Против часовой

– Поезд примерно через полчаса. Но это необязательно, – загадочно прибавил он.

– Что значит – необязательно? – не без вызова спросила Наташа.

– В Мексике поезда редко ходят по расписанию. Ты не потеряла карту?

Помни, в Чиуауа тебе надо пересесть на местный автобус… В поезде тоже комфорта немного. Как говорят у вас в Европе – плацкарт.

– Нет, карту я не потеряла, – сказала Наташа, которой стало страшно.

Ведь индейцы тараумара не говорят по-английски. Она жалобно посмотрела на Виктора, которого только что намеревалась убить. У меня осталось времени выпить последний глоток текилы, вспомнила она

– надо было надеяться – не к месту.

– Я дальше ехать не могу, – мягко сказал Виктор, наверное, поймав ее жалобный взгляд. – Как бы это сказать: у меня на севере нет друзей.

И много врагов…

Ага, значит, он шпионил и на наших, сообразила Наташа, и за это

ЦРУ его не любит. Но это, конечно, она – вместе с дочками и мужем – насмотрелась разных шпионских видео. Ей действительно захотелось в туалет.

– Я пойду, переоденусь в шорты. Жара несусветная, – сказала Наташа.

– Этого я не советовал бы тебе делать, – сказал Виктор серьезно.

Наташа своенравно дернула плечом и удалилась, взяв с собой и сумку, и чемодан.

В туалете ужасающе воняло. Над единственным железным отверстием,

очком, называл это Валерка, сидела на корточках средних лет индианка с задранной чуть не до головы юбкой – край подола она придерживала подбородком. Быть может, у нее был понос. Она посмотрела на Наташу жалобно, будто извиняясь. Ни о каких шортах и речи быть не могло… Когда Наташа снова вышла на площадь, Виктора нигде не было. Как и его автомобиля.

Глава 27. Неужели сама

Наташа беспризорно побродила по вокзалу, пока не нашла табло. Нужный поезд действительно в нем значился: Чиуауа. Почти так зовут китайскую лохматую собаку с лиловым зевом, если вставить пару х -

когда-то такая была у одного из Алкиных женихов… Здесь же был и сувенирный киоск. От страха и досады неизвестно на кого Наташа купила в нем красную ленту с узкими тесемочками на концах. И повязала ее на свою русую голову, почувствовала себя увереннее, но еще не вполне мексиканкой. И отправилась на поиски своего перрона.

Это, как выяснилось, тоже было не так сложно: перронов на этом вокзале было только два. Когда она оказалась на нужном, пустой поезд как раз подкатил задом – его с головы подпихивал тучно дымящий паровоз. Поскрипев и подергавшись, поезд остановился.

Наташа вошла в вагон, но номера места в ее билете указано не было.

Она села, как пришлось, в среднем купе, не отделенном, как и в сортире, дверями от коридора. Села к окну, лицом по ходу. Она поставила свой небольшой чемодан на лавку к стенке, чтобы опираться на него локтем, – предосторожность, чтоб не сперли: в ней заговорило крестьянское, от бабушки Стужиной,- а сумку решила держать на коленях. Если появятся симпатичные соседи, подумала она, то на каком языке я с ними смогу заговорить?

Однако никаких соседей до самой отправки так и не появилось, хотя по коридору то и дело ходили какие-то люди, гортанно перекрикиваясь, -

Наташе они напоминали цыган, что шастают по подмосковным электричкам. Но ничего купить ей не предложили. Впрочем, Наташа боялась оборачиваться, хотя, конечно, ей было очень любопытно. Она опасалась встретиться с этими мексиканскими цыганами взглядом, как будто ехала незаконно. Некоторое ощущение своей преступности не оставляло ее, и тот факт, что в сумочке у нее лежало официальное разрешение, никак не успокаивал. Недолгое пребывание в этой стране породило у нее ощущение, что порядки здесь напоминают российские.

Только люди значительно вежливее. И если местные милиционеры – должно быть, они зовутся полицейские – ее спросят в лоб, куда, а главное, зачем она едет, она не найдется, что ответить. К мужу? Но ведь только она одна знает, кто действительно на этом свете – на этом том свете, отметила Наташа, – есть ее настоящий муж.

Поезд дернулся, набрал ход, довольно прытко выбрался из грязных пригородов, больше похожих на деревню, завешанную сохнущим разноцветным тряпьем, – Наташа не уставала дивиться этой мексиканской частной чистоплотности при том, что вокруг, в общественном пространстве, все было так грязно, – и покатил было кукурузным полем. Но тут же застучал по мосту над довольно глубоком оврагом – каньоном, наверное, – унырнул в черный туннель, и над окном включилась настолько тусклая лампочка, что при ней не только читать, но и разглядеть лица попутчика было бы нельзя. Разве что заниматься любовью, ни к селу ни к городу подумала Наташа. И, как всякая женщина, мыслящая в этом отношении много конкретнее, чем всякий мужчина, подумала но с кем же?

Когда поезд, наконец, снова вышел на свет Божий, Наташу отвлекли виды. Поезд опять шел как бы по горе, а внизу теперь были видны буйно разросшиеся леса лиственного свойства. Наташа подумала, что они напоминают уральские – своим буйством и дикостью. Интересно, растет ли в них на солнечных полянках земляника… И тут Наташа, безусловно, снова заснула бы, разжала руки и неизвестно, осталась бы при сумочке, но в дверях началась какая-то толкотня. И в купе вошла старуха-индианка, толкая перед собой небольшую козу.

Коза, по-видимому, была совсем молоденькая и симпатичная, она умильно двигала розовыми губками и смотрела умными черными глазами из-под белых бровей. Наташа вежливо улыбнулась сначала козе, потом старухе и поняла, что опять засыпает. Она успела подумать, что старуха с козой не украдет у нее ничего, сунула сумку под бок и все-таки заснула.

Глава 28. Другой вид транспорта

Перед отправкой автобуса, который должен был везти Наташу из старинного города Чиуауа дальше на север, она отказалась сдавать свой чемодан в багажное отделение, которое помещалось в боку автобуса под грязной откидывающейся крышкой. Водитель лишь покачал головой и ухмыльнулся, но возражать не стал. Зато Наташа показала ему свою заветную бумажку, и он кивнул, сделал жест: мол, проходите.

Дело в том, что Наташа страшно боялась сесть не в тот автобус.

Она хотела было втиснуть чемодан под ноги, но кресла стояли слишком тесно, поэтому Наташа пересела на заднее сидение, а чемодан поставила к стенке, на пол.

Она была так возбуждена приближением к цели, что почти не смотрела на город. Заметила лишь, что этот – даже более американский, чем все виденное: все вывески здесь были по-английски. За площадью, где высился непременный, как кактус, собор с голубями, автобус, поплутав, пробился сквозь бесконечные заводские кварталы с прямыми дымящими трубами и выехал, наконец, на шоссе.

В салоне было грязно и страшно душно – кажется, никаких кондиционеров здесь не было предусмотрено. Коз никто не вез, но, судя по лицам и одежде, ехали в автобусе крестьяне, может быть, пастухи, потому что от них слегка попахивало хлевом. Кое-кто из пассажиров достал какую-то снедь, но едва у одного в руках оказалась бутылка, как шофер, видно, заметив ее в зеркало, что-то громко крикнул, и бутылка исчезла.

Наташа испытывала такое волнение, какого давно с ней не случалось: в последний раз что-то подобное она чувствовала перед защитой диссертации. Но в том-то и дело, что тогда в ее руках было защищаться, а сейчас она доверилась судьбе… Она сомневалась и всячески корила себя. За последние дни Наташа так уверилась в правильности своей авантюры, а теперь говорила себе куда, зачем, зачем… Сейчас, в этом вонючем автобусе, Наташе казалось, что она и здесь Валерку не найдет, как не нашла его в Мехико. И уже уговаривала себя: ну ничего, ничего, надо только убедиться, а деньги ведь есть, и есть в Москву обратный билет… Она уже представляла, как, сидя на уютной кухне Алки, она будет потягивать мартини – Алка пила только мартини с кампари и соком, – и рассказывать о своих невероятных приключениях. Нет, не о том, конечно, что не нашла никакого Валерки, – Алка не знала о цели ее поездки, и никто не знал и не узнает, только Сольвейг, но это не в счет, – а о головокружительном приключении на карибском острове и о фиесте мексикана…