Просто металл

— А я не согласен! Помнишь тот первый наш разговор, когда меня на участок прислали? Я ведь тогда и не знал тебя совсем, а очень скоро понял, что не было нужды меня сюда переводить, что начальником участка ты должен был оставаться. Так что будем считать, что все на свои места становится, только и всего.

Через день вечером они опять сидели у Проценко, чаевничали, перекидывались в шахматы и, словно по молчаливому уговору, говорили о чем угодно, только не о том, что их; больше всего волновало. Павел Федорович рассказывал какие-то невероятные охотничьи истории, с беспардонной смелостью используя сюжеты любимого им Остапа Вишни. Гладких смеялся весело, раскатисто не столько над содержанием хорошо ему известных рассказов, сколько над самим рассказчиком. Съязвил ядовито, что не иначе как охотничья биография Павла Федоровича и послужила материалом для украинского сатирика. Проценко эта мысль понравилась, и он легко согласился:

— А что? Такой, к примеру, случай…

И последовал очередной рассказ, на этот раз о хитром зайце и незадачливом охотнике.

Магаданское радио передавало очередной выпуск последних известий. Проценко и Гладких не прислушивались, но, когда начались интервью с участниками совещания комсомольского актива, внимание Ивана привлек знакомый голос:

— …кому же сразу не стало ясно, что это наше прямое, самое что ни на есть комсомольское дело?

Гладких положил ладонь на локоть Проценко:

— Погоди-ка, погоди-ка, Павел Федорович. Никак наша Воронцова?

Девушка говорила:

— Мы приехали сюда по путевкам комсомола осваивать богатства Дальнего Севера, строить поселки, дороги, прииски, добывать металл, водить автопоезда, ловить рыбу. И если сегодня нам говорят, что надо вызвать к жизни еще один необжитый район, то наше место там. Взять, к примеру, наш участок на «Славном». На нем жизнь уже, можно сказать, налажена — и производство на полном ходу, и бытовые условия нормальные. Кто угодно может жить и работать — и семейные, и пожилые, и люди не очень крепкого здоровья, чтобы в палатках начинать. А у нас и сил, и задора, и, главное, сознания нужности нашей хватит, чтобы еще дальше, в самой далекой тундре, зажечь огни.

Кто-то, видимо радиокорреспондент, спросил:

— Значит, комсомольцы вашего участка с охотой откликнутся на этот призыв?

— Что я могу ответить? С ребятами я, конечно, еще не говорила, и поэтому не могу за всех поручиться. Но то, что желающие ехать на Чукотку у нас найдутся, за это я ручаюсь.

«Комсомольцы — беспокойные сердца…», — грянула музыкальная заставка. Потом бесстрастный голос диктора произнес:

— Мы передавали…

— Вот так, — раздумчиво, снизу вверх глядя на поднявшегося Ивана, сказал Проценко. — А ты терем-теремок для них строить задумал.

Гладких не ответил, протянул руку за шапкой.

— Ты куда?

— Пойду в общежитие. Представляешь, какой там сейчас шурум-бурум, если кто-нибудь из ребят слышал передачу?

— Представляю. Только с чем идешь? «За» — агитировать будешь или удерживать?.

— Узнать надо прежде всего, что к чему. Может быть, кто-то с самого начала слушал и подробности знает. А нет, так придется стихию унимать. Ты же их знаешь! Найдутся горячие головы, которые за лозунгом: «Даешь Чукотку!» — все насущные дела забудут. Не пойдешь?

— Пойдем побалакаем. — Проценко встал, снял с вешалки телогрейку и, на ходу попадая в рукава, пропуская вперед Ивана, сказал: — Нет дыма без огня. Значит, был какой-то соответственный разговор на активе. Не сама же комсорг наша до Чукотки договорилась. В общем, я так разумею: рано мы с тобой, Иван Михайлович, участок друг другу уступаем. Что с ним будет теперь, еще вилами по воде писано.

— Не говори! Что ни день, то сюрприз какой-нибудь, — махнул Иван рукой. — А, да что там! Поживем — увидим…

А «шурум-бурум» был. Ребята сгрудились в комнате, где жил Геннадий, и наседали на него так, как будто это он должен был нести всю ответственность за каждое слово, произнесенное сестрой. Генка отбивался как мог:

— Ты на меня не кричи! — орал он на Чурикова, говорившего, как всегда, спокойно и тихо. — Я Клавку не инструктировал и даже радио не слушал. И, вообще, поскольку ты уже дядя, комсомольские штанишки тебе коротковаты. Так что можешь сойти за пожилого и семейного.

— Здесь ей кисло было! — возмущался Серков.

— Не надо все на язык пробовать, Коля, — с укоризной заметил Генка. — И потом, раз уж ты такой выдающийся гурман, то должен знать, что оленина это деликатес, а моржатина обладает рекордной калорийностью. О жареных куропатках я уже не говорю.

— Погоди, Генка, не паясничай. Все это еще как следует обмозговать надо, — остановил его Сергей.

Но где там — остановил! Генка моментально повернулся к нему:

— А вот — «не паясничай» — это уже из лексикона моей сестрички. И откуда оно у тебя берется? Ума не приложу. И, вообще, ребята, я подозреваю здесь заговор. Уж не придумал ли кто-нибудь Чукотку, как цель свадебного путешествия?

— Дурак!

— Ты скучный собеседник, Сережа, и я вряд ли буду у вас частым гостем.

Пришли Павел Федорович и Гладких.

— О чем совещание, хлопцы? — спросил Проценко.

Ответил Геннадий:

— Да вот, некоторые тут против себя родственников будущей жены неразумно восстанавливают.

— А если серьезно?

Серьезно же, как они и предполагали, речь шла о передаче по радио. Оказалось, что выступавший на собрании комсомольского актива секретарь обкома партии рассказал о результатах последних геологических изысканий на Чукотке, обрисовал перспективы развития золотодобывающей промышленности в Заполярье и под конец своей речи заметил, что областная партийная организация возлагает большие надежды на комсомольцев, на молодежь, на то, что они, как всегда, первыми двинутся на освоение новых промышленных районов. Как и следовало ожидать, это выступление секретаря обкома тут же нашло отклик. Несколько выступавших после него комсомольских активистов, в том числе и Клава Воронцова, заявили о своей готовности ехать на Чукотку, на открывающиеся там прииски.

— А я не понимаю, — сказал кто-то из ребят. — Как же так? Клава Воронцова — наш комсорг, и вдруг заявляет, что уедет куда-то, пусть хоть и на Чукотку. Выходит, она организацию бросить собирается? Это уже что-то похожее на дезертирство получается.

Сергей вступился:

— Из тыла на фронт не дезертируют.

Тогда возмутился Витя Прохоров:

— Вот ляпнул! Это что же, по-твоему, выходит, что мы тут в тылу окопались, да? Там — фронт, люди работают, а мы здесь персики разводим и на рынок их таскаем?

— Погодите, ребята, — остановил Гладких прохоровскую скороговорку. — Насчет фронта — тыла здесь товарищ действительно не очень удачно высказался. Да и вообще Воронцову, по-моему, обвинять не в чем. Она свое отношение к вопросу высказала, и для этого ей совсем не обязательно было советоваться с комсомольской организацией. Решать ведь все равно не она одна будет. Это она и сама понимает. Меня другое интересует. Вот Воронцова сказала, что на участке нашем, по ее мнению, и еще желающие ехать на Чукотку найдутся. Здесь она ошиблась или нет?