Пространство (сборник)

Сейчас сидят сутулясь в классе.

Учитель хмуро мел крошит.

Бреду. Обрушились все связи.

И воля голову кружит.

Вот так ходили в перепалки!

Так погибали на кострах!

Бреду в Сокольническом парке

И сладкий ощущаю страх.

Примкнувший к трепетному стягу,

Я больно чувствую в себе

Преступную, по сути, тягу

К неразрешённой синеве.

1965

КОГДА НЕ РАСКРЫВАЕТСЯ ПАРАШЮТ

Коль дёргаешь ты за кольцо запасное

И не раскрывается парашют,

А там, под тобою, безбрежье лесное —

И ясно уже, что тебя не спасут,

И не за что больше уже зацепиться,

И нечего встретить уже по пути —

Раскинь свои руки покойно, как птица,

И, обхвативши просторы, лети.

И некуда пятиться, некогда спятить,

И выход один только, самый простой:

Стать в жизни впервые спокойным и падать

В обнимку с всемирною пустотой.

1962

СИНЕВА

Меня в Полесье занесло.

За реками и за лесами

Есть белорусское село —

Всё с ясно-синими глазами.

С ведром, босую, у реки

Девчонку встретите на склоне.

Как голубые угольки,

Глаза ожгут из-под ладони.

В шинельке,—

видно был солдат,-

Мужчина возится в овине.

Окликни — он поднимет взгляд,

Исполненный глубокой сини.

Бредёт старуха через льны

С грибной корзинкой и с клюкою.

И очи древние полны

Голубоватого покоя.

Пять у забора молодух.

Судачат, ахают, вздыхают...

Глаза — захватывает дух! —

Так синевой и полыхают.

Девчата.

Скромен их наряд.

Застенчивые чаровницы,

Зардевшись, синеву дарят

Как драгоценность, сквозь ресницы.

1955

* * *

Та женщина костлявая была.

По правде говоря, одна лишь слава,

Что женщина! Как два прямых угла

Торчали плечи,— так была костлява.

Висело платье длинное, как сеть,

А брошки были будто бы грузила.

Она игриво принималась петь.

Мне пальчиком суставчатым грозила.

А волосы, как будто на клею!

Но между тем с ужимкой светской львицы

Лукаво клала голову свою,

Как будто бы на доски, на ключицы.

Была бы страшной и улыбка та,

И пальчик тот в игривой укоризне,

Когда б не глаз зелёных доброта,—

Всё, что осталось от прожитой жизни.

1961

* * *

Я чувствую разумность бытия.

Я ощущаю, знаю, понимаю,

Всей трепетною плотью вопия

Против ничто. Его не принимаю.

Весь организм, как будто бы орган,

Звучит во славу жизни. Разве может

Не быть меня! Мне век безмерный дан.

Ничто меня уже не уничтожит.

Готов стоять. Готов из кожи лезть.

Всей кровью слышу. Верю без предела.

А коли так, то так оно и есть.

Не может быть иначе:

верит тело.

1961

СВЕТ

Я дневника не вёл. Я фактов не копил,

Я частность презирал.

Подробность ненавидел.

Огромный свет глаза мои слепил.

Я ничего вокруг себя не видел.

Но годы шли. И в дружеском кругу

Хочу я рассказать о дальней дали.

Но ничего я вспомнить не могу,

Ни чёрточки случайной, ни детали.

Хоть малость бы какую! Нет как нет!

Передо мною лишь одно, не боле,

Один лишь белый тот слепящий свет,

Глаза, как бритва, режущий до боли.

1961

БЕСПРЕДЕЛЬНОСТЬ

Порой в гостях за чашкой чая,

Вращая ложечкой лимон,

Я вздрогну,

втайне ощущая

Мир вечности, полёт времён.

И чую, где-то по орбитам

Мы в беспредельности летим.

О, если б воспарить над бытом,

Подняться бы,

восстать над ним!

И в беспредельности кружить,

И выйти на вселенский стрежень,

Где в воздухе, что так разрежен,

Нельзя дышать,

но можно жить.

1962

* * *

Боюсь гостиниц. Ужасом объят

При мысли, что когда-нибудь мне снова

Втянуть в себя придётся тонкий яд

Ковров линялых номера пустого.

Боюсь гостиниц. Это неспроста.

Здесь холодом от окон веет люто.

Здесь лампа. Здесь гардины. Здесь тахта.

Иллюзия семейного уюта.

Боюсь гостиниц. Может, потому,

Что чувствую, что в номере когда-то

Остаться мне случится одному.

Навеки. В самом деле. Без возврата.

1961

* * *

Дайте полночь с луною в мои осторожные руки,

Чтоб шумела широкой и мокрой сиренью.

Я не трону её, только в шумы и звуки

Аккуратно проставлю кой-где ударенья...

Дайте плотные ливни и молнии мая,

Закоулки лесные и даль заревую.

Я листа не сомну, стебелька не сломаю,

Только шелесты трав и берёз зарифмую...

Дайте полные неба речные затоны,