Просто Рю

— Да, пастор-та строгий! Завсегда десятину собират-та до последнего медяка! Говорит, кто зажилил, гореть в гиене огненной! Не, чаво за гиена така я не розумию. Печка, мубыть.

— А у Шипа[3] вовки-та трёх бяшек слышь-ты зажрали. А стадо-та монастырсковое. Он с горя и повисився. А пастор евойную трупяку хоронить запретил. Так в канаве и бросили. Его вовки-та и схарчили. И вовки сыты и бяшки целы. А стадо-та у них было голов с две сотни. Думати надо и сосчитать бы нихто не стал

— А коли твойный корешок-та тоби подводит, надыть к бабке Вюрт[3] идтить, да нести ей крынку молока да хлеба свежаго. Она тебе травки даст особой. Десять раз смогёшь!

— Не. Сторожники туты бывают, кады ольдерман Этельстан налоги собират, шоб ему пусто было, скопидому, храни его святой Дионисий! Да по осени и собират!

— Значит большой силы тут не держат, — заключил Грюнвард-хёвдинг после нашего доклада. — Надо бы наведаться к тому монастырю.

— Думаю, будет не лишним, — заметил я. — Судя по словам крестьян, этот монастырь собирает деньги самое малое с десяти сёл в округе. Там должно было скопиться много интересного.

— Тогда, вечером выходим. — принял решение хёвдинг. Пойдут три десятка. Остальные стерегут корабли. У нас тут тоже есть что брать.

Скорым маршем мы вышли на указанную дорогу и ещё до полуночи были под стенами монастыря. Монастырь встретил нас тишиной и мраком. Только из-под крепких дубовых ворот, скреплённых железными скобами пробивалась полоска света. Видимо там у сторожа горел светильничек. Прислушавшись, я расслышал только похрапывание. Обернулся и ухнул совой два раза.

С тихим шорохом из темноты возникло несколько фигур. Самые кряжестые прислонились спиной к стене с сцепилии руки перед животами. На них забрались двое потоньше. А затем двое молодых дренгиров как по лестнице забрались на стену и исчезли за ней. За воротами послышалась тихая возня, хрип, потом, скрип засова и открылась небольшая дверка в одной из створок.

— Кто его? — Спросил я, приседая рядом с телом монаха и проверяя, бьётся ли жилка на шее. Монах был жив.

— Я, — отозвался Хальгрим, — Неразрывный захват, как ты учил.

Неразрывный захват страшная штука. Левая рука закидывает голову жертвы назад, правая ложится локтевым сгибом на горло, п ладонь — на локтевой сгиб левой. Потом, левая рука отпускает лоб и ложится на затылок. Описание длинное, а выполнение короткое. А потом давить десять спокойных ударов сердца и человек засыпает. Давишь два десятка ударов — умирает.

Монах уже был связан и во рту торчала какая-то тряпка. Я похлопал его по щекам,

— Хочешь, чтобы твои братья не пострадали?

Монах закивал.

— Тогда, веди к вашему главному жрецу.

Аббат Сигерик не любил, когда его отрывали от ночного молитвенного бдения. Вот и сейчас, когда в дверь постучали он недовольно поморщился. Кряхтя встал на ноги и открыл дубовую дверь.

— Здрав будь, отче, — пробасила большая тёмная фигура, заполнившая весь дверной проём. Ты сам добро отдашь или как? Если сам, то твои монахи все целые и здоровые останутся.

Аббат Сигерик не любил две вещи. Первую вы уже знаете, а вторая — это язычники. И вот сейчас эта вторая вещь пыталась отнять то, что Сигерик любил. Его сокровища. Нажитые непосильным трудом выколачивания из жадных крестьян десятины и пожертвований.

— Не для того меня сам Папа Римский рукоположил[5], чтобы ты, грязный язычник меня грабил! — заорал аббат и метнул в тёмную фигуру тяжелый золотой крест.

Не ожидавший подобного трюка от пожилого жреца Грюнвард-хёвдинг не успел отдёрнуть голову, только слегка отвернул и тяжелая драгоценность рассекла ему верхнюю губу напротив клыка. Ответный удар отшвырнул аббата к стене его кельи, по которой он и сполз, оставляя кровавый след разбитым затылком.

— Довольно тебе ходить без прозвища, Грюнвард-хёвдинг, — засмеялся Олаф, стоящий за ним в коридоре. Будешь ты отныне Грюнвард, Кровавый Клык.

Монахов пинками подняли м согнали в трапезную — единственное помещение, которое могло вместить из всех разом.

— Жрецы Белого Бога, обратился к ним хёвдинг, я Грюнвард-хёвдинг Кровавый Клык, предлагал вашему главному жрецу разойтись миром, но он напал на меня. Жадность и любовь к золоту превысила в нём желание сохранить ваши жизни. К нам приходили жрецы Белого Бога и от них я знаю, что стяжательство для вас является грехом, а любовь к ближнему — добрым делом. Вы все понимаете, что мы заберём всё, что найдём, но если нам этого покажется мало, мы заберём и самых сильных из вас и продадим. Но у нас всего два драккара и многих мы взять не сможем. А остальных принесём в жертву Одину, дабы Одноглазый указал нам ваши спрятанные деньги. Однако, я могу заменить вас на красивые монеты прямо тут. И вам никуда не надо плыть и мне не надо возиться с продажей. Ну что, кто хочет выкупить себя и своих ближних не своими деньгами?

А тем временем викинги обшаривали все доступные помещения в поисках чего бы то ни было ценного. Во двор тащились кресты, чаши, серебряные блюда для сбора пожертвований, оклады икон и святых книг, подсвечники, связки свечей[6], бочонки с вином для причастия, запасы мяса и рыбы, ткани, расшитые золотом, серебром и жемчугом, оловянные тарелки и кружки, серебряные тарелки и кубки для уважаемых гостей и аббата, ковры и мебель из гостевых покоев, с огромным трудом притащили серебряную крестильную купель.

Монахи, тем временем, пребывали в нерешительности, выдавать ли сокровища монастыря и хёвдинг решил поторопить события. Все монахи были раздеты до исподнего и их начали разделять, кого в трэли, кого в жертву. Викинги, незанятые грабежом, начали готовить верёвки и демонстративно точить копья[7]. Перебрасывали петли через потолочные балки. Под петлями расставляли отобранных в жертву монахов. В воздухе всё отчётливее разносился запах мочи.

— Брат Осрик, ты же камерарий! Неужто и тебе Золотой Телец замазал глаза? Как ты будешь жить в раю зная, что твоих братьев скормили в жертву этому языческому демону?

Крепкий монах, отобранный в трэли явственно передёрнулся,

— Крепитесь, братья! Смерть во имя Господа зачтётся вам! Вы все попадёте в рай сегодня же.

— Ошибаешься, жрец, — ласково приобнял его я. — Вот если бы мы говорили что-то против Белого Бога, призывали вас отречься от вашей веры и молиться Одину и Тору под угрозой вашим жизням, то тогда бы ты был прав. Вы бы стали мучениками за веру и обрели свой рай. Но мы искренне уважаем Белого Бога и не собираемся пересматривать вас в нашу веру. Так что, никакого рая. Их души пожрёт Один. Для них не будет никакого посмертия и вечной жизни. Доя них всё окончится ударом копья. А вот ты, жадный жрец, будешь вечно страдать вместе с аббатом от осознания того, что вы накормили Одина душами своих братьев.

Моя речь сопровождалась изменением выражения лица брата Осрика по мере осознания им моих слов. Наконец он упал на колени, начал биться головой об пол и рыдать

— Братья, простите дурака! Я чуть не погубил ваши бессмертные души!

Так мы стали богаче ещё на восемь сундуков серебра и один маленький сундучок золота.

Почувствовав, что жизнь налаживается, мы забрали телеги и лошадей и, оставив монахов в покое двинулись к нашим драккарам. Проходя через селение обижать население которого Грюнвард строго-настрого запретил, викинги интересовались местом жительства некоторых женщин, чем немало удивили местных мужиков своей осведомлённостью и основательно поправили денежный достаток оных весёлых девиц. Хульд и правда было слышно за пол-лиги.