Просека

А дни стоят жаркие, безветренные.

Нивелирыч отказался от утренней переклички; с утра отряды расходятся по своим участкам; он направляется к высокому холму, который подле озера. Устанавливает на холме огромный полосатый зонт на длинной палке. Усаживается под ним, достаёт из портфеля книгу, читает, изредка наблюдая за своими подопечными в полевой бинокль. В полдень не только все мы, но и он уже в одних трусах. И когда поднимается, чтоб размяться, работа прекращается: длинноногий, с выдающимся вперёд животом, усатый, он очень потешно выглядит со стороны. Я навожу на него теодолит.

— Ниночка, иди взгляни!

Но она, бросив журнал, уже не может слова произнести от смеха.

Неожиданно у меня происходит стычка с Кургузовым. Пренебрежительно-насмешливое отношение к нему за два семестра успело распространиться по общежитию, укрепилось в нашей группе. Выражалось это по-всякому.

— Так, товарищи, утихнем, и я хочу услышать, о чём вам читал Бродкович на последней лекции, — обратится ко всем наша математичка Ольга Ивановна, — кто расскажет мне? Не обязательно подробно, в общих чертах.

— Кургузов ответит, Ольга Ивановна, — говорит кто-нибудь.

— Да, да — Кургузов! — В аудитории оживление.

— Пожалуйста, Кургузов.

На всех практических занятиях он сидит поближе к Ведомской. Она всегда готова подсказать. Он встаёт, лекции её уже лежат перед ним. Заикаясь, Кургузов бормочет что-то невнятно. Ольга Ивановна долго и упорно пытается выудить из него знания. Вздохнув, позволяет ему сесть.

Бросив в мою сторону злобный взгляд, он листает лекции, что-то начинает писать.

Подобные сцены разыгрывались часто. Он знал, что начало такому отношению к нему положил я. Если б не я, в группе не звали бы его Бесом. Порой мне жалко его. Решаю не задевать больше. Но придут минуты, когда задумаешься: кого ни возьми, всякий своим лбом пробивается в жизнь, а Кургузов хочет проскользнуть в неё. Этим он и противен мне.

Солнце распалилось вовсю. Купаемся раза три на день, играем в квача. И вот я погнался за Ведомской: осалил её; под руку подвернулся Бес, я окунул его, он вдруг забарахтался. Закричал, выскочил на берег и бросился к холму, на котором восседал под зонтом Нивелирыч. На бегу Бес два раза упал. Остановившись перед руководителем, прижав кулаки к груди, Бес выкрикивал какие-то слова. Нивелирыч слушал его и поднимался на ноги. Бросил книгу, развёл руками и поспешил трусцой в нашу сторону.

— Что ж это? Как же это? — твердил он, задержав бег у самой воды, а ноги его всё продолжали переступать на одном месте. — Картавин, идите сюда! — закричал старик. — Все выходите из воды! В рабочее время больше не купаться! Прекратить купанье! — грозно приказал он, и все мы оказались на берегу.

— Он давно такое замышлял, — закричал Кургузов, — я не знаю, чего ему надо! — Ниже виска у него была царапина, из неё выступала кровь, а он размазывал её по щеке.

Никто ничего не понимал.

— За что вы ударили Кургузова под водой? — Нивелирыч шагнул ко мне, в глазах его был ужас. Усы топорщились. — Как вы смели делать это, да ещё под водой?

От злости я не знал, что сказать.

— Кого я бил? — спросил я. — Его? — И я шагнул к Бесу, чтоб на самом деле съездить ему хорошенько.

— Стоять! — гаркнул наш добрый руководитель. — Смирно!

— Вот, вот какой он! — взвизгнул Бес, спрятался за спину старика.

— Всем одеться! — приказал Нивелирыч. — Никуда не расходитесь!

Нивелирыч потрусил к своему наблюдательному пункту. Бес пробежал за ним метров сто и остановился.

Я сел на валун, оглядел своих однокашников.

— Мерзавец, — произнёс я, — что ж теперь с ним сделать?

— Ты на самом деле ударил его? — спросила Ведомская.

— Да зачем бы я его бил под водой? — Я сплюнул.

Прибежали студенты из других групп.

— Что такое?

— Сами не знаем. Кургузов говорит, будто Картавин утопить его хотел… Бил под водой, что ли.

Вернулся руководитель, уже одетый. Я встал.

— Поговорим спокойней, — начал он, — здесь все собрались. — Пальцы у него дрожали. — Никакого несчастья не случилось. Будем говорить спокойно. За что вы ударили Кургузова?

— Я не бил его. — И я увидел Кургузова, кровь он стёр с лица.

— Кто же его бил? Посмотрите на него.

— Я не бил его, — повторил я.

Кургузов молчал. За моей спиной шептались девушки:

— У него эта ссадина была вчера.

Я оглянулся, говорила Величко.

— Валька, ты же вчера на ленту упал возле сада и поцарапался, я тебе платок давала. Вот он. — Она показала свой платок, испачканный кровью. Бес метнул глазами туда и сюда. Теперь все смотрели на него.

— Было такое, — произнёс он, — и что? Что с того? Если он бил…

Я немного пришёл в себя.

— Как я тебя бил? Расскажи.

— Как? — Он даже подскочил. — Ты окунул, а второй рукой ударил под водой. Под водой второй рукой ударил, чтоб никто не видел.

— Я окунул его левой рукой, — сказал я Нивелирычу, — и в это время держал Ведомскую правой рукой за плечо. Как же я мог бить его второй рукой?

— Ребята, правда, я помню, я вспомнила: Борис догнал меня и держал, и в это время вынырнул рядом Кургузов, и он его окунул, а тот забился, поплыл к берегу. Я вспомнила. Так же это было? — сказала она мне. И Кургузову: — Валька, зачем же ты такое выдумываешь?

— Я не выдумываю. Может, мне почудилось. Но я хлебнул воды, и мне почудилось, он ударил меня!

Девушки закричали:

— Показалось! А что же ты говоришь? Ты подумай: Картавин хотел тебя утопить! Как тебе не стыдно?

— Да если б и задел случайно, разве можно обвинять в подобном?

Нивелирыч утирал лицо платком, качал головой.

— Ах, беда какая, напугали меня, старика. Вы же студенты, так сказать, одна семья и вдруг — на тебе. Нельзя, нельзя так…

Работать кончили мы раньше обычного. В общежитие возвращаемся, когда солнце ещё не скрылось за домами. Я поставил теодолит и мензулу в кладовочку. Переодеваюсь. Николая нет.

Хлопнула дверь. Это Бес. Сняв лыжный костюм, достаёт из чемодана рубашку. Смотрит, сильно ли она измята. Я уставился на его конопатую спину. Тихо.

— Что, съел? — вдруг говорит он, не оборачиваясь ко мне. — Смотри, ещё не то будет, ежели не отстанешь от меня.

— Слушай. — Я сделал только один шаг и замер: я уловил едва заметное его движение вправо и увидел свой нож с большим лезвием, сделанный мной ещё в школьные годы из старинного садового ножа. Мы им режем хлеб, колбасу, открываем бутылки. Я даже не понял, а учуял, что стоит мне сделать ещё шаг — Бес схватит нож и не защищаться станет, нет. Он заорёт диким голосом, бросится вон из комнаты, царапнет себя этим ножом. И закатит в проходной истерику. «Он зарезать, зарезать меня хотел!» — будет вопить на всё общежитие.