Просека

— Здорово он гонял тебя?

— Да. По всем лекциям гонял, негодник.

— Ишь ты… Ну ничего, пересдашь.

— Пересдам!.. Я, Федя, не буду пересдавать и вообще сдавать.

Пряхин сел, вытянул свои длинные мускулистые ноги.

— В чём дело? Ха-ха! Ты шутишь? — спросил он.

— Не шучу, брат: семейные дела, понимаешь? Получил письмо вчера… И попрошу тебя: не расспрашивай ни о чём.

— Да… Так-так… Гм… Очень серьёзное что-то случилось?

— Очень серьёзное, Федя. Оставим этот разговор.

Одевшись, я опять ухожу из общежития: пущенная мной утка за день успевает влететь в уши всем, кто знает меня. На четвёртом этаже её начинят своими догадками. И приставать с вопросами ко мне не будут.

Так и получается. На следующий день при мне даже речи не заводят о провалившихся, о кандидатах на отчисление. В проходной встретился с Величко.

— Борис, — сказала она ласковым голосом, — ты не пойдёшь с нами в кино?

— Нет, Таня. Мне не до кино.

До конца сессии я живу в приятном ожидании. С деньгами стало туго, но на заработки ходить нет желания. Никто не спрашивает меня, почему я не еду домой. Должно быть, видят в моём поведении какой-то смысл.

По утрам с удовольствием слушаю детские передачи по радио; мысленно я уже в пути.

Двадцать третьего января, в последний день сессии, я не выдерживаю и еду на Казначейскую. В приёмной опять народ, но я прохожу к инспектору по кадрам без очереди.

Узнав меня, он встал.

— Приказ пришёл, — произнёс он, — можете успокоиться. Теперь ждите. Навигация в Охотском море начинается в мае месяце. Период штормов закончится, и тогда мы вас всех отправим.

— Как вы сказали? — спросил я. — В мае?

— Или в начале июня, — сказал он, — об этом мы вас известим.

Я опустился на стул.

— А раньше?

— Раньше невозможно. Исключено.

— Скажите, а здесь вы работу временно дать не можете?

— Нет. Мы здесь никакой работы не ведём. Гуляйте, молодой человек! — Он улыбнулся. — Нагуляйтесь вдоволь, а то потом три года вы уж тут не появитесь!

Я медленно вышел от него, медленно побрёл по улице. Что делать? С институтом покончено, стипендию мне платить не будут больше; на днях появится приказ о моём отчислении. И я должен буду покинуть общежитие.

Надо устраиваться на работу, но только не в этом сером сыром городе. В деревню какую-нибудь уехать, но что я там буду делать? На завод не пойду. Эти огромные ящики с трубами я терпеть не могу. Вспоминаю, как распиливал дубы на доски с улыбающимся мужиком. Хорошо было. Но тут никто не пилит брёвна на доски вручную. Куда же деться?..

С утра до вечера пропадаю в городе. И вот, опять же в трамвае, наталкиваюсь взглядом на объявление: «Тихвинскому леспромхозу требуются на временную и постоянную работу рабочие. Обращаться к агентству по адресу: Литейный, 61». Прекрасно! Мне это и нужно. Устроюсь временно, поработаю до весны в лесу. Отлично.

Агент, женщина лет сорока, сидела в крохотной комнате первого этажа и читала роман Бабаевского. Она спросила мой паспорт. Открыла блокнотик, от руки написала мне направление, длинно расписалась.

— Поезжайте, — сказала она, подавая паспорт и направление, — дело к весне идёт, молока там попьёте!

— Спасибо. До свиданья, — откланялся я.

Из комнаты моей один только Бес уже уехал домой. Пряхин гужуется с земляками. Они нагружают его передачами в деревню. Койка его вся завалена свёртками. Яковлев зубрит электротехнику. Домой он не поедет, будет переводиться на электромеханический факультет, и ему надо досдавать электротехнику и химию.

На втором этаже стоит гул: ускоренники сдали сессию и веселятся. Они держатся обособленно от других студентов. На указания студсовета мало обращают внимания: спят днём, а ночами бодрствуют. «Охотницы» уже подолгу не томятся в красном уголке по вечерам, они все пристроились.

— Я еду сегодня, Федя, — сказал я.

— О, отлично, замечательно! Устраиваем отвальную.

— Как у тебя дела, Миша? — спросил Яковлева.

— Ничего… Химию я плохо знаю. Но попробую сдать. Ты на будущий год приедешь?

— Посмотрим. Зондина давно встречал? Как он сдал?

— Хорошо. Он уже уехал с ней к её родителям.

Мне вдруг стало жаль расставаться с общежитием, с этой комнатой. Может, я совершил очередную глупость в своей жизни?

— Пусть нам будет хуже! — крикнул я. — Мишка, иди сюда. Бросай учебник, отвальная сегодня!..

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Поезд мой отходит в начале первого ночи. Вещи свои я оставил в большом чемодане под койкой. Весной я их заберу. Со мной небольшой чемодан, в нём бельё, две рубашки, свитер. В кармане только сорок рублей.

В Тихвине я буду утром. Отлично. В вагоне народу мало, в моём купе старичок с гладко выбритым крошечным личиком. В коротком полушубочке. Я то курю в тамбуре, то возвращаюсь в купе и растягиваюсь на полке. Вагон покачивает, бойко и весело постукивают колёса на стыках. За окном уже не видать огоньков. Мелькают столбы, стелется рядом с вагоном белая снежная полоса, а дальше за ней непроницаемая стена леса. Лес, лес… Славно, хорошо…

Я поёживаюсь, распрямляю ноги и потягиваюсь, опять поджимаю их под лавку и смотрю в окно. Старик наконец снимает полушубочек, вешает его на стенку. Он в застиранной гимнастёрке, которая ладно облегает его детскую фигурку. Посматривая на меня, он достаёт из авоськи бутылку, заткнутую бумажной пробкой, селёдку, хлеб. На прощанье Федя сунул мне в карман бутылку пива. Выставляю её на стол.

— Поужинаем, дедушка? — говорю я и улыбаюсь.

— Это пиво у вас? Очень хорошо! Знаете, я не успел купить пива. — Он оживляется, достаёт из авоськи банку с солёными огурцами, просит меня открыть её.

Славный старичок. И в вагоне не тесно, и воздух свежий, и покачивает мерно, и поезд мчится, мчится…

— Вы далеко едете, молодой человек?

— В Тихвин.

— Близко. Это вы в восемь уже будете на месте. Не секрет, зачем едете туда?

— На каникулы. Я студент.

— К родителям?

— Да.

— Ну, а я как раз навыворот вашего: я еду к сыну в Череповец. После армии он там работает на заводе. Мы сами из тамошних мест. Лет пятнадцать я там не бывал и вот еду. Он, сын-то, женится, на свадьбу меня позвал…

Я слушаю и киваю. Тук-так-так, тук-так-так! — стучат колёса. За окном лес. Какой-то разъезд промелькнул: фонарь на столбе, маленький кирпичный домик, возле него человек в фуражке и с фонариком в поднятой руке…

Когда выхожу из вагона, разговорчивый старичок спит. На платформе пусто. Буфет работает, и даже есть чай. Обжигая губы, язык, я выпиваю два стакана. У стойки бушует человек с короткими курчавыми волосами. Что-то доказывает буфетчице, ударяет себя в грудь. Заметив меня, умолкает, присматривается ко мне своими крохотными глазками.