Просто металл

— Да нет, не мог еще знать. А что это меняет?

Иван рассмеялся.

— А то, что не учел он этой простой возможности от меня избавиться. Это ж ясно, как божий день, — уважаемый директор подальше от себя меня выдвинуть решил. Но об этом в характеристиках не пишут.

— Ты думаешь? — насторожился было Прядкин, но махнул рукой. — Ну, да сейчас это уже не имеет никакого значения. С ним тебе все равно не работать. И потом, объективно мы с этой характеристикой согласны, а какими там Горохов соображениями руководствовался, это его частное дело.

— Но нет! — горячо возразил Гладких. — Далеко не только его. Ведь, где бы он ни был, ему все равно с живыми людьми работать. А с такими методами…

— Да что ты окрысился на него? — удивился Прядкин. — Можно подумать, что тебя оклеветали в этой характеристике.

Гладких отмахнулся.

— Разве в этом дело? Хорошо. Допустим, райком считает, что эта вот бумажка объективна. Но Горохов-то писал не то, что думал, а то, что ему лично выгоднее. А если так, то в следующий раз он может и по-настоящему отличного работника оболгать и заведомого шалопая куда-нибудь выдвинуть. Разве не так?

— Да, так, так! — поспешил согласиться Прядкин. — Что, мы здесь ничего уж и не видим, по-твоему? Можешь быть уверен, у нас Горохова уже директором не назначат. Только это — тоже между нами. А то Петр Степанович такую бурную деятельность загодя развернет, что всю область на ноги поставит. И не о нем речь. Давай — о тебе. Ты так и не сказал мне, какие имеешь соображения.

Иван поднялся со стула, зашагал по кабинету. Потом остановился у окна, задумался. Что же это? Опять все начинать сначала? Новый коллектив, новое начальство. Все — новое.

Под окнами чинно, держась за руки и переваливаясь, как утята, с ноги на ногу, проследовали через улицу ребята из детского сада. Иван вспомнил о перспективах, какие он рисовал по дороге Клаве и Сергею: дом для молодоженов, детский сад, школа… Повернулся к Прядкину:

— А что я могу сказать? Полагаю, что вы участок не очень теребить будете? Тогда я там предпочел бы остаться.

— Начальником?

— Опять — здорово живешь! — Гладких снова сел. — От добра добра не ищут. А Проценко вполне на месте и положение его заместителя меня вполне устраивает. Вот и все мои соображения. Меня только одно тревожит — чтоб в результате всей этой пертурбации коллектив участка не пострадал. Именно — коллектив. Сейчас он уже, можно сказать, сложился и представляет определенную силу. Раскомплектовать его было бы просто не по-хозяйски.

— Ну-ну, — Прядкин вышел из-за стола, подошел к Ивану, — за детище свое можешь не беспокоиться. Сам понимаешь, производственный коллектив — не оранжерея. Кого-то, может, и заберут по необходимости, кто-то новый придет, не без этого. Но костяк ваш обязательно сохраним. А как же!

Взяв Ивана под руку, проводил до двери, но там придержал.

— С Магаданом-то как? Не вышло ничего?

— Не знаю. Я уже как-то и думать забыл об этом. Не рвусь.

— Ну и правильно. Было бы дело по душе, а с ним везде и жить и работать можно. С учебой у тебя что? Ты ведь в Политехническом, кажется?

— В Политехническом. Честно говоря, подзапустил малость. Но ничего. Самая горячка кончилась уже — теперь поднажму. В вечных студентах тоже ходить не хочется.

— Давай-давай — поднажми. Человек ты, можно сказать, наш, колымский старожил уже, что к чему и что почем, знаешь. А диплом получишь — будешь работником с еще одним плюсом, в наше время очень важным. Словом, проникайся ответственностью — на тебя большие, можно сказать, надежды возлагаются. База роста это называется. Ну, бывай! Да не забудь уговор: о реорганизации не распространяться пока. Все.

— Все, так все, — согласился Иван. — До свидания. Да, а Проценко в курсе? — уже в дверях спросил он.

— Проценко считает, что ты вполне подходящая кандидатура на его место, хотя сам тоже никуда не рвется. Это еще решать придется. Слишком большая роскошь — двух таких работников на одном участке держать.

Лучше бы Ивану не задавать Прядкину этого последнего вопроса. Ушел бы в счастливой уверенности, что на участке все останется по-старому, и работал бы спокойно. Правда, и так решил про себя: если и изменится что, то не для ребят — Клавы, Кати, Сергея, Генки, не для Карташева и не для Вити Прохорова, а только для него. Поэтому и сделать надо успел как можно больше из задуманного. Но все равно, в голову нет-нет да и лезло неотвязное: куда теперь? кем? с кем придется работать? с кем дружить? с кем воевать?..

Секрет прядкинский оказался секретом Полишинеля. Куда бы ни обращался Гладких за содействием по вопросам жилищного строительства на участке или по поводу заочной учебы молодежи, ему с таинственной многозначительностью отвечали:

— Давайте, товарищ Гладких, подождем немного. Торопиться не будем пока. Есть тут кое-какие соображения…

Ивана смешила, раздражала, а потом попросту стала злить эта игра в жмурки, и заведующему районным отделом народного образований он выговорил:

— Какие бы там ни были у вас высокие соображения, участок останется и работать на нем будут живые люди. И притом, заметьте, не готовые академики, а люди, которые должны и хотят повышать свое образование. Поэтому никаких оснований для вашего «подождать» нет и быть не может. Наступит учебный год, и тогда уже не ждать, а догонять придется. А догонять упущенное время нелегко. Можно и отстать, а отстающих, как известно, бьют. И в числе этих битых может оказаться заведующий отделом народного образования, который чего-то ждал, когда надо было решать. Вот во что может обернуться ваше «торопиться не следует».

Заведующий районо обиделся:

— А вы, дорогой товарищ, на мою сознательность не нажимайте. Я и без того сознательный и знаю, что говорю.

— К вашей сознательности я раньше обращался, — отрезал Иван. — Сейчас я к вашему чувству самосохранения апеллирую.

Не договорились. Заведующий отделом, видимо, знал о том, что прииск «Славный» ликвидируется, в детали не вдавался и заниматься проблемами участка, судьба которого была для него сомнительна, просто не хотел — в преддверии нового учебного года дел и без того было достаточно.

Ничем завершились переговоры и в отделе жилищного строительства, так что на участок Иван возвращался в настроении далеко не радужном.

С Проценко договорились: кому бы из них на участке ни оставаться, но сегодня надо работать так, чтобы коллектив не лихорадило, чтобы сверхплановый намыв металла и подготовка к следующему промывочному сезону шли своим чередом. Но если в главном они пришли к согласию, то в том, что касалось их личной судьбы, мнения разошлись.

— И не о чем даже говорить! — настаивал Иван на своем. — Если встанет вопрос, что оба мы должны руководить участками, то здесь останешься ты. Какой смысл затевать весь этот сыр-бор, сдавать дела в одном месте и принимать в другом, только для того, чтобы разгородить место для моей особы? Мне-то все равно, на каком месте начинать. И потом у тебя семья, тебе подняться труднее. Это я — чемоданчик в руки, и пошел. В любом уголке — дома.

— Не бреши, — морщился Павел Федорович. — Ты что, совсем за барана меня принимаешь? Ему все равно, видите ли! И тебе не все равно, и для участка не безразлично. Чего там говорить! Ты к людям ближе, твое исчезновение для них и ощутимее будет. Мое дело — что? Промприборы, пески, план, металл, кубометры…

Иван смеялся:

— Не грешил бы уж на себя, что ли! Промприборы, пески, план — все это и есть люди. Да что я тебе объясняю? Кто-кто, а ты это не хуже меня знаешь. И давай не будем говорить об этом, идет? Меня больше всего устроило бы, если б все осталось, как есть. На том и стоять буду.