Прошедшие войны

— Дени, дорогой, успокойся, потерпи еще немного, — в слезах шептала ему бабушка, — что я могу для тебя сделать? Что? Лучше бы я вчера подохла, чем все это видеть… Не плачь, потерпи… Все пройдет… Вот приедет твой папка и все будет нормально. Постарайся заснуть, родной.

После первого километра пути в снег упала Кутани, она не плакала, была бледной и строгой.

— Оставьте меня здесь, оставьте — я не могу дальше идти. Не могу, у меня сдавлены льдом ноги. Мне больно. Бросьте меня здесь.

Идущий сзади мужчина ударами кулака побил ее заледеневшие чувяки, поднял на ноги.

— Иди, дорогая, иди, доченька… Потерпи маленько.

…К вечеру были в Махкеты. Обезжизненное село хранило в себе мрак, пустынный ужас, обездоленное сиротство. Здесь было страшно. Оказывается, покинутое поселение — как могильная яма.

По настоянию капитана Аверина и солдат и спецпереселенцев вечером кормили из одного котла. Желающим давали добавку. Два медработника пытались оказать помощь пострадавшим.

— Слушай, Дихант, — говорила Табарк снохе, — в этих людях одновременно живет и прекрасное и низменное — что за народ? В ту же ночь на грузовиках перевезли всех в Грозный. Еще сутки держали на каком-то товарном дворе под открытым небом. Шел снег, было очень холодно и ветрено. Еще один раз кормили горячей похлебкой, дважды давали кипяток. Дети Дихант больше не плакали, не было сил, все были в жару, тяжело болели. Ночью с 26 на 27 февраля погнали на железнодорожную станцию. Из многих окон и подворотен за идущей процессией наблюдали не бандиты, реакция была разной, но в основном все одобряли мудрое решение партии.

Поздней ночью, в кошмарной темноте, в спешке погрузили всех жителей Дуц-Хоте в три скотских вагона. Все делалось бегом, под пинки и приклады солдат, под невыносимый мат и унижения. Вдруг с шумом закрылись двери, щелкнули снаружи засовы.

— Дакани, Кутани — вы где? — кричала в темноте Дихант. — Здесь, — тихо ответили близняшки.

— А Гелани?

— Не знаем.

— Как не знаете? Где Гелани? Ге-ла-ни! — закричала Дихант, бросилась к дверям, билась о них кулаками, головой, ревела, кричала.

Весь вагон ее успокаивал, звал солдат, просил открыть дверь. Снаружи не было никакой реакции. После полуночи три вагона подсоединили к составу и эшелон медленно тронулся.

— Ге-ла-ни! — кричала Дихант охрипшим голосом, билась о дверь, падала в обморок.

Все было напрасно, поезд набрал ход. Сын пропал.

А на следующий день заметался то в жару, то в ознобе младший сын — Дени. Был в беспамятстве. Горел. В редкие минуты приходил в себя и жалобно просил:

— Мама, дай воды… Дай воды, мам… Ну почему ты жалеешь даже воду.

В вагоне воды не было. Поезд ехал без остановок. Весь вагон хором вопил, просили остановиться, но все было бесполезно. Только к вечеру была остановка где-то в степях. Открыли двери. Мужчины побежали к колодцу. Вливали протухшую воду в маленький ротик Дени. Ребенок слабо реагировал, вырывало все обратно. Ночью он замолчал, застыл в руках Дихант. Несчастная мать со всей силой прижала его к груди, молила у Бога пощады, чувствовала, как младенец в руках отяжелел, застыл камнем, потерял тепло. Но мать все равно сжимала его в объятиях, боялась выпустить дитя, тихо плакала и убаюкивала.

— Спи, дорогой, спи. Все будет хорошо. Ты поправишься и мы вернемся домой. А дома нас папка будет ждать. Он тебя так любит. Ведь он воюет на войне, чтобы мы жили счастливо, свободно… Спи, родименький. А утром я тебе молочка принесу тепленького, будем играться мы, и Гелани придет к нам утром… Ты любишь Гелани? Правильно, ведь он твой братик… Вы вырастете большими, и женитесь на красивых невестах, и будет пышная свадьба, а я буду сидеть на ней важная, счастливая… Какое это будет счастье, Дени!.. Когда я стану старой, ты будешь за мной ухаживать. Ты, как младший, будешь всегда со мной… Ой, когда это будет? Когда вы вырастете?.. А пока спи, спи, родименький, спи, мое солнышко… Утром и Гелани придет…

На следующий день несколько мужчин с трудом разжали окаменевшие руки матери. Дихант упорно сопротивлялась, рыдала, ее лицо было неузнаваемо страшным, безжизненным, синюшным. Маленького Дени похоронили прямо у железнодорожного полотна, закопали в песке. Это был первый труп, но далеко не последний. За три недели пути было много страданий, унижений, лишений. Некуда было пойти по нужде. Нечего было есть, пить, нечем умыться, негде спать, или просто уединиться… Три недели, двадцать один день в скотском вагоне. Многие этого не вынесли… Больше никого не хоронили. Просто на остановках заходили солдаты и выкидывали трупы наружу, как мешки… Так это было… Было с детьми, со стариками, с женщинами… Но было и исключение.

Из-за задержки в пути дуцхотовцы не попали в основной график отгрузки спецпереселенцев (именно «отгрузки», а не отправки — было написано в отчетном рапорте военного коменданта республики). Заполненные ими три вагона пришлось подцепить к элитному эшелону. В этом железнодорожном составе отправлялась в Сибирь вся вайнахская номенклатура. Все вагоны были купейные, обустроены всем необходимым. Однако и здесь было классовое разделение: высшие руководители республики и их семьи ехали в отдельном, роскошном спальном вагоне; их было пятеро.

Они тоже волновались, чувствовали некоторую бескомфортность, боялись дальней дороги и туманной будущности. Когда состав тронулся, все немного успокоились: женщины и дети, плотно поев, заснули, пятеро начальников закрылись в отдельном купе — пили водку, жирно и разнообразно закусывали. При этом второй секретарь Магомедалиев пил коньяк.

— Понимаете, — говорил он озабоченно, — мне врач рекомендовал пить только коньяк, хороший. Иначе, говорит, будет язва и даже гипертония. А не пить нельзя, ведь у нас какая работа — сплошной стресс. Какая нагрузка…

— Да, это конечно… Сколько работали, сколько трудились, — поддержали его попутчики.

Через несколько рюмок охмелели, стали шутить, от жары поснимали пиджаки и галстуки. Закурили ароматные папиросы. Разговаривали только на русском. При этом субординацию соблюдали четко, говорили в основном главные по ранжиру, другие им поддакивали, вставляли редкие реплики типа: «А Вы об этом и раньше говорили», «Как Вы правы!», «Умное решение», «Дальновидно».

Наконец затронули самую больную тему — о выселении. И здесь главную речь держал второй секретарь обкома.