Прошлой осенью в аду

Дубинки у них тоже были! Наверняка и пистолеты имелись под мышино-серыми одеждами. Снова стало интересно жить. Милиционеры были настоящие, положительные, каких я и хотела сейчас видеть. Они, топоча тяжелыми ботинками и хозяйски раздвигая стулья, пересекли гостиную и остановились у двери спальни. Кресло под рукой Грачева как-то само собой вильнуло в дальний угол. Милованов постучал в спальню крупным бордовым кулаком:

– Выходите!

В спальне было тихо. Оба милиционера прислушивались.

– Он вооружен? – шепотом спросил у меня Грачев.

– По-моему, нет, – ответила я. – Он был в трусах и лежал на кровати.

На невыразительных милицейских лицах слабо обозначилось удивление.

– Дверь на себя тянуть? – поинтересовался Грачев.

– На себя.

Грачев, став сбоку, совсем как в фильме, приоткрыл дверь, глянул в щелку и кивнул Милованову. Я было попыталась втереться между ними и войти первой, но Милованов приказал грозно:

– Останьтесь здесь!

Они молниеносно ввалились в спальню. Постель – я увидела это в распахнутую дверь – была пуста. Милиционеры в мгновение ока обшарили все закоулки, вздыбили шторы, распахнули шкаф так, что мои платья, казалось, сами закачались и запрыгали в нем, как потревоженные в курятнике наседки. Заглянули милиционеры и под кровать, и под шкаф, и под столик. Очень похоже было, что они ищут не человека, а кота, стащившего сосиску. Наконец Милованов строго воззрился на меня и сказал:

– Здесь нет никого. Где же ваш хулиган?

– Он был здесь, – промямлила я, мучительно краснея. Идиотизм моего положения предстал передо мною во всей красе. Никаких следов Цедилова! Правда, постель смята и на подушке ямка от головы, но ничто не говорит о том, что это отпечаток головы Агафангела, а не иной чьей-то, скажем, моей.

– Форточка закрыта изнутри, – констатировал Грачев.

– Но он был здесь! – закричала я тоненьким неубедительным голосом. – Я сидела все время у двери, вас ждала, и он не выходил. Куда же он делся?

– Успокойтесь! Не надо так волноваться, – сжалился надо мной Милованов. Он вообще, несмотря на кулаки, выглядел более гуманным. – Мы сейчас всю квартиру осмотрим. Некуда ему деться.

– А вы уверенны, что на самом деле его видели? – с сомнением протянул недоверчивый Грачев. – Знаете ли, бывают у людей всякие сновидения, глюки...

– Какие глюки? Разве я пьяна? Или под дурью? Выбирайте выражения! – возмутилась я, но стыд и ужас, смешивались в тошнотворную болтушку, подкатывали к горлу, и говорить мне было трудно. Я знала, что Агафангел никуда не прятался. Когда я сидела в прихожей, размышляя о странности происходящего, кругом стояла полная тишина. Только на кухне заблудшая муха зудела и билась головой о стекло. Больше не было ни звука. Я тогда полагала, что Цедилов либо снова уснул, либо забрался под одеяло с головой и притаился. Если сейчас его нет... Как он вообще у меня в квартире возник? Как возник так и исчез... Однако мухи теперь не слышно! Что, если он, как князь Гвидон у Пушкина...

Я сошла с ума. Теперь мне это стало совершенно ясно. Но если сходить с ума, то лучше делать это тихо, скромно, необременительно для других. Теперь же два безжалостных свидетеля моего позора бродили по квартире. Вот сейчас, сейчас они все поймут и потащат меня в психушку. Я оцепенела от ужаса: я сошла с ума и сама это понимаю. Разве так бывает?

– Никого, – вздохнул с сожалением Милованов, закончив осмотр квартиры.

– Никого, – торжествовал Грачев. Лицо у него было круглое, как мозоль. От такого пощады не жди. А мне только пощада и была нужна теперь. Я погибла, это ясно. Не выкрутиться!

– Так как же будем расценивать ваш вызов? – тихо наступал Грачев. – Чего вы добивались? Знаете, у нас всякое бывает... Старушки звонят, которым скучно. Шизики. Уфологи. Прочая странная публика. Вас-то куда отнести? Вы, насколько я понял, педагог, вам детишек доверяют...

– Слав, не надо... – попытался смягчить ситуацию гуманный Милованов. Он все-таки имел чуткую душу и не мог равнодушно смотреть на муки несчастной опозоренной женщины. А я готова была провалиться сквозь землю.

И вдруг мелькнула у меня спасительная мысль. Не мысль даже – так, образ, пятно, схваченные боковым зрением и завалившееся в память, как монетка за подкладку.

– Пойдемте за мной, – постаралась я сказать как можно тверже, хотя внутренне таяла и замирала. Это могло оказаться химерой, обманом, фокусом, и тогда – конец...

Нет, не химера. Есть-таки надежда!

– А это что по-вашему? – спросила я, указывая на поношенный черный баул в углу прихожей. Баул стоял на том же самом месте, что и вчера. Цедилов исчез, а баул... Он там был или появился?

Грачев мне не поверил:

– Это что, не ваше?

– Конечно нет! Второй раз этот странный тип оставляет в моей квартире свою сумку, – пояснила я.

– Но зачем?

– Откуда мне знать? Я как раз и хочу, чтобы милиция оградила меня от сомнительных гостей и этой проклятой сумки.

Милованов шагнул было к баулу, но Грачев схватил его за рукав:

– Серый, стой! А вдруг там гексаген? А если это чеченские террористы? Давай лучше бригаду вызовем. Гражданка Седельникова, давайте в отделение пройдем, протокольчик составим. Звони, Серый!

– Погодите! – остановила я их. – Нету там гексагена.

Не хватало только, чтобы сюда прибыла бригада саперов с мудрыми собаками и принялась бы взрывать цедиловские кремы! Тогда я бы точно сдвинулась. Поэтому я поспешила рассказать, что незваный гость второй день забывает здесь свои кремы и заявила, что хочу оформить баул как находку. Наташка вчера еще предлагала сделать это, а я, дурочка, не согласилась.

– Кремы, говорите? – с сомнением переспросил Грачев и присел на корточки у баула. Слава Богу, с тех пор, как я видела цедиловскую сумку в последний раз, она еще больше поистрепалась, и молния вышла из строя. Желтенькие коробочки отлично были видны в прореху.

– Это может быть интересно! Что, если тут наркота?

Грачев запустил руку в глубины баула.

– Здесь этого добра, как дерьма, – удовлетворительно заявил он. – Коробочки разной формы и размеров... Пакетики! Составляй, Серый, протокольчик.

Милованов, прежде чем засесть за протокольчик, отвел Грачева в сторону и зашептал ему что-то на ухо, застенчиво поглядывая на меня. Грачев неопределенно пожал плечами, но все-таки спросил:

– Не может быть?.. Тут мой товарищ предположение высказал... Короче, вы интересная женщина, и не может ли быть, что этот, в плаще, ухаживает за вами? Подъезжает, так сказать? Ну, в койку к вам лезет, косметику дарит... Не может такого быть?

– Нет, – отрезала я. – Такого быть не может!

– Да я тоже Серому говорю, что ерунда. Подарил бы банку-другую, а тут кремом этим полгорода можно умазать с головы до ног, – согласился со мной Грачев. – На презент непохоже... Впрочем, вы песню про Перепетую слыхали? Нет? Там один даме вагон мыла подарил – «хочешь мойся, а хочешь – торгуй»...

– Я не Перепетуя и мылом не торгую, – надменно ответила я, – а сумку эту я передаю вам. Можете выяснять ее происхождение и назначение. И главное, разберитесь, каким образом неизвестный проник с этой сумкой в мою квартиру?

Милованов добросовестно отправился к входной двери, повозился с замком и скоро крикнул нам:

– Следов взлома нет! Вроде нет... Вы ключ не теряли?

– Нет.

– А ваши близкие?

Макс! Макс беспечен, как воробей. Ключи он терял несколько раз. Ручки, линейки, циркули и тетрадки с плохими отметками он теряет ежедневно. О Седельникове и говорить нечего... По моему растерянному лицу Грачев понял, что мои близкие ненадежны, и наставительно сказал: