Просто Иван
Шрифт:
После такой передряги, так хотелось покоя и отдыха, что Иван потратил немало усилий, дабы заставить себя подняться, и принять участие в осмотре вражеских трупов. Здесь было чем поживиться. Как и посмеяться:
– Иваныч, ты только глянь, как эти уроды, наши Ф-1 на себя по нацепляли!
– От удивления Василь выкрикнул это слишком громко, но тут же опомнился и, понизив голос, продолжил.
– Толь они такие дурные, толи им жить надоело?
И правда. У двоих покойников наши гранаты были развешаны по амуниции - за кольца^2. Как только фрицы не подорвали сами себя? Было непонятно. Впрочем, долго этому удивляться было некогда, поэтому, 'Ручная артиллерия", была попросту аккуратно снята. Уже другое чувство вызвало содержимое сухарных
Недалёкий взрыв напомнил, что надо поторапливаться, немцы уже рядом, они вышли на позицию, которую Иван хотел занять в самом начале. Однако увидев валун, он поменял своё решение, а перед уходом поставил там растяжку. Именно это место Гитлеровцы так усиленно обстреливали, и именно туда они вышли в поисках следов загадочного снайпера. Как говорится: спасибо Дзюбе за его школу.
Уходили нагрузившись по максимуму - сколько могли унести. Василий помимо набитых в вещмешок боеприпасов и провизии нёс два пулемёта, свой и немецкий: с запасным стволом. Непомнящий, загруженный под завязку, как дополнительную нагрузку, закинув за спину нёс карабин: его он решил прихватить для недавно прибившегося к отряду Быкова. Нет, самым красочным штрихом были немецкие 'колотушки" - которые торчали у обоих партизан из-под поясов и из голенищ сапог.
Вот так и шли, первое время вроде даже было не очень тяжко, - лишний вес не сильно замедлял движение. Позднее лишний груз стал сказываться - Иван всё чаще и чаще замечал, что как-то незаметно, постепенно он с Ромашовым непростительно сильно замедляли шаг. Приходилось подстёгивать и себя, и боевого товарища. Впрочем, вскоре всё повторялось, и подбадриваться приходилось всё чаще, чаще, чаще. Поэтому, окончательно вымотавшись: чувствуя, как ноги становятся непослушными и тяжёлыми как будто налитыми свинцом, пришлось сойти с тропы и устроить вынужденный привал.
Здесь, на привале Ромашова неожиданно прорвало на разговор: что для Ивана было полной неожиданность. Улёгшись возле дерева на спину, и оперев о его ствол поднятые ноги, - они сильно отяжелели и гудели, танкист заговорил:
– Спаси тебя господь Иваныч, кабы ты не остался со мной: я бы точно, сгинул.
– Василь говорил уже не так скованно как обычно, но также угрюмо смотря на носки своих грязных, стоптанных сапог.
– А ведь мне нельзя помирать: у меня жинка и две доченьки. Как же они без меня - никак нельзя...
При словах про детей, взгляд вечного угрюмца ненадолго потеплел, в нём проскользнули столь непривычные искорки нежности. Да и изуродованное шрамом от ожога лицо немного просветлело.
– А чего тогда добровольно в пекло полез?
– Да ты, всё равно не поймёшь.
– А ты расскажи, вдруг пойму.
Расчувствовавшийся Ромашов, нуждавшийся в том, чтобы высказать всё то, что так долго прятал от других, усмехнулся и ответил:
– Для этого надобно знать, что такое семья. Не просто знать, а душою и сердцем прикипеть к ней. А у тебя этого нет - говорят, память напрочь отшибло.
– Осознав, что ляпнул что-то не то, танкист виновато посмотрел на Ивана, и, извиняясь, заговорил.
– Не обижайся, но про это все говорят. Всякое болтают, даже говорят, что ты до этого был толи ротным, толи взводным, но в первом же бою попал под бомбу, и ни документы, ни форма не уцелели. А когда ты пришёл в себя, то сказал, что пока не вспомнишь всё - будешь носить форму рядового красноармейца. И многие одобряют это твоё решение.
– Вот даже как. Это даже очень интересно.
– Задумчиво проговорил Иван.
– Но всё же, ты не ответил на мой вопрос.
– А чего здесь отвечать? Мне этим вечером - на привале, Сёмка рассказывал, как он ещё в начале войны с мамкой и другими родичами ходил к дороге убиенных беженцев хоронить. Сказывал что такого ужаса никогда отродясь не видывал. Говорит, что из его деревни было видно как немецкие стервятники наших баб и детишек, ради
потехи из своих пулемётов расстреливали. А одна молодуха так и умерла, свою погибшую дочурку значится к себе прижимая: одной пулей их значится, и порешили. А каково ему было собирать по округе одного ребёночка - ну в клочья разорванного бомбой. Как это понимать!? А этих повешенных возле деревень баб и подростков, скольких мы увидели по пути сюда? Их за что? Видишь ли, оккупационные власти заподозрили их в помощи партизанам или окруженце-э-э ...Горло рассказика сдавил спазм, и он ненадолго замолчал: не в силах с ним справиться. Затем, кое как прочистив горло, продолжил осипшим голосом.
– Как вспомню эти рассказы, или страшные виселицы, так кровь в жилах стынет и скулы сводит. Ни дай бог, этот треклятый немец до моего Батайска дойдёт? До моей семьи эта нечисть доберётся. Это пока я здесь по кустам прятаться буду. Вот и накатывает на меня. ...
Солдат обречённо махнул рукой, в его голосе что-то окончательно надломилось, а на глаза накатила скупая слеза.
Иван молчал. Что он мог сказать этому человеку? Тому, кто своими глазами видел бесчинства творимые фашистами, это когда был у них в плену. И каково после всего этого, ему услышать рассказы о бессмысленных зверствах творимых пилотами люфтваффе. С одной стороны это было мотивацией к борьбе с неприятелем, а с другой стороны, источником жуткой душевной боли - грызущей и без того израненное, измученное сердце солдата.
– Только Вася, мы не по кустам прячемся: в этом ты ошибаешься. Мы как песок с мелкими камушками - тот, который засыпали в двигатель Германской военной машины. Вот об нас и будут ломаться шестерни и винтики этого бездушного агрегата. ...
Нельзя было понять, слышит или нет танкист эти слова. Удалось ли Ивану найти правильное образное объяснение тому, чем они здесь занимаются.
– ... Каждый пущенный тобою под откос поезд, это недошедшее до линии фронта подразделение, или не доставленные боеприпасы, горючка для танков. И чем ты больше их здесь 'накрошишь", тем легче удержать оборону нашим войскам там. Затем. За нами по лесу бегают солдаты вермахта: среди них есть убитые и раненые, хотя сейчас, их с нетерпением ждут на фронте для восполнения потерь.
К танкисту снова вернулась возможность говорить: правда, голос был глух - как будто звучал из далека.
– Вроде ты всё правильно говоришь. Но по мне, это оправдание нашей нерешительности: если не сказать точнее и не так лицеприятно.
– Как знать, как знать. Только ты друг, подсчитай, какие потери нанесены врагу за время твоих боёв на танке - по максимуму. И обмозгуй тоже самое, по поводу установленных тобою мин и приплюсуй сделанные нами засады - по минимуму. Заодно подумай, насколько возрастёт твой счёт, если ты как можно дольше не позволишь себя убить? И сколько фашистов, благодаря тебе, ушли к праотцам, не сделав ни единого выстрела - значит скольких красноармейцев ты спас. Тех, что сейчас встают на пути у напавшего на нашу отчизну врага.
– Может быть, всё может быть.
– Задумчиво ответил Ромашов.
– Вот только немчура может начать посылать все главные эшелоны подальше от тех мест, где мы с тобой бузим. И ещё. Кто будет линию фронта держать, если все по лесам разбегутся: партизанить захотят.
– Ну на первый твой вопрос отвечу так, если там где пойдут немецкие эшелоны не будет своих партизан: переберёмся и туда. По мере нашего разрастания, нужно будет отряжать небольшие группы, пусть укореняются на новых местах, набирают бойцов из местных и действуют. Ну а раз мы оказались в тылу у противника. Значит, нас не надо доставлять сюда на самолёте. Какая помощь для нашего воюющего государства если мы начнём бить немцев в самом незащищённом месте, на марше. Также, честь и хвала тем, кто пробьётся из окружения к своим и будет воевать. Однако хочу повториться, и такие как мы, родине тоже нужны как воздух. Мы все делаем одно дело. Как-то так оно получается. ...