Просто вместе
Шрифт:
— Я бросила ему свои четки, можешь себе представить, как сильно они помогли этому бедняге… Думаю, я начала терять веру именно в тот день: вместо того чтобы просить о помощи Господа, он звал свою мать… Мне это показалось подозрительным…
— Франк…
— Да…
— Я беспокоюсь за Полетту…
— Знаю.
— Что нам делать? Заставить ее согласиться на осмотр?
— Думаю, я продам мотоцикл…
— Так. Ладно. Плевать ты хотел на все, что я говорю…
Он его не продал. Не продал потому, что обменялся с поваром на его жалкий «Гольф». На этой неделе у него была страшная
На их счастье, погода стояла прекрасная.
— Ты не идешь на работу? — спросила она.
— Пфф… Что-то не хочется сегодня… Скажи-ка, э-э-э… Вчера вроде у нас была весна?
Они растерялись: человеку, с головой ушедшему в свои магические кулинарные книги, трудно дождаться отклика от тех, кто давно утратил представление о времени…
Но его это не смутило.
— Так вот, парижулечки мои, сообщаю: на дворе весна!
— Что ты несешь?
Да-а, публика реагирует вяловато…
— Вам что, и весна по фигу?
— Да нет, конечно, нет…
— А вот и да. Вам плевать, я вижу…
Он подошел к окну.
— Ладно, не берите в голову. Я что хотел сказать — обидно сидеть тут и смотреть, как на Марсовом поле прорастают заезжие китайцы, когда у нас, как у всех соседей-богатеев, есть загородный дом, и, если вы чуть-чуть поторопитесь, мы еще успеем заехать на рынок в Азе и купить продуктов, чтобы приготовить хороший обед… Ну, в общем… Ладно, мое дело — предложить… Если вам это не улыбается, я пойду спать…
Похожая на черепаху Полетта вытянула дряблую шею из-под панциря:
— А?
— Ну… Что-нибудь простое… Может, отбивные с овощным рагу… И земляника на десерт… Если будет хорошая. А нет, так я испеку яблочный пай… Поглядим… Бутылочка бургундского от моего друга Кристофа к еде и послеобеденный отдых на солнышке — как вам такая идея?
— А как же твоя работа? — спросил Филибер.
— Плевать! Разве я мало работаю?
— И на чем мы туда поедем? — съязвила Камилла. — На твоем супермотоцикле?
Он сделал глоток кофе и бросил небрежным тоном:
— Перед дверью стоит прекрасная тачка — мерзавец Пику окропил ее уже дважды за сегодняшнее утро, кресло сложено и лежит в багажнике, и я только что залил полный бак бензина…
Он поставил чашку и взял поднос.
— Давайте… Шевелитесь, ребята, у меня еще много дел…
Полетта упала с кровати. Не из-за мозжечка — от спешки.
Сказано — сделано. Они это исполнили. И теперь исполняли каждую неделю.
Как все зажиточные буржуа (но днем позже), они уезжали рано утром в воскресенье и возвращались в понедельник вечером с дарами природы, новыми набросками и здоровой усталостью.
Полетта воскресла.
Иногда у Камиллы случались приступы прозрения, и тогда она смотрела правде в глаза. То, что переживали они с Франком, было очень приятно. Будем веселы, будем безумны, запрем двери, сбросим старую кожу, пустим друг другу кровь, раскроемся, обнажимся, пострадаем немного и «розы бытия спеши срывать весной», [63] и ля-ля-ля, и бум-бум-бум. Да никогда из этого ничего не выйдет. Она не хотела зацикливаться, но их отношения обречены. Слишком они разные, слишком… Ладно, проехали. Она никак не могла собрать в единое целое Камиллу Раскованную и Камиллу Недоверчивую. Одна все время смотрела
на другую, морща нос.63
Пьер де Ронсар, «Сонеты к Елене».
Печально, но факт.
Но иногда, иногда… Иногда ей удавалось разобраться в себе, и тогда две зануды сливались в одну — глупую и беспомощную. Иногда ему удавалось ее обмануть.
Как сегодня, например… Машина, послеполуденный отдых фавна, сельский рынок — это само по себе было неплохо, но потом он сделал ход посильнее.
У въезда в деревню он остановился и обернулся к ним:
— Бабуля, вам с Камиллой придется немного пройтись ножками… А мы пока откроем дом…
Гениальный ход.
Видели бы вы, как эта маленькая старушка в мольто новых носочках, которая много месяцев подряд отплывала в страну воспоминаний, медленно погружаясь в ватное беспамятство, сделала несколько осторожных шажков вперед, а потом подняла голову, слегка распрямила плечи и почти отпустила руку своей молодой спутницы-поводыря…
Это следовало видеть, чтобы понять значение слов «счастье» или «блаженство». Видеть это просиявшее лицо и королевскую поступь, смотреть, как она слегка кивает вырвавшимся на волю газовым занавескам, слышать ее безжалостный диагноз состоянию сада и дверных порогов.
Внезапно она прибавила шагу, как будто воспоминания и запах теплого гудрона заставили ее кровь быстрее бежать по жилам…
— Смотри, Камилла, это мой дом. Это он.
Камилла застыла.
— В чем дело? Что с тобой?
— Это… это ваш дом?
— Ну да! Боже, ты только взгляни, как тут все заросло… Ни один кустик не подстрижен… Вот ведь беда…
— Совсем как мой…
— Что?
«Своим» она называла не дом в Медоне, где изнывали ее родители, а тот, что начала рисовать, впервые взяв в руки фломастер. Маленький домик, который она придумала, место, куда она пряталась от мира, чтобы мечтать о курочках и жестянках с печеньем. Ее кукольный трейлер, ее гнездышко, ее синий домик на склоне холма, ее «Тара», ее африканская ферма, ее крепость в горах…
Дом Полетты напоминал маленькую, крепко сбитую сельскую кумушку, которая, вытягивая шею из глухого воротничка, встречала вас, подбоченившись с понимающе псевдожеманным видом. Из тех, что, потупив очи, изображают смирение, излучая при этом довольство и собой, и жизнью.
Дом Полетты был лягушкой, которая мнила себя величиной с быка. Маленькой пограничной сторожкой, возжелавшей сравняться величием с замками Шамбора и Шенонсо.
Этакой маленькой тщеславной крестьяночкой-гордячкой, мечтающей о величии и вопрошающей с тревогой:
— Взгляните, сестра моя, и скажите, все ли в порядке. Хороша ли моя черепичная крыша? Стройнят ли меня наличники из белого песчаника над дверью и окнами?
— Вовсе нет.
— Неужели? А мои слуховые окошки? Разве не прелестны эти обложенные камнем окошки?
— Ничуть.
— Ничуть? А карниз? Его тесал мой друг.
— И он не спасает дела, дорогая.
Тощая нахалка от обиды заросла диким виноградом, приукрасила себя цветочными горшками и даже позволила себе повесить над входной дверью подкову — в знак крайнего презрения к чужому мнению. Вот вам, Аньес Сорель и знатные дамы из Пуатье, у вас-то такой прелести нет!