Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства
Шрифт:
— Я же говорила, — пробормотала она.
— Куда там! — хмыкнул Серега.
На экране все шло своим чередом, а у них все-таки было лучше. Смотреть одно, а самим — другое… И веселее, и слаще.
ДЕД
Суббота, 28.10.1989 г.
Ночь показалась Сереге каким-то странным круговоротом из сна и яви, из видео и реальности. На экране всю ночь мелькало обнаженное тело, точнее, множество тел, мужских и женских, со всеми присущими им атрибутами. Казалось, что все, что только может придумать падкий на сладкое человеческий разум, было показано воочию. Должно быть, даже всемирно известная «Кама-сутра» не содержала в себе такого
Силы оставляли Серегу, он засыпал, но спал чутко. Во сне тоже крутились какие-то образы из видео, а также все женщины, с которыми Серега был близок за последнее время. Сереге казалось, что его партнерша просто неутомима. Он уже начинал ненавидеть ее за то, что она есть, а себя — за то, что с ней связался. Лишь около шести утра они наконец уморились и заснули. Этот сои был уже по-настоящему глубокий — пушкой не разбудишь.
Серега проснулся, когда электронные часы показывали. 15.20.
— Весело… — зевнула Аля. — Надо в ванну.
Пошли вместе, но лишь затем, чтобы смыть с себя липкую грязь и стыд прошедшей ночи. Отчего-то обоим захотелось побыстрее одеться и привести в порядок комнату.
Пили кофе молча и не глядя друг на друга. Слишком уж много провернули ночью, можно было и не спешить. Але казалось, что виноват Серега, а он думал наоборот. И в то же время расставаться не хотелось.
— Что будем делать? — спросил Серега.
— Будем предаваться наслаждениям, усмехнулась Аля, — духовным, естественно. Я могу тебе спеть?
— Можешь, — разрешил Серега, но Аля не обиделась.
Некоторое время Аля настраивала гитару, потом звонко перебрала струны, скосила голову на плечо и завела, явно кого-то пародируя:
Очи черные, очи страстные, Очи жгучие и прекрасные, Как люблю я вас, как боюсь я вас. Знать увидел вас я в недобрый ча-ас!Голос у нее был сильный, чистый и довольно приятный, но пела она, конечно, с издевкой то ли над автором романса, то ли над собой.
— Тьфу! — сказала Аля, оборвав пение. — Ну что ж так все похабно выглядит?!
Резко изменив голос с романтического на приблатненный, она наиграла из Высоцкого:
И ни церковь, ни кабак — Ничего не свято! Нет, ребята, все не так, Все не так, ребята!— Вот это точно, — вздохнула она, положила гитару, — все не так, и ничего не получается. Пир во время чумы.
— Ты вчера этого не понимала? — спросил Серега.
— Ты был моим наркотиком, понимаешь? — странно блестя глазами, выдохнула Аля. — Я пыталась с тобой забыться! Да, забыться, и больше ничего! Но вышло еще хуже. Я чувствую себя воровкой и шлюхой.
— Мне уйти? Сколько с меня за одежду?
— Дурак, — проворчала Аля, — дурак! Зачем ты меня оскорбляешь?
— Потому что я не альфонс и за счет баб жить не привык.
— Тебя понесло не в ту сторону, — проговорила Аля, смягчаясь, — не уходи. Помнишь, как тебе тогда было плохо? Ты хотел, чтоб мы с Леной остались. Вот и сейчас у меня что-то такое на душе. Надо выговориться до конца, целиком… Нет, не любила его. Это был обычный роман между богатеньким и молодой. — Он не знал, долго не знал ни о моей квартире, ни о моих родичах. Я кривлялась, потому что вше нравилось кружить ему голову и делать безумные штуки. И еще нравилось доводить вашу Елену. Очень нравилось! Это элемент садизма Кроме того, он послабее тебя, более квелый, хотя казался здоровяком. Жаловался на боли, еще на что-то. И все время лез учить. Вот ты ничему меня не пытаешься научить, верно?
— Верно.
— Он
хотел, чтобы я была послушненькой содержаночкой. Чтобы я стала его тенью, его ушами, глазами, руками. Да, в заместителя председателя я, конечно, попала благодаря ему. И все, что мне мешало стать председателем, — тоже был он. Потому что он — отец-основатель. «Спектр» — его воплощенная идея. Хотя, если на то пошло, без меня это была бы просто комиссионка. А сейчас это фирма. Если не будут нам мешать и давить, то мы еще покажем себя.— А зачем?
— Зачем?! Потому что жалко видеть, как вы, сцдя по своим медвежьим углам, рисуете шедевры, которых никто не увидит. Мы хотим, чтобы их увидели все.
— И поэтому вы покупаете картины за тысячу, а продаете за пятьсот тысяч?
— Зато мы создаем имя. Тебя уже знают. Ты вообще мог бы уже быть миллионером в другой стране. Да и то, что ты заработал здесь, это уже неплохо. Ты знаешь, что к нам уже приходят телеграммы с просьбой информировать о твоих новых работах?
«О Господи, не было у бабы заботы и купила порося!» — подумал Серега, а вслух сказал:
— Ну и что вы ответили?
— Отвечаем, что твоя новая работа «Откровение» будет предъявлена для приобретения господину Мацу яме как вторая часть триптиха, а третья находится в работе. Теперь вот многие у нас сомневаются, может быть, стоило их продать порознь.
— А как насчет распродажи национальных художественных ценностей? — спросил Серега, хотя это прозвучало несколько нескромно. Ишь, сам себя в ценности записал!
— Поскольку вы к таковым официальным искусством не отнесены, мистер Панаев, проблем у нас нет. Все-таки вы еще не Репин.
— Чего-то мне пожрать захотелось, — вздохнул Серега, — может, уже пора?
Завтрак превратился в обед. Разогрели борщ и картофельные пироги. Шел уже пятый час дня. Что-то все время не клеилось, вчерашняя эйфория прошла, наступила гнусная депрессия. Аля все время пыталась найти тему для разговора, Серега с готовностью пытался ее поддержать, но через пять минут беседа выдыхалась. Наконец Алю осенило:
— Поедем к деду? Когда трудно быть тет-а-тет, надо ехать туда, где много народу.
…«Волга» вынеслась на одно из полупустых подмосковных шоссе, со всех сторон сжатое елями, прокатила по нему несколько километров и оказалась на улице тихого дачного поселка, обнесенного солидным бетонным забором. В заборе был устроен КПП, через который Алину машину пропустили не останавливая.
Поселок располагался в старом сосновом лесу, который, по правде сказать, не очень сильно сохранился. Сосен было еще много, но многие дачники еще в древние времена раскорчевали кое-что под огородики и садики, которым высокие сосны, очевидно, мешали. Изредка виднелись и теплички. Но все же видно было, что это не садово-огородное товарищество, основная цель которого — самоснабжение овощами и фруктами. Нет, здесь жили люди солидные, обеспеченные всем и всегда, а возня с огородом для них составляла лишь хобби.
У ворот дедушкиной дачи разминулись с черной «Волгой», за рулем которой сидел какой-то солдат, а на заднем сиденье поблескивали генеральские звезды. Ворота закрывались автоматически, выползая откуда-то сбоку, но кто-то невидимый, управлявший ими, видимо, разглядев Алю, заставил створку отползти обратно. Асфальтированная дорожка от ворот упиралась в ворота подземного гаража, а рядом на небольшой стояночке для гостевых автомобилей стояли «Волга» полковника Демьянова и чей-то «Москвич». Туда же зарулила и Аля. Стоянка была справа от дачи, у забора, а слева, на расчищенном от сосен участочке, росли яблони, на которых еще висели здоровенные желтые антоновки, облетевшие кусты смородины, крыжовника, малины, а между рядами яблонь бугрились уже раскопанные картофельные грядки. Еще дальше поблескивали стекла теплицы. Хорошо тут было, слов нет! Ни гари, ни дыма, ни шума. Пахло смолой, прелой зеленью, подмерзающей почвой и яблоками.