Против Рубена Волфа
Шрифт:
Слышу гонг.
И тут же толпа ураганом в уши.
Шагаю вперед и наношу первый удар. Мимо. Руб бьет сбоку дальним и достает меня по плечу. Никакой раскачки, разогрева или прощупывания. Я резко иду на сближение и бью снизу. Попадаю. В подбородок, крепко. Рубу хорошо досталось. Я вижу. Вижу, потому что хочу этого сильнее, а он вышел сюда получить. Ему надо, чтобы его побили, и я – единственный на этом ринге, кто это может.
Три минуты на раунд.
Всё просто.
Кулаки, боль и устоять на ногах.
И вновь мой кулак врезается в тело моего брата, на этот раз впивается
Жду.
Хочу.
Бой идет, и я хочу, чтобы Руб понял, что для него это тоже бой. Второй раунд должен его убедить.
Он тоже начинается жестко, с двух коротких прямых от Руба, мимо. Я отвечаю, но мой апперкот тоже мимо цели. Руб уже досадует. Пытается поймать меня на хук, но открывается, и я посылаю лучший в своей жизни удар ему в челюсть, и…
Руб шатается.
Он шатается, и я гоню его до нейтрального угла, швыряя кулаки ему в лицо и разок крепко достав по брови. Он собирается с духом и пробивается из угла. Но я не получаю ни одного тяжелого удара, и как-то мне удается до конца раунда не поймать ни одной плюхи. Еще разок я прикладываю его в подбородок. Хороший тычок. По-настоящему хороший, и раунд за мной.
– У тебя бой, – говорю я ему.
Только три слова, и Руб пристально смотрит на меня.
В третьем раунде он налетает на меня еще яростнее, два раза бросает меня на канаты, но лишь несколько ударов достигают цели. Он тяжело дышит, и у меня легкие на пределе. На ударе гонга я изображаю взрыв энергии и устремляюсь прямиком к своему табурету. Бросаю взгляд на Руба, которому что-то говорит Перри. И вижу лицо матери, когда она поднимается утром, готовая к двум сверхурочным сменам. И это же – лицо отца в тот день у биржи труда. И лицо Стива, который бьется за себя, а в тот день и за отца – он просто говорит ему: «Привет, па!» Это лицо Сары, срывающей со мной на пару белье с веревки. И это мое лицо, каково оно вот сейчас.
– Он боится проиграть, – говорит Бугай.
– Отлично.
В четвертом Руб обороняется.
Он пропускает лишь один мой удар, но сам вскрывает меня несколько раз. Его левая особенно кошмарна, загоняет меня в его угол. Лишь раз мне удается проткнуть его защиту и щелкнуть его по челюсти. И этот раз – последний.
К гонгу я вишу на канатах, почти готовый.
В этот раз после гонга я ищу свой угол, до которого, эх, мили и мили, и ковыляю к нему. Падаю. С ног. Бугай меня подхватывает.
– Слушай, паря, – говорит Бугай, но он где-то очень далеко. Почему он так далеко? – Ты, поди-ка, не сможешь выйти на последний раунд. По-моему, тебе хватит.
До меня доходит.
– Ни за что, – умоляю я его.
Бьет гонг, и рефери вызывает нас на середину. Последнее рукопожатие перед пятым раундом. Всегда так… до сего дня.
От того, что я вижу, голова у меня дергается назад.
«Это что, в самом деле? – спрашиваю я себя. – В самом…» Сейчас передо мной стоит Руб,
и на нем только одна перчатка, а его глаза ввинчиваются в мои. На нем только одна перчатка, на левой руке, как это было всякий раз у нас во дворе. Вот он стоит передо мной, и что-то неуловимое брезжит в его лице. Он Волф, и я Волф, и я ни за что на свете не скажу своему брату вслух, что люблю его. И он никогда не скажет мне.Нет.
Мы можем только так…
Вот единственный способ.
Такие мы. Вот так мы это говорим, показываем одним доступным нам способом.
Это кое-что значит. За этим кое-что есть.
Я возвращаюсь.
В свой угол.
Зубами, зубами стаскиваю левую перчатку. Отдаю Бугаю, который забирает ее правой.
Где-то в толпе мать с отцом, смотрят.
Пульс дает пустой такт.
Судья что-то выкрикивает.
«Пой».
Это он такое кричит?
Нет, вообще-то, это было «Бой»…
Мы с Рубом смотрим друг на друга. Он идет мне навстречу. И я иду. Толпа взрывается.
Один кулак в перчатке. Второй голый.
Вот так.
Руб выбрасывает руку и хлещет мне в подбородок.
Всё, конец. Я убит, я… Но я бью в ответ, немного мимо. Падать нельзя. Сегодня никак. Только не сейчас, когда все зависит от того, смогу ли я устоять.
Я получаю еще один, и на этот раз мир стекленеет. Вот Руб напротив меня, в одной перчатке. Обе руки висят вдоль тела. И снова тишина набирает силу. Ее разрывает Перри. Знакомые слова.
– Прикончи его, – кричи Перри.
Руб смотрит на него. Смотрит на меня.
Отвечает ему.
– Нет.
Я обнаруживаю их. Родителей.
И отключаюсь.
Брат подхватывает меня и удерживает на ногах.
Не сознавая того, я плачу. Плачу, уткнувшись брату в шею, а он не дает мне упасть.
Рубака Рубен Волф. Держит меня.
Рубиться против Рубена Волфа. Это тяжко.
Рубака Рубен Волф. Его бой – в душе. Рубаки Рубена. Как и у всех нас.
Драться с Рубеном Волфом. Это не драться против него, нет. Это что-то другое…
– Живой? – спрашивает он. Шепотом.
Я не отвечаю. Я только плачу брату в горло и вишу у него на плечах. Кисти рук у меня онемели, вены горят. Сердце – гиря, болит, и где-то в нем я могу представить обиду побитой собаки.
Я понимаю, что больше ничего не произошло. Бьет гонг, и все кончено. Мы стоим посреди ринга.
– Закончили, – говорю я.
– Знаю, – Руб улыбается. Я это чувствую.
И даже в следующие минуты, пока мы возвращаемся в раздевалку сквозь гудящую толпу, момент тянется. Он несет меня до раздевалки, помогает переодеться и вместе со мной ждет, ждет появления Руба.
Сегодня мы отвалим поскорее – в основном, из-за мамы. Мы все встречаемся в фургоне.
На улице холодный воздух бьет меня по щекам.
Домой мы опять едем в полном молчании.
На крыльце миссис Волф останавливается и обнимает нас обоих. А еще она обнимает отца. И они заходят в дом.
А мы, стоя на улице, все же слышим, как Сара спрашивает с кухни:
– Так кто победил?
И ответ мы слышим:
– Никто.
Это отец.
Ма окликает нас из кухни.
– Ужинать будете, парни? Я грею!