Прощайте, сожаления!
Шрифт:
В памятный для многих день 6 мая 2012 года Александра пришла с видеокамерой на Болотную площадь, где оказалась в самой гуще толпы, навалившейся на линию оцепления. Кто-то из своих, из толпы, ненароком толкнул её руку с видеокамерой, которую она держала у лица, непрерывно снимая происходившее, и тяжёлый аппарат ударил её по лицу. Из рассечённой ударом венозной жилки возле левого глаза сразу обильно потекла кровь. Сосед из толпы попытался вытереть ей лицо листовкой, но кровь всё шла. Несмотря на это, Александра продолжала снимать. Впрочем, в её объектив в тот день не попало ничего интересного, кроме группы странных молодых людей в одинаковых чёрных куртках с капюшонами, бросавших дымовые шашки. Она решила, что это провокаторы, но не могла понять, кто же вывел их на площадь. Они вполне могли быть сторонниками леворадикального лидера Удальцова, который считался главным организатором
В числе этих кадров оказалось и фото-"селфи" самой Александры. Изображение немолодой женщины с тонким окровавленным лицом на фоне толпы демонстрантов стало на короткое время популярным в либеральной тусовке, но известности Александре не принёсло. Правда, в пору безденежья один прежде незнакомый ей читатель её "живого журнала", узнав о её ситуации, предложил небольшую помощь - две тысячи рублей. Тем не менее она с гордостью вспоминала о том дне: тогда она почувствовала себя нераздельной частью большой массы людей, объединённых общей целью, "солдатом революции".
Она вспоминала обо всём этом и в печальное утро своего последнего рабочего дня в столице, уже предчувствуя, что не сегодня-завтра ей в очередной раз придётся стать безработной. Предчувствие не обмануло её. Сразу после обеденного перерыва её вызвал к себе в кабинет заместитель главного редактора Тугаринов, предложил сесть и, глядя не на неё, а на какую-то точку на своём столе, сказал:
– Мы благодарны вам за ваше усердие, Александра Викторовна, но вы нам не подходите.
После этих слов он бросил на неё быстрый косящий взгляд исподлобья, проверяя её реакцию. Александра показалась ему спокойной, поэтому, снова опустив глаза, он продолжил:
– Полагаю, вам не нужна запись в трудовой об увольнении во время испытательного срока. Нет? Тогда возьмите трудовую без записи. А расчёт у бухгалтера.
Он положил на край стола трудовую книжку и поднялся в знак окончания разговора. Она тоже поднялась, не без удивления отметив, что во время краткой аудиенции ей не пришлось произнести ни слова. Всё за неё решил и сказал этот невзрачный мужичок с уклончивым взглядом, в облике которого было что-то семинаристское: аккуратно подстриженные усы и бородка, довольно длинные волосы, зачёсанные назад, чёрный мятый костюм и серая рубашка с расстёгнутым воротом, без галстука.
Расчёт оказался невелик: всего семнадцать тысяч с "копейками". А от "заначки", заведённой в лучшие дни, осталось лишь чуть более четырёх тысяч. Вместе этого не хватало даже на то, чтобы заплатить за квартиру, не говоря уже о жизни в Москве с её соблазнами, к которым она успела привыкнуть, вроде деликатесов из супермаркетов "Азбука вкуса". Оставалось одно: возвращаться в Ордатов. Думать о трудоустройстве в столице по одной из прежних её специальностей, в качестве программиста или рекрутера, было нельзя. Первой своей профессией она владела слабо и ушла из неё уже полтора десятилетия назад - как оказалось, бесповоротно, поскольку за прошедшее время технологии программирования шагнули вперёд, она же успела забыть и то немногое, что знала. А о своей неудачной карьере в качестве рекрутера она вспоминала со слезами и стыдом. Последняя, отчаянная попытка найти в Москве хоть какую-то работу, приличную для женщины с высшим образованием, не увенчалась успехом: на вакансию оператора call-центра, отысканную в интернете, её не приняли.
Конечно, при желании она могла бы остаться в Москве в каком-то более скромном амплуа. Например, бывший любовник и владелец рекрутингового агентства Михаил Обожин занимался теперь бизнесом по доставке пиццы и во время недавней случайной встречи позвал её к себе. Причём даже не курьером, а офисным менеджером, контролирующим работу курьеров. Но она остереглась сходу соглашаться, помня предыдущую катастрофу с ним, и взяла время на размышление.
Всё взвесив, она склонилась к тому, что надо возвращаться в Ордатов. Это было трудное решение, хотя Москву она едва терпела, воспринимая огромный город как суматошный человеческий муравейник. Не любила она и москвичей, завидуя им и считая их заносчивыми. В столице ей нравились только тихие спальные окраины вроде Отрадного, отчасти похожие на микрорайоны Ордатова. Но проблема заключалась в том, что возвращение в родной город было равносильно признанию поражения. Во всяком случае, именно так будут думать все её ордатовские знакомые, для которых само по себе проживание в столице означало успех. Однако выбора не было. Не идти же, в самом
деле, на стыдную для неё работу вроде сотрудницы службы доставки на дом еды из ресторанов, к тому же под началом бывшего неверного любовника...Проститься с Москвой она решила в том месте, которое считается "знаковым" для этого города, - на Арбате. Там она любила гулять, делая при помощи смартфона снимки-"селфи" для своего "живого журнала", как бы вписывая себя в культурную и историческую среду столицы. На этот раз она сфотографировалась на фоне особняка Хитрово, где жил Пушкин, и "дома с привидениями", с которым связана какая-то романтическая легенда. Она смотрела прощальным взглядом на неширокую улицу с разномастными дворянскими особняками и старинными доходными домами, на толпы нарядных людей, гулявших по сплошному тротуару, и чувствовала, как что-то обрывается в её душе. Когда ещё она вернётся сюда?
Внезапно к ней пришла мысль о том, что потомков живших на Арбате в дореволюционные времена нет среди тех, кто ныне гуляет здесь. Или их очень-очень мало. Это же был "спальный район" аристократической Москвы, в этих домах представители родовитых семейств ходили в халатах и пили кофе перед тем, как отправиться на службу в департаменты или на бал. И ни Пушкин, ни Гоголь, ни Аксаков, ни Лев Толстой, жившие на Арбате или в ближайших переулках, ничего не написали о нём в своих произведениях. Во всяком случае, Александра не припоминала описаний Арбата у классиков. Эта географическая среда московского дворянского быта считалась в их пору, наверно, слишком будничной, всем известной и никому не интересной "материей". И только после революции, когда в дворянских домах были устроены коммуналки, здесь появились будущие "певцы Арбата" - дети выходцев из национальных окраин, которые в своих произведениях изобразили Арбат как некое особое, замечательное и родное для них место. Странно, что оба знаменитых "певца", литературно обозначив своё присутствие здесь и тем самым как бы "застолбив" за собой право на Арбат в качестве его законных насельников и "детей", умерли за границей: один - в Париже, другой - в Нью-Йорке. Не потому ли, что именно туда их на самом деле влекло всю жизнь? Зато теперь неподалёку находится редакция радио "Слухи Москвы", у половины сотрудников которой предки не только не жили в Москве, но и не могли покидать "черту оседлости"...
Арбат с его новодельной брусчаткой, вазонами, фонарями "под старину" и ряжеными аниматорами вдруг показался Александре огромной декорацией, и ей стало скучно. Ей захотелось домой. И так было бы хорошо, если бы её там ждала хоть какая-то работа! Прежде, чем спрятать смартфон, она отправила короткую эсэмэску Каморину, своему давнему ордатовскому знакомому и одно время даже любовнику: "Дмитрий, мне надо вернуться. Нет ли для меня в Ордатове работы?" Отправив послание, она вздохнула: на самом деле ей хотелось получить весть о таком повороте судьбы, который позволил бы ей остаться в Москве. Вот если бы о ней вспомнил кто-то из редакторов столичных изданий, в которых она пробовала работать!.. И ещё ей взгрустнулось о том, что не вернуть то время, когда она, ещё молодая, крутила любовь с Камориным...
Воспоминания о Каморине оставались в числе тех эмоциональных скреп, которые привязывали её к ордатовскому прошлому. Правда, в последнее время, живя в Москве, она не часто думала о нём, поскольку считала, что отношения с ним уже в прошлом. Но порой ей приятно было представлять себе, что вот живёт в Ордатове человек, для которого она дорога. Она сошлась с ним после начала своей работы в "Ордатовских новостях", где он в ту пору считался уже опытным сотрудником. А спустя два года бросила, когда Аркадий Пиковец позвал её в "Ордатовскую неделю". В её выборе в пользу Пиковца расчёт если и был, то лишь подсознательный, интуитивный: ведь в женскую природу заложено стремление ко всему сильному, внушающему доверие. И именно таким казался ей Пиковец, пусть уже очень немолодой и давно женатый. Изначально, сходясь с ним, она знала, что он останется в своей семье, что между ними возможна только тайная связь.
В отличие от Каморина, невысокого нервного человека без журналистского образования и настоящей журналистской хватки, которого терпели в "Ордатовских новостях", может быть, только из милости, в Пиковце ей всё казалось надёжным, основательным: высокий рост, массивный костяк, невозмутимое спокойствие уверенного в себе человека, репутация опытного профессионала и обширные связи. К таким мужчинам она льнула всегда, и лишь в отсутствие их мог привлечь её на какое-то время кто-то вроде Каморина. Но эсэмэску она отправила всё-таки именно Каморину, потому что знала: этот невзрачный неудачник всё ещё вздыхает о ней...