Прошлое
Шрифт:
Нет, разумеется, Римини этого не понимал. Он вообще в то время мало что понимал и мало что воспринимал. Ему не было дела до того, горит или погашен свет в комнате, одет он сам или раздет, находится в помещении один — или рядом с ним есть еще кто-то. Сам того не заметив, он достиг состояния полного самозабвения, которого буддистские монахи-отшельники добиваются годами, если не десятилетиями медитации, и ради того, чтобы посмотреть на этих избранных, поклонники восточной философии готовы платить большие деньги — за перелет и экскурсию к древним монастырям. Римини почти перестал выходить на улицу; внешний мир — в частности, отраженный в телевидении, газетах и радио — перестал для него существовать, превратившись в смутные воспоминания, словно имплантированные в его полупустое сознание. Под «внешним миром» Римини теперь понимал тот набор предметов и явлений, с которыми имел дело, не выходя из квартиры: прежде всего, одежда, в которой он проводил дни и ночи, — отцовская футболка, штаны от полосатой пижамы и пара старых шерстяных носков — из дырок торчали отросшие ногти больших пальцев; один-два выключателя, к помощи которых он все-таки время от времени прибегал для того, чтобы осветить комнату, где в тот момент находился; вода — то количество, которое необходимо ровным счетом для питья, но никак не для гигиенических процедур; минимум продуктов — сосиски, растворимое картофельное пюре, яичница да ментоловый шоколад: десятки коробок в кухонном шкафу и сотни плоских пакетиков из фольги, по расположению которых в квартире отец мог безошибочно проследить траекторию движения Римини за целый день, — перемещаясь, тот оставлял за собой россыпь этих конвертиков; вечно разложенный диван-кровать, на котором Римини проводил практически все время; простыни и одеяла; подушка, которую он обнимал по ночам… Даже письмо Софии, которое доказывало, что вокруг была какая-то жизнь — вмещавшая и потерянный им мир с дорогими ему существами, и сам этот листочек из школьной тетради, — было для него чем-то более внутренним, чем его собственные мысли, чем привкус во рту и урчание, которое издавал его голодный желудок. Внутренний мир Римини не то чтобы неожиданно сузился, но и нельзя сказать, чтобы стал богаче; дело заключалось в том, что сам Римини в то время был неким внутренним миром. Впрочем, вовсе не было очевидно, что этот мир был его.
Отец Римини нашел, как ему казалось, единственно возможное средство, с помощью которого можно было вывести сына из этого состояния. Он полагал, что тому требуется срочная инъекция внешнего мира, сильная, но точно рассчитанная — любая ошибка в дозировке или интенсивности лечения могла оказаться роковой; Римини был практически беззащитен, и столкнуть его с внешним миром лицом к лицу без контроля было равносильно тому, чтобы оставить младенца-альбиноса на солнце в жаркий летний полдень. В этом отношении
В день, когда уезжал отец, Римини встал пораньше, принял душ, почистил зубы, оделся, заправил постель, приготовил завтрак. Потом разбудил отца, помог ему дособирать чемодан и поехал провожать его в порт. Сам отец был в восторге от происходящего: лекарство начало действовать сразу после назначения — еще до первого приема. Поднявшись на борт парома, он посмотрел в иллюминатор и увидел стоявшего на пирсе сына — тот поднял руку на уровень лица, словно давая какую-то торжественную клятву, да так и застыл. Отец никак не мог понять, смотрит Римини на него или же его взгляд устремлен в какую-то точку на горизонте; чтобы проверить это, он попытался пересесть на другое место, на несколько рядов назад, но толпа пассажиров уже не дала ему вернуться в заднюю часть салона. Вскоре паром отошел от пристани, а Римини так и остался стоять на причале с поднятой рукой. Лишь его ладонь механически, как у куклы, двигалась вправо-влево. Было одиннадцать утра. Паром уходил все дальше к горизонту; провожающие разошлись с причала; Римини вернулся в бар, где они с отцом пили кофе перед прощанием, и сел за тот же столик. Он взял оставшуюся стоять на столе пустую чашку из-под кофе и стал крутить ее перед собой, всякий раз радуясь как ребенок, когда перед его глазами появлялся логотип итальянской фирмы-производителя. В половине десятого вечера вежливый официант осторожно прикоснулся пальцами к его плечу и сообщил, что бар закрывается. Чашка, у которой, должно быть, голова уже шла кругом, застыла на месте, но Римини далеко не сразу выпустил из пальцев фарфоровую ручку. Поняв, что происходит и сколько сейчас времени, Римини отдернул руку так, словно чашка вдруг мгновенно раскалилась докрасна. Он встал из-за стола, огляделся, сунул руки в карманы комбинезона и вышел на улицу.
Обратную дорогу он проделал пешком. Прошагать сорок кварталов было для него делом не новым. Впрочем, в его состоянии задача выглядела куда сложнее обычного. Траектория движения определялась двумя факторами: точным расчетом, основанным на знании кратчайшего пути из точки А в точку Б, и случайностью: Римини знал, в каком направлении двигаться, понимал, куда именно хочет прийти, и даже мог прикинуть, где лучше срезать угол, чтобы быстрее оказаться дома, — но на каждом шагу его подстерегали отвлекающие, сбивающие с толку события, предметы и люди, и противостоять этим искушениям было выше его сил. Он шел по проспекту вдоль набережной. Проспект был ярко освещен, но прохожих в этот вечерний час почти не было. Римини надолго задержался уже на ближайшей автозаправке: сначала он внимательно наблюдал за тем, как худенький, казалось, сгибающийся даже под тяжестью собственной фирменной кепки парнишка-заправщик заливает бензин в бак наглухо тонированного — словно бронированного — фургончика, содрогавшегося в такт безумной музыке, которая доносилась из его чрева; затем Римини долго неподвижно стоял у одной из колонок, наблюдая за тем, как в круглосуточном кафе при заправке сидящие друг напротив друга мужчина и женщина по очереди зачитывают вслух что-то из лежащих перед ними журналов. Он бы простоял так и дольше, не просигналь ему мотоциклист, которому захотелось заправиться. Римини возобновил свой путь в сторону дома, но уже через несколько перекрестков вновь остановился — больше чем на час; все это время он провел на автовокзале Ретиро. Римини заглянул во все открытые магазинчики, задержался у каждого из газетных киосков и побывал в трех разных барах — он ничего не заказывал, а просто садился в уголке и во все глаза следил за тем, что происходило на экранах подвешенных у стен телевизоров, естественно, не обращая никакого внимания на то, что передачи шли без звука, под игравшую из колонок музыку, не связанную с изображением. В первом баре он посмотрел научно-популярную программу о разрушительных торнадо, во втором понаблюдал за викториной, а в третьем ему продемонстрировали все прелести круиза по островам какого-то греческого архипелага. Еще час он провел у платформы пригородных электричек, обходя один за другим все прилавки небольшого привокзального рынка. Сам он молчал — говорили продавцы: они выкрикивали цены, обещали умопомрачительные скидки, вынимали из-под прилавка «только для него» какой-то особо ценный товар, включали бытовую электротехнику и демонстрировали, как она работает, — один раз в качестве полигона был использован рукав комбинезона Римини. Римини в ответ лишь улыбался, кивал головой и шел к следующему прилавку с портативными радиоприемниками, электрическими зубными щетками, разноцветными ручками и зонтиками. Минут на двадцать его задержала какая-то пьяная драка: разбитые бутылки, крики, падения и — в качестве дополнения — несчастный пес, который метался между дерущимися, не в силах ни остановить побоище, ни заставить себя принять чью-либо сторону. Впрочем, по мере того как Римини отдалялся от припортовых районов, развлечений становилось все меньше. В каком-то квартале он попал в веселую и живописную процессию — судя по всему, здесь праздновали юбилей некоего уважаемого местного жителя; процессию сопровождал не оркестр, а небольшой хор, исполнявший песню за песней под мелодичный аккомпанемент нескольких колокольчиков. Затем Римини несколько минут простоял на тротуаре, подсматривая за обнаженной женщиной в окне второго этажа в доме напротив — видны ему были, впрочем, лишь ее голова и плечи. Заметив двух совсем молоденьких девушек — почти подростков, — нажимавших подряд все кнопки на домофоне, он вернулся на несколько шагов назад, не сводя с них глаз. Понаблюдал он и за каким-то лысым, очень потным мужчиной, который, нахмурившись, внимательно изучал чек, выданный ему платежным терминалом. Мимо него по улице проехала «скорая помощь», из ресторана вышла какая-то шумная компания, над дверью автомастерской ветер трепал надувную куклу. В общем, дома Римини был в третьем часу ночи. Свет он включать не стал и на ощупь пробрался к своему лежбищу. Несмотря на то что отец, уезжая, несколько раз повторил сыну, чтобы тот чувствовал себя как дома и спал на нормальной кровати, Римини на этот раз предпочел уже привычный диван в гостиной, на который завалился, не раздеваясь и едва удосужившись сбросить с ног нерасшнурованные ботинки. И тотчас же провалился в сон.
Наутро его разбудил звонок домофона. Этому кошмару было суждено повторяться раз за разом в течение последующих недель — потенциальные покупатели приходили смотреть квартиру. Римини с удовольствием не отрывал бы голову от подушки и пошел открывать дверь только потому, что не хотел сопротивляться. Звонок вырвал его из какого-то бурного сновидения, насыщенного быстро сменявшими друг друга яркими образами; еще не вполне проснувшись. Римини пошел в прихожую, разбив по дороге бутылку с минеральной водой, стоявшую на краю стола; естественно, он умудрился наступить босой ногой на осколки, и теперь по всей квартире тянулась цепочка кровавых следов. За дверью Римини поджидал немолодой мужчина с родимым пятном в пол-лица. Он ходил по подъезду кругами, не то сомневаясь, что выбрал правильный дом и правильную квартиру, не то ища на всякий случай запасной выход. Римини предложил ему войти. Мужчина с родимым пятном оказался первым в череде посетителей, которым в нагрузку к просмотру квартиры предстояло ознакомиться с тем, до чего может докатиться человек. Римини довел квартиру до состояния неопрятной, дурно пахнущей норы; впрочем, он вполне внятно мог воспроизвести все параметры и характеристики, которые могли представлять интерес для покупателя.
Закрытые ставни, духота, запах, грязная одежда, раскиданная по полу, речь Римини — он словно рубил слова топором, одно за другим, показывая квартиру посетителям, которые в полумраке то и дело натыкались на мебель… Так продолжалось два месяца. Разруха в квартире прогрессировала: еще сильнее выступили на стенах влажные пятна, появилась плесень, кран в ванной тек все заметнее, деревянный подоконник в гостиной гнил на глазах, а в кухне все более ощутимо пахло газом. Некоторые клиенты сбегали еще до того, как Римини успевал открыть им дверь. Как-то раз он впустил в квартиру женщину, не сказав ей ни слова; развернувшись на сто восемьдесят градусов прямо в прихожей, он прошел в гостиную и сел к телевизору, углубившись в просмотр передачи, посвященной не то сорго, не то люцерне, которую показывали по специализированному сельскохозяйственному каналу. В руках у Римини были остатки засохшей вчерашней пиццы. Оторваться от экрана и оглянуться его заставил сквозняк: женщины в квартире уже не было. В другой раз Римини должен был показать квартиру молодой паре — не то молодоженам, не то только что помолвленным, как он понял с их слов. Ребята, по всей видимости, посчитали его идеальной жертвой и обрушили на достаточно молодого и явно умеющего скорее слушать, чем говорить хозяина историю своей бесконечной — длившейся вот уже целых три года — любви, перечисляя все свои совместные поездки, а также — самым подробным образом — сходные и различные черты характеров. Римини даже задержался на лестничной площадке, слушая их, — это было что-то из ряда вон выходящее. Вдруг девушка остановилась на полуфразе — а говорила она что-то важное, не то про людишек, не то про детишек, не то про зверушек — и непроизвольно рассмеялась, почему-то покраснев при этом; Римини лишь на мгновение отвернулся, чтобы открыть дверь, а когда обернулся вновь — молодые люди уже скрылись из виду за дверями лифта; кабина поехала вниз, а из шахты еще долго доносился сначала звонкий девичий смех, а затем и громогласный хохот молодого человека. Не понимая, что могло мгновенно изменить план действий молодой пары, желавшей обзавестись собственным жильем, Римини стал оглядываться вокруг себя, но не заметил ничего странного — лишь вернувшись на свое лежбище, он заметил, что из разошедшейся ширинки на пижамных штанах задорно выглядывает его член. Как бы ни было темно в квартире, но грязь, сырость, дурной запах, плохое состояние обоев и краски на потолке — все это не могло остаться не замеченным и не столько ранило эстетическое чувство клиентов, сколько обостряло их деловое чутье: все эти недостатки они рассматривали как повод попытаться сбить цену. Однако долгого разговора на эту тему не получалось — Римини рассматривал вопрос цены как не подлежащий обсуждению. Ему, в его почти растительном состоянии, было безразлично, продастся квартира или нет, хорошее впечатление она произведет на покупателей или же оттолкнет их, захотят ли они прийти сюда еще; именно это безразличие и делало его совершенно неумолимым и непобедимым продавцом. Отчужденные отношения, которые сложились у него с отцовской квартирой, стали прививкой против любых аргументов — касались ли они расположения квартиры, ее состояния, ситуации на рынке или личных обстоятельств потенциального покупателя. Торговаться с ним было бессмысленно. «Шестьдесят пять тысяч, — раз за разом повторял Римини, и его голос, холодный, словно механический при перечислении характеристик квартиры, вдруг словно оживал, когда он называл эту цифру. — Шестьдесят пять тысяч. Ни песо больше, ни песо меньше».
Дважды (в обоих случаях потенциальными клиентами были женщины) Римини что-то предлагали: одна предложила ему хотя бы открыть ставни, а вторая, приняв его хриплый голос за простуженный, предложила сходить в ближайшую аптеку за сиропом от кашля; больше никаких предложений за все это время Римини не получал. Отцу, звонившему раз в неделю из Монтевидео, где он временно снял квартиру на Поситос, с видом на реку, он отвечал, что все идет хорошо, что в среднем он показывает квартиру четыре раза в неделю и что заключение сделки — вопрос ближайшего времени. «Ну хорошо, а конкретные предложения были?» — «Да хватает», — отвечал Римини. Отец, воодушевленный, начинал расспрашивать его о подробностях. Римини пускался в рассуждения на тему о волнообразном движении рынка от подъема к стагнации, о непредсказуемой логике соотношения спроса и предложения — причем получалось у него это не хуже, чем у какого-нибудь умудренного многолетним опытом агента недвижимости. «К чему торопиться? Зачем продавать квартиру ниже ее настоящей цены?» — говорил Римини в трубку, свернувшись калачиком
в уголке дивана — при этом он ожесточенно чесал давно не мытую голову, осыпая плечи пригоршнями перхоти. «Нет-нет, ты, конечно, прав», — говорил отец, удивленный тем, что в сыне обнаружилась коммерческая жилка, пристыженный собственной небрежностью в отношении к квартире, тронутый тем, как ревностно Римини отстаивал каждый песо, который могла принести эта сделка. Иногда он жалобно интересовался у сына, нельзя ли будет перед продажей забрать хотя бы часть мебели — такой привычной и уже ставшей ему родной за долгие годы. «Нет-нет, я не собираюсь забирать все», — говорил он, чтобы Римини, не дай бог, не подумал, что он хочет оставить его в пустой квартире. Кроме того, отец, разумеется, брал на себя все хлопоты по организации доставки мебели к его новому месту жительства — от Римини требовалось только быть дома, когда приедут грузчики из транспортного агентства.Римини совсем перестал замечать течение времени. Он жил, не тратя никакой энергии; все, что не вписывалось в его уединение, все, что так или иначе было связано с внешним миром и с его прошлой жизнью, он воспринимал как непозволительную фривольность, недостойную его внимания. Он почти ничего не ел и практически не испытывал чувства жажды; ему не хотелось выйти на прогулку, он не скучал ни по работе, ни по книгам, ни по кино. Как-то раз поздней ночью он увидел на экране телевизора обнаженное плечо и профиль Анни Жирардо; несколько секунд Римини без особого интереса наблюдал это зрелище, а затем переключил канал, посчитав, что не следует искушать себя напоминаниями о былой — недостойной и нечестивой — жизни. Даже лица Лусио и Кармен постепенно стерлись из его памяти и смешались с лицами женщин и детей с рекламы каких-то конфет — газету с этой рекламой он время от времени использовал в качестве салфетки. Зато Римини мог описать темп и ритм, в котором росли его ногти, волосы и щетина; мог рассчитать геометрическую прогрессию, в которой увеличивалось издаваемое его телом зловоние. В конце концов он сам стал воплощением вялотекущего времени — образцом жизни как таковой, без всяких прикрас. Он был идеальной моделью инерции, шедевром движения в никуда и ниоткуда, ни вследствие чего бы то ни было, ни в результате чего-то. Он представлял жизнь саму по себе — жизнь в состоянии свободного падения.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В одно прекрасное утро Римини проснулся оттого, что кто-то сильно тряс его за плечи. Открыв глаза, он увидел перед собой крупные, рельефно выпирающие грудные мышцы личного тренера отца. В первый момент Римини подумал, что все это ему снится, и вновь зажмурил глаза. Тряска не прекращалась; Римини был вынужден присмотреться повнимательнее и не мог наконец не признаться себе в том, что видит эти мышцы, эти сильные руки и этот медный, загадочно позеленевший браслет наяву; кроме того, его на мгновение опьянил исходивший от тренера свежий аромат — смесь полоскания для полости рта и хорошего лосьона после бритья. Удивляясь самому себе, Римини вздохнул с облегчением — он вдруг ощутил, что спортивный ангел, этот его персональный мессия не только вытащит его из этой персональной бездонной пропасти — из кровати, но и избавит от боли, которую он в последнее время испытывал. Прикрывая нос и рот ладонью, тренер распахнул настежь окна в гостиной и повернул жалюзи так, чтобы они пропускали свет; развернувшись, он спокойно осмотрел комнату и, сделав для себя выводы, приступил к активным действиям. Человеком он был простым и решительным; о том, что в квартире его старого знакомого и клиента происходит что-то не то, ему сообщил консьерж, видевший за пару дней до этого, как газовщики отключили газ и сняли счетчик — с тем же злорадством, с каким неделей раньше электромонтеры, которых сопровождали уполномоченные представители электросбытовой компании, отключили электричество. На фоне весьма оптимистичных известий из Монтевидео — а отец Римини время от времени позванивал тренеру, чтобы разделить с ним радость по поводу успешно продвигающейся продажи, — эти новости показались опытному тренеру подозрительными. С одной стороны, Римини был для него не более чем сыном одного из постоянных клиентов; с другой — в свое время отцу Римини удалось тронуть душу сурового спортсмена рассказом о неприятностях сына, то есть о похищении Лусио Софией и о том, что за этим последовало. Тренер прикинул, что к чему, и, заподозрив неладное, взял недельный отпуск за свой счет, отменив к тому же несколько индивидуальных занятий, чтобы посвятить все свое время решению явно серьезного и требующего безотлагательного вмешательства вопроса. У самого тренера детей не было; жил он один. Забота о собственном теле предполагала весьма специфический образ жизни; его привычки и распорядок дня вряд ли устроили бы кого-то, кроме разве что коллеги — женщины-инструктора по фитнесу или персонального тренера. Беда заключалась в том, что тренерши были не в его вкусе. Таким образом, опытом решения семейных сложностей тренер не обладал; зато он немало наобщался с опустившимися, даже павшими людьми. Наплевательское отношение к себе и к своему здоровью, физическая деградация, неспособность к какой бы то ни было работе и ослабление силы воли — равно как и психологическое выражение подобного физического состояния — были теми проблемами, которым тренер, человек уже зрелый, достигший некоторых успехов и материального благополучия в сфере туризма, где, кстати, он с ними и столкнулся, — решил посвятить свою жизнь. Случай Римини был, несомненно, серьезным, но не из ряда вон выходящим: таких людей тренеру уже не раз доводилось возвращать к жизни. Первым делом он решил хорошенько отмыть Римини; вспомнив о том, что в квартире отключен газ, а следовательно, нет горячей воды, тренер даже обрадовался: ледяной душ или ванная станут более действенным лекарством. Он открыл все краны; в трубах что-то забулькало и зачихало. Тренер присел на краешек биде и стал ждать. Скоро он убедился в том, что его надежды добыть воду в этой норе тщетны: лишь несколько красновато-коричневых капель упали из крана в ванную — на покрытый слоем плесени, если не мха, резиновый коврик для ног. Тренер вернулся в гостиную, крепко обмотал Римини одеялом и, легко забросив его на одно плечо, понес прочь — как можно дальше от этого гиблого места.
Сам он жил в районе Нуньес, на двадцать каком-то этаже небоскреба-башни — из тех, что в ветреные дни, кажется, немного покачиваются и содрогаются, когда близко пролетают самолеты. Первый этап реабилитации — самый трудоемкий, по словам тренера, но не самый трудный (ибо тому, кто находится на самом дне, любой, даже самый маленький прогресс кажется гигантским скачком, а тому, кто выплыл, — любой, даже самый маленький сдвиг кажется чудовищно тяжелым предприятием, требующим огромных усилий) — Римини предстояло провести в помещении, которое его спаситель называл ни много ни мало храмом. Это была просторная прямоугольная комната с видом на реку; ее обстановку составляли не совсем типичные для жилого помещения предметы: каучуковый матрас, толщиной с обыкновенный ковер, циновка татами, станок с параллельными брусьями, беговая дорожка и два силовых тренажера с набором грузов — все это зрительно удваивалось, отражаясь в зеркале, занимавшем целиком одну из стен. Идеальное место — а Римини оказался идеальным пациентом. Тренер разработал для него индивидуальную программу с постепенно возрастающей нагрузкой, которая включала не только физические упражнения, но также диету, прием комплекса витаминов, гидротерапию и массаж. Римини взялся за дело, не задумываясь над тем, нужно ему это или нет; к занятиям он относился, как истово верующий человек к религиозным обрядам, — эти занятия направляли его жизнь в определенное русло и избавляли от необходимости лично принимать какие-то решения; впрочем, в отличие от любой другой религии, эта не требовала взамен никакой интеллектуальной или же духовной отдачи. Римини скрупулезно выполнял все предписания тренера — даже когда того не было дома. Любой другой на его месте воспользовался бы отсутствием наставника для того, чтобы снизить нагрузку, провести какое-то время в праздности или хотя бы разнообразить свое существование такими невинными удовольствиями, как телефон, телевизор или книги; Римини же не отвлекался ни на что — отчасти вследствие все еще сохранявшейся в нем болезненной инертности, отчасти из просыпавшейся убежденности в том, что действительно нужно с собой что-то делать, и лучше — под руководством того, кто знает как; наконец — просто потому, что в квартире не было ни радио, ни музыкальной аппаратуры. Тренер был несколько глуховат; из печатной продукции он потреблял только специализированные издания типа «Muscle Today», «True Fitness» и «EveryBody», которые ему переводила коллега, в совершенстве владевшая английским, — впрочем, и эти не самые увлекательные для простого читателя журналы хозяин квартиры благоразумно убрал под замок. Телевизор у него был — он включал его ненадолго либо по вечерам, чтобы скорее заснуть, либо во время занятий, настроив на канал «Телемагазин», чтобы быть в курсе, что, как он выражался, «впаривают народу» под видом очередного портативного чудо-тренажера, спасительного корректора фигуры и прочих достижений «великой индустрии обмана, которая крутит и вертит теми, кто хочет купить здоровое тело за деньги». Так вот, чтобы не проверять на прочность еще не окрепшую силу воли Римини, тренер взял да и заблокировал телевизор какой-то комбинацией клавиш, не зная которую пациенту оставалось воспринимать этот черный ящик лишь в качестве еще одного — но, в отличие от остальных, совершенно бесполезного — предмета обстановки. Целью тренера было даже не столько оградить Римини от ненужных впечатлений, сколько не дать ему расплескать попусту скромное количество энергии, которое в нем образовалось с начала занятий. С точки зрения опытного спортсмена, распад личности Римини представлял собой типичный случай энергетической энтропии: сначала — нарушение привычного порядка и циркуляции внутренней энергии, а затем и ее беспорядочная, хаотичная утечка. От Римини и его наставника требовалось перекрыть пути этой утечки; затем им вместе предстояло накопить энергию в минимально достаточном количестве для того, чтобы процессы расходования и траты пришли в равновесие, обеспечив протекание в организме Римини самоподдерживающейся реакции обмена. После этого оставалось лишь вбирать дополнительную энергию и ждать того, что по-английски называется «feedback», — отдачи. Римини не вдавался в теоретические размышления, но, следуя основанным на них рекомендациям тренера, очень быстро стал чувствовать себя гораздо лучше. Думать ему ни о чем было не нужно: его разум, воображение и память представляли собой чистые листы, поверхности, равномерно покрытые белой краской, — наподобие стен в его храме, единственным украшением которого был большой фотопортрет Чарльза Атласа в спальне тренера. Это была увеличенная фотография с обложки одной из брошюр, описания комплекса упражнений по методике Атласа, — в свое время программы заочных тренировок издавались огромными тиражами. Больше никаких картин, никаких изображений в квартире тренера не было; он считал, что изображения поощряют внутреннюю слабость и препятствуют достижению совершенства одного-единственного образа — своего собственного тела. В его жилище можно было ощущать себя как в тюрьме или же как в буддистском храме: здесь все было подчинено правилам, ритму и законам многократного повторения. Римини понадобилось меньше недели для того, чтобы начать приходить в себя; ощущение было такое, словно у какого-то беспозвоночного создания — амебы или, например, медузы — стремительно стал формироваться позвоночник, внутренняя опора, а вслед за ним — и полноценный скелет; и вот эта еще недавно бесформенная масса вдруг стала обретать способность держаться прямо, расправить плечи и даже самостоятельно и целенаправленно передвигаться — впервые за последние несколько месяцев.
На десятый день этого не то лечения, не то заточения тренер разбудил Римини необычно поздно — в восемь утра вместо половины седьмого — и, более того, предложил ему просто царский завтрак: апельсиновый сок вместо воды, чай вместо воды и ломтик подсушенного ржаного хлеба вместо воды. Вскоре выяснилось, что этот банкет был устроен в честь перехода к новому этапу программы оздоровления. Пользуясь — не без некоторых усилий — указательным пальцем одной руки и пятерней другой, тренер пронумеровал пациенту основные пункты этого этапа программы, которые Римини прослушал чрезвычайно внимательно, отдав тем не менее должное кулинарной роскоши, если не сказать излишествам. Пункт первый гласил: Римини разрешается и, более того, вменяется в обязанность выходить на улицу. Храм выполнил свою главную функцию — разрыв всех связей с внешним миром и обеспечение возможности полностью сосредоточиться на упражнениях; если продолжить заниматься в заточении, то в этой искусственной биосистеме неизбежно возникнут внутренние противоречия и станут скапливаться токсические отходы, что неминуемо повернет процесс выздоровления вспять. Этап концентрации, сосредоточивания на самом себе подошел к концу; настало время выплеснуть энергию вовне, и главное — начать, пусть и под неусыпным контролем, устанавливать новые связи с внешним миром. Пункт второй — возможность покидать храм не означала прекращения занятий, а лишь знаменовала собой основательную корректировку программы. От этапа реабилитации, которую можно было считать достигнутой, Римини предстояло перейти к биосоциальной стадии восстановительных тренировок, а именно — войти в состав одной из групп физкультурников, которые ежедневно занимались под присмотром тренера в лесопарке Палермо. Пункт третий: Римини должен самоустраниться от процесса продажи отцовской квартиры и всего, что было связано с этой сделкой. Тренер взял инициативу на себя и поручил консьержу (заплатив ему из своего кармана и пообещав, кроме того, комиссионные по совершении сделки) навести в квартире порядок и показывать ее клиентам. Пункт четвертый и, пожалуй, самый важный: тренер обязуется довести до ума исполнение пункта третьего и обещает сохранить все это в тайне от отца Римини, для которого ничего не должно измениться — все известия он будет по-прежнему получать от Римини, на тех же условиях, что они оговорили перед отъездом отца в Монтевидео. Римини, в свою очередь, берет на себя обязательство делать все от него зависящее для успешного выполнения упражнений и заданий из новой программы. «Ну и пункт пятый…» — чуть задумчиво произнес тренер и с громким хрустом откусил кусок пережаренного тоста, засыпав крошками безупречно чистый воротничок рубашки-поло. Мысленно взвесив какие-то «за» и «против», с оглашением этого пункта он решил повременить. Зато преподнес Римини сюрприз: убрав в раковину грязные чашки и тарелки, водрузил на стол большую сумку с логотипом известной сети спортивных магазинов.