серые комочки, издали напоминающие недосушенные грибы. - Что это?
– удивленно взглянул на него Климцов. - Уши. Олешков уши... Пали олешки, а я уши привез, - ответил пастух. - Как пали?- встревожился Иван Данилович.
– Почему? И при чем тут уши! - Считай... Двадцать олешков пало... Ой, худо, председатель!
– Валей сел на стул, печально глядя на разложенные на тряпочке оленьи уши. - Ну, а уши-то ты зачем привез?
– раздраженно спросил Климцов. - Всегда привозил. По ушам списывали олешков, чтобы на мне не висели... "Чертовщина какая-то!" - рассердился председатель. От ушей нехорошо попахивало. - Заверни и вынеси отсюда, - распорядился Климцов. - Ты сперва пересчитай, а потом я вынесу, - не двинулся с места Валей. Иван растерялся. Известие о падеже оленей неприятно поразило его. Он позвал на помощь Митенева. - Вот, Дмитрий Викентьевич, - сказал он главбуху.
– Валей привез оленьи уши. Надо, говорит, списывать оленей по ним. Болеют олени, что ли? - Так было заведено, - ответил Митенев.
– Если олени заболеют и падут, то в качестве оправдательного, так сказать, вещественного доказательства мы принимали от пастуха уши. По их числу списывали животных. - Это что за метод учета!
– возмутился Климцов. Митенев пожал плечами: - Стадо далеко, ехать туда трудно: ни пути, ни дороги... - Надо теперь же послать Окунева все проверить на месте, - жестко сказал Климцов.
– Если появилась эпидемия, то срочно вызовем ветврача. Между прочим, я слышал, что на днях в Мезени на рынке продавали оленину... - Я не продавал!
– Валей вскочил со стула.
– Неправда это. Пали олешки. Поедем - сам посмотри. - Мне ехать недосуг. Поедет Окунев. - Он, конечно, разберется, - одобрил Митенев решение председателя.
– Но ты, Иван Данилович, на всякий случай пересчитай эти уши. Будем составлять акт... - Это уж ваше дело, - холодно сказал Климцов. - Ну тогда я разберусь. Идем, Василий, - Митенев повернулся к двери. Потом Климцов пригласил своего заместителя по сельскому хозяйству. Окунев решил отправиться к стаду вместе с Валеем. Вызванный Иваном Даниловичем Степан Сергеев ожидал в приемной. Климцов велел ему зайти. Сергеев стал у порога и с настороженным видом мял в руках свой бараний с кожаным верхом треух. Сергееву можно было дать, пожалуй, все шестьдесят. Тамара ошиблась. И борода у него седая, черноты почти совсем не осталось. Но он был еще крепок, с крупными руками. Носил резиновые бродни с подвернутыми голенищами, ватный костюм и поверх него брезентовую куртку. Глаза у Сергеева и впрямь смахивали на цыганские: темные, пронзительные. - Вызывали?
– спросил Сергеев. - Вызывал. Подойди ближе.
– Иван Данилович не пригласил рыбака сесть, и тот догадался, что предстоит неприятный разговор. Климцов вытащил из-под стола мешок и, вынув из него сверток, положил перед Сергеевым.
– Это ты вчера принес?
– спросил сухо. - Я, - ответил Сергеев. - Зачем? - Гостинец. Дай, думаю, подкормлю председателя. Человек он хороший, работы у него через край, а пища, верно, неважнецкая... А что? Не ладно сделал? Я ведь от чистой души. Климцова подмывало вскочить стукнуть по столу кулаком, накричать на этого неприятного ему мужика, который неизвестно почему вдруг вздумал его "подкармливать", но он сдержался и спросил как можно спокойнее: - Значит, подкормить меня решил? Спасибо. Но такой подарок я принять не могу. И вообще никаких подношений не принимаю. - Мы ведь рыбаки, можно нам немного и для себя... У хлеба не без крох, неуверенно произнес Сергеев. - Не то говоришь. Что тебе нужно от меня? - Да ничего. Ей богу ничего. Я вас уважаю, вот и принес. От всей души. - Не то, не то, Сергеев! Ты туману не напускай. Где взял рыбину? - Так я ж на тоне неделю сидел... - Значит, там украл? - Ну вот, сразу и украл... Пошто так, Иван Данилович! Я ведь ловил. Ну взял одну: дай-ко, думаю, отнесу председателю. Он в этом году свежей семги, наверное, не пробовал... - Не то, не то, Сергеев. Чего хотел добиться этой подачкой? - Да ничего не хотел!
– взорвался вдруг рыбак. - Ну вот что: возьми рыбу и сдай на приемный пункт. Квитанцию потом мне покажи. Понял? - Как хошь, - уныло сказал Сергеев. - Все. Иди. Степан поморщился, словно съел горькую пилюлю, торопливо опустил рыбу в мешок и, не попрощавшись, вышел. Иван Данилович сорвался со стула и забегал по кабинету, давая выход своему раздражению. Наконец он поостыл, успокоился, махнул рукой: "Да ну его к дьяволу!" В кабинет вошла Фекла. - Здравствуй, Иван Данилович. Пришла я доложить тебе о происшествии на ферме. - Еще чего?
– Климцов глянул на нее, набычившись.
– Какое такое происшествие? - Да сторожа выгнала с работы. Трифона Сергеева. - За что? - Напился. Чуть коровник не спалил. Прошлой ночью мне не спалось. Дай, думаю, добегу до фермы, проверю, как там... Захожу во двор - дымом пахнет. Напугалась, сунулась туда-сюда - огня не видно. Побежала в котельную - там всегда сторож сидит. Открыла дверь - матушки мои. Дым как шибанет в лицо, да такой едучий, словно бы от тряпок... А Трифон разлегся на полу и храпит. И сбоку у него какая-то одежка тлеет, и фуфайка на нем вроде бы занимается. Ну, растолкала его. Сел да как завопит спросонья: "По-жа-а-ар!" А я схватила ведро воды и вылила на него. Очухался. "Что это ты, спрашивает, Фекла, воду на меня льешь?" - "Ватник-от у тя зашаял, пьяница несчастный, отвечаю.
– Опять, видно, с цигаркой заснул!" А он мне: "Я курил осторожно..." А от самого винищем несет. Ну я его взашей и вытолкала с фермы, и сама дежурила до утра, до прихода доярок.
– Фекла помолчала, перевела дух.
– Днем он вчера приходил, каялся, божился, что пить не будет, но у меня больше веры ему нет. Такой сторож мне не надобен. Назначьте другого. Теперь Климцов сообразил, почему приходил к нему с дарами брат Трофима Степан. - Все понятно! - Как не понятно, Иван Данилович, - с живостью подхватила Фекла.
– Пьяницу держать нечего. Надо непьющего да некурящего. - Понятно, понятно, - кивнул Климцов.
– Согласен с вами. Трифону и раньше были замечания, я помню. Ну а кого назначим? Кто у нас из старой гвардии мог бы пойти в сторожа? - Да, право, не знаю... Пожилых людей немало, да не всякий на эту работу гож. А кто и подойдет - согласится ли? Ночами дежурить нелегко. Вот, к примеру, Ермолай. Ему сторожить будет трудно. Возраст, да и здоровье... - Это тот Ермолай, у которого Суховерхов квартирует? - Он самый... Ну вот еще Дмитрий Котовцев, - назвав эту фамилию, Фекла чуточку смутилась: уж очень много неприятных воспоминаний было связано с этим человеком.
– Но тот еще мужик крепкий, и пока не на пенсии. А если взять Немка, - продолжала она размышлять вслух, - тот ничего не слышит. Какой из него сторож? А вот, кажется, подходящий человек... Семен Дерябин. Я с ним в войну на тонях сидела. Теперь он на пенсии, дома. Только стар. Уж поди за семьдесят. Ежели бы согласился, лучшего сторожа не надо. Есть, правда, у нас еще пенсионер, - мелькнула у Фекла озорная мысль.
– Панькнн. - Ну это, пожалуй, не та кандидатура, - Климцов деликатно кашлянул.
– Не гоже заслуженного председателя, ветерана и организатора колхоза в сторожа сватать. Обидится, да и мы проявим бестактность... - А добрый был бы из него сторож!
– звонко рассмеялась Фекла.
– Под моим-то началом! Я бы уж ему и поблажку дала, подушечку из дому принесла: мол, вздремни, Тихон Сафоныч, часок - ферма от этого не пострадает, коли все тихо, спокойно, да засовы надежные... Климцов тоже посмеялся, но сказал уже серьезно: - Остановимся пока на Дерябине. Если с ним не договоритесь, тогда будем еще искать. - Ладно, схожу к нему. - Погодите, Фекла Осиповна, - остановил ее председатель.
– В старый коровник мы все же решили электродоильные аппараты не устанавливать, но на днях заложим новый. - Вот как!
– обрадовалась Фекла.
– Это куда как хорошо! И когда построите? - Думаю - к весне будущего года. - Долгонько. Ну да ладно, стройка у нас не одна. Когда Фекла ушла, Иван Данилович, вспомнив о Сергеевых, окончательно утвердился в том, что Степан приходил к нему просить за брата. Работа сторожа, хоть и не очень заметная, давала ощутимую прибавку к пенсии. "Брат погорел, так ему защитник нашелся. Хотел поймать меня на крючок! Дудки!" Семен Дерябин, хотя был уже и стар, и частенько прихварывал, все же согласился подежурить на ферме. Фекла успокоилась: нашла сторожа. На улице она встретила Климцова и сказала ему об этом. - Вот и ладно, - одобрил Климцов.
– Я завтра полечу в Мезень на бюро райкома. По сельскому хозяйству отчитываться. Нужны будут сведения по ферме за полугодие. - Хорошо. Приготовлю, - пообещала Фекла.

Над сведениями за полугодие она корпела дома весь остаток дня. Кажется, ничего сложного - привести в систему показатели по удойности на корову, по группам и в целом по ферме, высчитать среднюю жирность молока, отразить на бумаге "движение стада", то есть указать, сколько было и сколько стало коров, быков, телок и бычков, какое количество молодняка поставлено на откорм да сдано государству на мясо. Все эти показатели она знала наизусть, были записаны они у нее в тетрадку, которую она постоянно носила в кармане. Но привести это в стройную систему на бумаге оказалось для нее сущей мукой: как-никак образование всего три класса, да и много писать до работы на ферме ей не приходилось. Даже писем посылать было некому. Шариковая ручка непривычно скользила в пальцах, но Фекла старательно выводила буковку к буковке, циферку к циферке, чтобы председатель мог все хорошо понять и не ошибиться, когда будет держать ответ в райкоме. * * * Фекле очень хотелось сходить по ягоды. Уже поспела черника, скоро будет и морошка. Больших заморозков в начале лета не было, и ягодники сохранили цвет. А раз цвет уцелел, будет и плод. Идя утром проторенной дорожкой на ферму, Фекла видела, как в тундру, к озерам тянутся старухи, детишки, молодухи. Она даже не помнила, когда ходила по ягоды последний раз. Все дела удерживали. Да и не хотелось нежелательных пересудов: вот, дескать, Зюзина бросила ферму и убежала по ягоды... Но наконец Фекла все же решилась выбраться в лес. В субботу особенно тщательно проверила, все ли в порядке на скотном дворе, а воскресным утром взяла корзинку и пошла. Был солнечный день. Холодноватый восточный ветер освежал лицо, с губы доносились запахи моря. Фекла шагала быстро по бурой торфянистой тропке, огибая бочажки с водой, ощущая необыкновенную, давно не испытанную легкость во всем теле. До небольших озер, окруженных кустарником и низкорослыми березками, было рукой подать. Вскоре Фекла вышла к озеру Глубокому и стала брать чернику. Быстро наполнила корзинку и поспешила домой. Перекусив и высыпав ягоды на холстину, она решила сходить к озеру еще раз. По пути заглянула на ферму справиться, увезли ли молоко после утренней дойки. Но второй раз быстро набрать корзинку не удалось: пока Фекла ходила домой, ягодницы порядком обобрали кусты. И когда корзинка снова наполнилась, солнце уже коснулось края земли. Ветер поутих, стало спокойно и тепло. Фекла огляделась вокруг и поразилась глубине неба и шири горизонта, который полукружьем охватывал тундровую даль. Над озером летела гагара, она то опускалась на воду, то поднималась, и Фекла видела, что крылья гагары снизу подбиты золотистым пухом, который искрится и будто просвечивает насквозь от лучей солнца. Спокойная заря отражалась в воде, и казалось, было две совершенно одинаковые зари, разделенные полоской дальнего кустарника. У берегов озера покачивался камыш, на мелководье вода рябила, и сквозь нее был виден мелкий песок. Фекла села у самой воды, сняла платок, поправила волосы и долго сидела неподвижно, словно и сама стала частицей этой удивительной неброской природы. Она думала о том, что редко выходит в тундру, все у нее работа да домашние дела, а полюбоваться всем тем, что вокруг, и отдохнуть некогда. Ведь в общении с природой человек обретает состояние покоя, равновесия и душевной чистоты, очищается от всего наносного, суетного и мелочного. Фекла тихонько вздохнула и поднялась с кочки. На пути домой она свернула чуть влево, к другому озеру - Тихому, что было неподалеку. В детстве она любила ходить к нему с девчонками. Очень уж заманчиво поблескивало оно в просветы между березками. Вода в нем прозрачная, чистая-чистая. Пить ее из пригоршни сущее удовольствие - и не хочешь да напьешься... И вот теперь ей захотелось поглядеть, как в озере Тихом колышется на заре розовая вода, как шуршат у берегов зеленовато-желтые камышинки, как с поверхности воды взлетают чайки, кружат над озером и тоскливо кричат: "Кили-и... кили-и!" Фекла пробралась через кусты и, придерживаясь за корявую сучковатую березку, зачерпнула воды рукой и глотнула её, ощутив холод во рту. Озеро лежало перед ней в зеленом березовом ожерелье. Внизу, в камышах, стал наслаиваться легкий туман. Просветленная вышла Фекла на тропку, что вела к дому, и тут увидела между деревцами рыболова. С длинной удочкой он зашел по мелководью в резиновых броднях далеко в озеро. На голове у него была соломенная шляпа. Шляп в Унде не носили, и Фекла решила, что это, наверное, какой-нибудь командированный. Но когда рыболов повернул голову, она узнала Суховерхова. Фекла слышала, что после окончания учебного года Суховерхов собирался съездить на родину в Липецкую область. Значит, он уже вернулся. Она спустилась к воде и окликнула: - Леонид Иванович! Он быстро обернулся и, узнав ее, вышел на берег. В одной руке Суховерхов держал удочку, в другой нес прозрачную полиэтиленовую сумку, в которой виднелось несколько рыбешек средних размеров. - Ловится рыба?
– спросила Фекла. Суховерхов поздоровался и повыше поднял сумку. - Вот, окуни. Тут, кроме них, другой рыбы, видимо, нет. Да и окуни держатся в глубине, на дне ямы. Если бы не такие сапоги, не поймать бы ни хвоста. - А вы не свалитесь в яму? - Я осторожно. Дно удилищем щупаю... Суховерхов бережно опустил сумку на траву, рядом положил удочку и, подвернув голенища сапог, пригласил Феклу сесть на старый обрубок дерева возле кострища. Трава уже покрывалась росой, и Суховерхов, наломав веток, сел на них. - Какие крупные ягоды, - сказал он, заглянув в корзинку Феклы. - Ешьте, не стесняйтесь. Суховерхов осторожно взял сверху немного ягод. - - Вкусные!
– зажмурился он.
– Сладкие и холодные. - Ешьте вволю. У меня дома еще есть. Я уж здесь сегодня второй раз. Вы на родину ездили?
– спросила Фекла. - Ездил... Суховерхов рассказал ей про свою поездку, про то, как, прибыв в родной город, с трудом нашел старых знакомых. - Все там изменилось, - грустно заметил он. - Родных у вас там не осталось? - Никого. Посмотрел я, как там живут, и уехал. - Вам бы на юг, на курорт!
– сказала Фекла. - Не люблю курортов. Там все искусственное. - Как это? - Ну, здания, парки, дорожки, газоны, пляжи - все сделано по плану, как бы по линеечке... В огромных зданиях напичкано людей, выходят они на обнесенные проволочными сетками пляжи и лежат там днями изнемогая от жары, духоты и тесноты... Нет, плохо на курортах. Тесно. И весь комфорт, хоть и современный, какой-то казенный, стандартный... - Я никогда не была на курортах, - призналась Фекла. - И не надо!
– с живостью подхватил Леонид Иванович.
– Здесь лучше всякого курорта. Одни озера чего стоят! Ширь, красота, раздолье! Дышится легко. Он отодвинул от себя корзинку с ягодами.
– Вдоволь наелся черники. Спасибо вам. Фекла, заметив, что не только рот у него стал черным, но и подбородок и щеки измазаны соком, достала из кармана чистый платочек. - У вас все лицо в ягодах. Утритесь. - Правда?
– Он послушно взял платок и стал вытирать губы.
– Теперь как? Вместо ответа она взяла у него платок, намочила его в озере и отжала. А затем влажным платочком осторожно провела по подбородку и щекам. - Теперь ладно. Удить будете? - Да нет. Пожалуй, хватит. Суховерхов посмотрел на закат. Солнце стойло совсем низко над горизонтом. В летнюю пору оно здесь почти не заходило. Фекла смотрела на Суховерхова выжидательно, и он поймал этот взгляд. Еще с того вечера, с именин, он почувствовал влечение к этой женщине и все к ней присматривался. Нравилась ему уверенность в ее взгляде, осанке, походке. Нравилось то, что она прекрасно знала себе цену и то, чего хочет от жизни. Фекла выглядела намного моложе своих лет, и во внешности, и во всем ее поведении чувствовалась сдержанная, зрелая сила. Суховерхов молчал, сидя на влажных от росы ольховых ветках, и думал о ней. И Фекла думала о том, что вот этот скромный, немолодой уже мужчина мог бы стать ее спутником в оставшейся жизни. Он, пожалуй, ей нравился, хотя Фекла и не разобралась еще до конца в своих чувствах. Но не поздно ли в ее годы строить семью? Ведь в ее жизни уже наступает осень - с дождями, листопадом, с холодными туманными рассветами и печальными и темными вечерами. Она прервала затянувшееся молчание: - Идемте домой. Поздно. Уже и роса выпала. Суховерхов поднялся и помог ей встать. Фекла шла впереди и все время чувствовала на себе его взгляд. Он волновал, тревожил ее, однако она не оборачивалась. Лишь когда они вошли в уснувшее село, Суховерхов поравнялся с Феклой и сказал: - Сейчас бы сварить свежую уху! Но мой хозяин, конечно, спит. - Ермолай-то? Спи-и-ит. - Замечательная была бы уха!
– мечтательно произнес Леонид Иванович. - Идемте ко мне! Я затоплю плиту и сварим...
– предложила Фекла. Дома она принесла дров, растопила плиту, поставила воду в кастрюле и принялась на столе чистить окуней. Работа в ее руках спорилась. Дрова в плите весело потрескивали, в неплотно прикрытую дверцу выплескивались огоньки, пахло смолистым дымком от бересты. - Картошки положить?
– спросила Фекла. - Пожалуй, нет. От нее утратится вкус настоящей ухи. Если положить картошки, то это будет уже не уха, а рыбный суп, - пояснил Леонид Иванович.
– Лаврового бы листика... - Положу лавровый лист. И луку, да? - И луку, если есть. - Есть. Как же нет? Вскоре в избе вкусно запахло свежей ухой. Фекла разлила ее по тарелкам, нарезала хлеба, поставила солонку и пригласила гостя к столу. - Пожалуйте кушать, - улыбнулась она ласково. Суховерхов, заботливо переобутый в теплые валенки, сел за стол и стал есть, обжигаясь и похваливая поварское искусство хозяйки. Потом они пили чай, а после чая Леонид Иванович еще посидел, покурил и, уже подремывая, все смотрел, как в полусвете белой ночи вырисовывается перед ним округлый овал лица Феклы. - Надо идти, - сказал он, погасив папиросу. - Как хотите, - ответила Фекла и мизинцем стала смахивать со стола маленькую хлебную крошку. - Вы сказали: "Как хотите". А если... А если я останусь?
– неуверенно спросил он. - Оставайтесь, - сказала Фекла и тихо, взволнованно вздохнула...