Проституция в Петербурге: 40-е гг. XIX в. - 40-е гг. XX в.

Несмотря на попытки сторонников филантропической политики изобразить проституток невинными жертвами обстоятельств, широкие слои горожан относились к ним в основном с презрением и отвращением. Подобная реакция наблюдалась повсеместно. Так, в циркуляре Центрального совета от 9 августа 1928 г. отмечалось, что порой лица, приходящие на производство по направлению профилакториев при вендиспансере, попадают в «атмосферу недоверия, травли, издевки, приставаний охотников до женского пола». Однако подобные эксцессы не останавливали советских аболиционистов. Под их давлением Наркомат труда указал биржам в первоочередном порядке предоставлять места для работы именно проституткам, а также выделять средства на создание для них трудпрофилакториев из фонда помощи безработным.

В целом необходимо признать, что наиболее разумной с точки зрения постепенной социальной адаптации падших женщин является деятельность специализированных заведений. Таковыми по идее и должны были стать лечебно-трудовые профилактории. Их созданием и занялись в конце 20-х гг. советы по борьбе с проституцией. 5 мая 1928 г. президиум Ленсовета принял решение об организации первого такого учреждения на 100 мест с пошивочными и трикотажными мастерскими. Предполагалось, что женщины будут находится здесь 4 месяца, после чего их обеспечат постоянной работой и жильем. Открылся профилакторий в ноябре при вендиспансеру Центрального городского района, в помещении бывшей кожно-венерологической больницы им. Нахимсона на Большой Подьячекой улице, издавна являвшейся рассадником продажной любви. Первоначально пациентки туда приходили добровольно по путевкам диспансеров и венерологической больницы им. В. М. Тарновскго. Принимались исключительно безработные и больные сифилисом или гонореей проститутки, предпочтительно не старше 25—30 лет, здоровым безжалостно отказывали, говоря: «Ты не больна, когда заразишься, тогда примем тебя» [256] . Чтобы оторвать проституток от привычной среды, в первые два месяца отлучки из профилактория допускались в исключительных случаях, затем — с разрешения заведующей. Однако насильно здесь никого не держали - самым серьезным наказанием считалось увольнение из профилактория. Помимо лечения и трудового перевоспитания в профилактории много внимания уделялось культурно-просветительской работе: пациенткам еженедельно предоставлялось 50 бесплатных билетов в лучшие кинотеатры города, проводились экскурсии, вечера, концерты, работали кружки по ликвидации неграмотности, библиотека и т. д. 1 мая 1929 г. проституток даже вывели отдельной колонной на праздничную демонстрацию.

256

ЦГА СПб., ф. 2554, оп. 2, д. 50, л. 46.

7 июня 1929 г. пленум секции здравоохранения Ленсовета постановил расширить существующий трудпрофилакторий до 200 коек, а затем создать второй — в Московско-Нарвском районе. Однако к этому времени статус таких лечебно-воспитательных учреждениях начал меняться. Они постепенно превращались в заведения полутюремного образца, где медико-психологические аспекты адаптации уже не выдвигались на первый план. Во многом такая переориентация определялась серьезными изменениями в руководстве профилактория на Большой Подьяческой. С весны 1929 г. его заведующей стала М. Л. Маркус — жена С. М. Кирова. Об этой стороне деятельности супруги «пламенного» большевика ранее в литературе никогда не говорилось. В фондах музея-квартиры С. М. Кирова храня воспоминания, не публиковавшиеся ни полностью, ни хотя бы частично. Это записки дезинфектора профилактория Д. В. Шамко. Документ проливает свет не только на некоторые подробности личной жизни С. М. Кирова, но и на всю систему борьбы с проституцией в Ленинграде в конце 20-х — начале 30-х гг.

Совершеннейшим нонсенсом являлось назначение на должность руководителя врачебно-исправительного учреждения женщины, которая не только не имела специального — медицинского или педагогического — образования, но была просто безграмотна. Мария Львовна закончила лишь два класса немецкой школы. Вероятно, поэтому основным приемом работы с контингентом профилактория М. Л. Маркус, по выражению Д. В. Шамко, считала «большевистское слово и примеры из жизни хороших людей». Она очень увлекалась работой, часто до полуночи задерживалась в профилактории, и С. М. Кирову нередко приходилось заезжать за ней на машине. Основной целью Мария Львовна считала контроль за тем, чтобы ее подопечные не отправлялись на ночной промысел. Предотвратить это было довольно трудно. Профилакторий находился в традиционном месте торговли любовью. Именно здесь — в районе Сенной пл., Таирова пер., Большой и Малой Подьяческих улиц — еще до революции располагались дешевые публичные дома, квартиры проституток, трактиры, где они обычно промышляли. И в конце 1920-х гг. женщина могла, выглянув из окна профилактория, договориться с клиентом — торговцем Сенного рынка, извозчиком, матросом. Отсутствие полной изоляции от привычной среды приводило к эксцессам в заведении М. Л. Маркус. Один из таких случаев весьма красочно описан в воспоминаниях Д. В. Шамко. Несмотря на «вольности» стиля, представляется интересным процитировать отрывок без каких-либо купюр. «Проститутки затащили в комнату швейцара профилактория Жукова и начали предлагать провести время с любой, когда он отказался, они его раздели догола и стали искусственно возбуждать к половой потребности. Когда он от них хотел выпрыгнуть из окна (с третьего этажа), то они это не дали ему осуществить, под общий хохот объяснили свой поступок тем, что их не выпускают в город, а у них большая потребность и нужда в мужчинах» [257] . М. Л. Маркус, конечно, не была готова к подобным эксцессам ни профессионально, ни эмоционально. В 1930 г. она под давлением Г. К. Орджоникидзе покинула профилакторий, работа в котором, по признанию близких родственников, сильно расшатала ее здоровье.

257

Музей С. М. Кирова, ф. 5, д. 663, л. 4,5.

О явной переориентации методов воспитания проституток в профилактории говорит и то обстоятельство, что профессиональных медиков в штате стали заменять совершенно случайными людьми, нередко по направлению обществ борьбы с проституцией. Об этих организациях необходимо рассказать специально. Абсурдная идея привлечь к ликвидации института продажной любви широкую общественность возникла еще в начале 20-х гг. Однако ряд высококвалифицированных специалистов-медиков, входивших в состав Центрального совета по борьбе с проституцией, воспротивился этому. Они сочли излишним существование пролетарского общества борьбы с торговлей любовью, понимая, насколько щепетильны и непросты контакты с женщинами, вынужденными или желающими заниматься сексуальной коммерцией. В январе 1925 г. тральный совет, рассмотрев проект учреждения Общества по борьбе с проституцией, представленный трудовыми коллективами в НКВД постановил: «Считать излишним организацию Общества по борьбе с проституцией; лица, желающие активно работать в этой области, могут быть привлечены для работы, проводимой как советами, так и диспансерами по борьбе с проституцией» [258] . Но конце 20-х гг., во время кампании выкорчевывания социальных аномалий, к идее создания общества вновь возвратились. В сентябре 1929 г. один из сторонников заявил в журнале «Вестник современной медицины»: «…мы в конце концов приходим к единственному выходу — необходимости создания общества, имеющего целью борьбу с проституцией» [259] .

258

ЦГА СПб., ф. 4301, оп. 1, д. 2020, л. 10.

259

Россиянский Н. Текущие задачи по борьбе с проституцией // «Вестник современной медицины», 1929, № 18, с. 967.

Действительно, в некоторых фабрично-заводских комсомольских организациях крупных городов были созданы общественные комиссии содействия борьбе с проституцией. Сотрудники редакции «Красной газеты» взяли шефство над Ленинградским трудовым профилакторием, рабочие фабрики «Дукат» — над одним из московских, на ряде предприятий отрабатывали субботники в фонд борьбы с проституцией. Создавались и ячейки общества по борьбе с проституцией. В них записывали всех подряд на основе так называемого коллективного членства. Не обошлось и без курьезов. Так, когда в 1927 г. секретарь Московского комитета ВЛКСМ А. Косарев посетил завод «Геофизика», он узнал, что одному пареньку навязали в качестве комсомольского поручения борьбу с проституцией. «Ребята над ним смеялись, называли «шефом над девицами», а он хотел работать на заводе слесарем» [260] .

260

Трущенко Н. Косарев. М., 1989, с. 152—153.

Ленинградские активисты также считали необходимым, как сказано в постановлении бюро секретариата обкома ВКП(б) от 7 октября 1929 г., «…привлечь к борьбе с проституцией широкую пролетарскую общественность и, главное, рабочую молодежь» [261] . На молодых, совершенно неопытных людей возлагалась обязанное выслеживать женщин, торговавших собой, и направлять их в труд-профилакторий. Именно для этих целей в штат учреждения, возглавляемого М. Л. Маркус, были зачислены два молодых человека. Вскоре, судя по воспоминаниям Д. В. Шамко, их уволили якобы за взятки, укрывательство наиболее «шикарных», дорогостоящих проституток-профессионалок и «устройство» с ними в ресторане «Бар» ночью, после его закрытия, «афинских оргий». Возможно, бывший дезинфектор что-нибудь и преувеличил, но один из молодых людей — некий Грушевский — чуть было не поплатился за это свободой. М. Л. Маркус не замедлила передать дело в суд, и Грушевского посадили в дом предварительного заключения. Его сокамерником оказался известный краевед Н. П. Анциферов, который впоследствии вспоминал: «Грушевский… обвинялся в принуждении к сожительству с ним проституток. Его похождения напоминали мне рассказы Эвколпия из «Сатирикона» Петрония. Бурный сочувственный смех вызвал его рассказ о проститутке, прозванной «Аэроплан», которая, отбиваясь от милиционеров, пытавшихся схватить ее, так ловко ударяла носком своей туфельки между ног «мильтонов», что те с воем падали на пол и корчились на полу ресторана. Показаний свидетельницы «Аэроплан» очень опасался Эвколпий-Грушевский. Но на суде она вела себя неожиданно. Одетая во все черное, молчаливая и показания дала в пользу обвиняемого» [262] .

261

ЦГА ИПД ф. 16, оп. 1, д. 174, л. 9.

262

Анциферов Н. П. Из дум о былом. М., 1992, с. 329.

Описанный случай, конечно, носит курьезный характер, но он, как представляется, достаточно красноречиво иллюстрирует беспомощность советских общественных и властных структур в решении вопроса о реабилитации проституток, нелепость принимаемых шагов, несоответствие их действительности. Попытки привлечения широких масс к борьбе с торговлей любовью бесславно закончились в начале 30-х гг. Организационные собрания ячеек общества по борьбе с проституцией на ленинградских предприятиях осенью 1932 г. — фабрике им. К. Самойловой, заводе «Металлист-кооператор», «Ленпромодежде» и др., согласно хранящимся в архиве протоколам, оказались, как правило, первыми и последними. На конференции Ленгорсобеса от 9 января 1933 г., посвященной борьбе с социальными аномалиями, отмечалась крайне неудовлетворительная помощь общественности. Инспекторам, обратившимся на завод с просьбой о содействии, обычно отвечали, «что при советской власти никакой проституции нет», и на этом основании отказывали в помощи [263] .

263

ЦГА СПб., ф. 2554, оп. 2, д. 57, л. 8.

В конце 20-х гг. значительные изменения коснулись и статуса лечебно-трудовых профилакториев. В системе борьбы с проституцией явно наметился крен в сторону репрессивных мер. На первых порах это выразилось сугубо организационно: Народному комиссариату здравоохранения подчинили Наркомат социального обеспечения. В работе этого учреждения в рассматриваемый период преобладало стремление к административным методам борьбы с социальными отклонениями. В качестве примера можно привести один эпизод из начала совместной деятельности органов здравоохранения и соцобеспечения. В октябре 1927 г. пленум Ленгорисполкома постановил учредить при облсобесе комиссию по борьбе с нищенством, беспризорностью взрослых и отчасти проституцией. На первом же заседании комиссии в феврале 1928 г. было решено, что «неисправимых профессионалов» — будь то нищие или проститутки — необходимо помещать во внесудебном принудительном порядке в общежития закрытого типа с обязательным трудовым режимом на срок до 1 года. Под влиянием этих идей стали меняться и взгляды сторонников филантропических мер. Так, в марте 1928 г. совет по борьбе с проституцией Центрального городского района неожиданно постановил приравнять незначительный контингент советских «камелий» к социально опасным элементам и распространить на них наказание в виде высылки. В прениях подчеркивалось, что «они не пролетарский элемент, а развратители социалистического строя». Годом позже — в марте 1929 г. — Московско-Нарвский Совет поручил месткому Балтийского вокзала направлять всех ночевавших там «подозрительных женщин» в больницу им. В. М. Тарновского — «в заключение». Через некоторое время и городской совет по борьбе с проституцией признал допустимость — «в крайних случаях» — облав на женщин, промышлявших торговлей телом. Следует сказать, что широкомасштабный план борьбы с социальными аномалиями появился еще в 1929 г., когда авторитарные методы управления возобладали во всех сферах жизни общества. Он вошел специальным разделом в первый пятилетний план развития народного хозяйства на 1928/29—1932/33 гг. Борьба с проституцией предусматривала организацию системы различных учреждений в соответствии с разными категориями «женщин легкого поведения». За 5 лет предполагалось создать 600 мест в распределителях, 5 тыс. мест в домах временного пребывания, 9 тыс. — в трудовых общежитиях сельскохозяйственного и ремесленного типа, 3 тыс. — в 50 трудопрофилакториях при вендиспансерах и пр. (в официально опубликованном документе стыдливо не упоминались 10 специальных колоний, или лагерей, для «злостных» проституток). Расходы на их организацию — 23,5 млн. рублей — власти предполагали частично покрыть за счет ассигнований государства, отчислений из местного бюджета, а также через добровольные сборы и доходы от зрелищных мероприятий. Предусматривалась и самоокупаемость воспитательных учреждений, мастерских, колоний, что на практике оказалось утопией.

Сторонники филантропических мер усмотрели в плане явную тенденцию к насильственному искоренению института торговли любовью. В январе 1929 г. Центральный совет по борьбе с проституцией высказал мнение о том, что в отсутствие легальной проституции очень сложно найти критерий, по которому торговлю любовью как способ добычи материальных средств можно было бы отделить от беспорядочных половых отношений. Члены совета подчеркнули также, что вопрос о принципах принудительности необходимо еще раз тщательно проработать и применять его только с достаточными правовыми гарантиями и после исчерпания всех возможных мер социально-трудовой помощи. Ленинградцы поддержали эти идеи. На заседании городского совета вполне справедливо отмечалось: «Строгие слишком меры в борьбе с проституцией и потребителем загонят в подполье это дело, и нам еще труднее будет вести борьбу» [264] .

264

ЦГА СПб., ф. 3215, оп. 1, д. 89, л. 61.

Вероятно, и сопротивление медицинской общественности сыграло определенную роль. Во всяком случае, в постановлении ВЦИК и СНК РСФСР от 29 июля 1929 г. «О мерах по борьбе с проституцией» содержалась довольно обширная программа социально-реабилитационных мероприятий. Провозглашались «усиление охраны труда женщин, создание условий для получения ими квалификации, обеспечения работой» и т. п., но главный смысл документа сводился к следующему: «…приступить в 1929 —1930 году к организации учреждения трудового перевоспитания для здоровых женщин, вовлеченных в проституцию или состоящих на грани таковой (трудовые колонии, мастерские, производственные мастерские и пр.), в соответствии с пятилетним планом развития народного хозяйства и издать положение о деятельности указанных учреждений» [265] . Отличительной чертой подобных заведений явилась принудительность внесудебного направления и содержания в них. Это был мощный и, что самое важное, законодательно закрепленный удар по советскому милосердию, которое все больше обретало тюремный оттенок. Новые веяния быстро достигли Ленинграда. 7 октября секретариат ленинградского обкома ВКП(б) обсудил вопрос: «О состоянии работы по борьбе с проституцией», решив создать в городе казармы для безработных женщин, мастерские с особым режимом, усилить контроль за ночлежными домами [266] .

265

СУ РСФСР, 1929, №. 60, сг. 598.

266

См.: ЦГА ИПД ф. 16, оп. 1, д. 174, л. 9.