Против течения

— Подожди минутку, я вызову Баркера, — сказал Джон. — Ты думала, что Треверс служит у нас долго, но Баркер появился здесь еще при моем дедушке. Ему около восьмидесяти, он совсем оглох, но ничто не может вынудить его оставить свой пост. Мы уже несколько лет пытаемся соблазнить его жизнью на пенсии, но он отвечает, что уйдет только вперед ногами.

И с этого момента все впечатления Энн слились в одно, состоящее из голосов, длинных галерей и огромных комнат с полированными полами, гобеленами и гербовыми щитами, с оранжерейными цветами, обюссонскими коврами, окнами, открытыми в тихие дворики, цветники и сады, не имевшие ничего общего с теми садами, что довелось Энн видеть прежде.

Она догадывалась, что Джон показывает ей Галивер с гордостью, и знала, что он хочет, чтобы она восхищалась всем тем, чем он не только восхищается, но и любит.

И все же она чувствовала, что невозможно уложить все это в сознании — такое огромное, такое неправдоподобное. И, стараясь сосредоточиться, она все больше приходила в замешательство.

Матери Джона не было дома. Баркер сказал им:

— Ее светлость надеется, что вы поймете, но у ее светлости сегодня собрание Красного Креста, и она обещала выступить и не хотела разочаровывать собравшихся. Но она вернется, как только представится такая возможность.

— Мы прекрасно понимаем, — ответил Джон. — В сущности, это дает нам возможность осмотреть дом до чая. Подайте чай в утренней комнате, Баркер.

— Ее светлость приказала подать в гостиной, сэр Джон.

— О, прекрасно. — Джон повернулся к Энн: — Это в твою честь.

— Чай в гостиной?

— Да. Парадная гостиная используется в особенных случаях — свадьба, смерть или прием королевских особ. Когда увидишь, поймешь.

Энн поняла. Это была одна из самых больших комнат, которые когда-либо видела Энн.

— Превосходный образец барокко, — сказал Джон. Но Энн была ошеломлена: позолоченная мебель, картины в витиеватых резных рамах, зеркала, отражавшие сверкающие хрустальные люстры. На каждом столе и на угловых консолях были цветы, казавшиеся даже более нереальными, чем сам дом. Орхидеи всех форм и цветов, гвоздики и лилии, составленные в букеты так, чтобы показать каждый цветок с самой выгодной стороны — картины в картине.

— Моя мать — великий садовод, — объяснил Джон. — Кроме всего прочего, естественно. В сущности, немного найдется предметов, в которых она не была бы знатоком.

Дрожь пробежала по телу Энн.

— Расскажи мне о ней.

— Она совершенно замечательная женщина, — ответил Джон. — Думаю, вы поладите.

— Ты предупредил… ты сказал ей о нас?

— Я ей написал, — небрежно произнес Джон.

Энн почувствовала, что он что-то скрывает от нее.

И только они собрались сесть, дверь открылась. Коротенькая женщина в форменном платье Красного Креста быстро вошла в комнату.

— Мой дорогой Джон, — сказала она. — Мне очень жаль, что я не смогла остаться дома и встретить вас. Баркер должен был передать вам мои извинения. На сегодняшнем собрании я должна была присутствовать непременно: секретарь уже разослала приглашения.

Джон пошел навстречу матери, наклонился и поцеловал ее в щеку, затем повернулся и повел ее к Энн.

— Это Энн, матушка.

Энн с удивлением смотрела на леди Мелтон. Почему-то она представляла ее высокой, похожей на Джона. Но когда она встретилась с ней взглядом, она поняла: несмотря на коротенькую фигуру, в ее свекрови не было ничего мелкого или незначительного.

Леди Мелтон протянула руку:

— Что ж, Энн, полагаю, я должна сказать: добро пожаловать в Галивер.

Но радушия не было в ее голосе.

7

И тогда, и впоследствии Энн казалось, что свой первый день в Галивере она запомнит на всю жизнь как нескончаемый кошмар, в котором на тебя неотвратимо надвигается неведомая опасность, а спасения нет.

Девушка иногда встречала людей, в присутствии которых чувствовала себя маленькой и ничтожной, и единственной защитой от них для нее становилось молчание; она пряталась за него, потому что боялась таких людей.

Леди Мелтон была одной из них. С первой минуты ее появления в гостиной Энн почувствовала враждебность в ее взгляде и почти неуловимое неодобрение в чистом и хорошо поставленном голосе.

— Так, а теперь вы должны рассказать мне о себе, — промолвила она, скорее приказывая, чем вызывая на откровенность.

Энн со стыдом ощутила, что язык ее парализован, и быстро посмотрела на Джона, словно призывая на помощь.

— Надеюсь, вы прочли мое письмо, матушка, — вмешался он. — В нем достаточно полное жизнеописание Энн.

Леди Мелтон перевела взгляд на сына.

— Да, прочла, — сказала она. — Оно оказалось для меня сюрпризом, если не сказать шоком.

— Этого я и боялся, — сказал Джон. — Но в то же время я рассчитывал, что вы поймете нас, матушка: Энн только что понесла тяжелую утрату, поэтому наилучшим в сложившейся ситуации могло быть очень тихое бракосочетание.

— Боюсь, я не в состоянии понять необходимость такой спешки, — холодно заявила леди Мелтон, — Энн могла бы приехать сюда и пожить у нас пару месяцев, после чего вы поженились бы как подобает.

— О, мы женаты по всем правилам, — заметил Джон с усмешкой.

Леди Мелтон не обратила внимания на замечание сына и продолжала, как будто ее не прерывали:

— Помимо всего прочего, Джон, ты не должен был забывать о своих обязанностях, и не только по отношению ко мне — это, разумеется, мелочь, — но по отношению к своим арендаторам, к своим друзьям и, что далеко не последнее, к своим избирателям. Я тревожусь, очень тревожусь, как они все это воспримут.

— Предполагаю, что мы дадим им новую пищу для пересудов, — холодно ответил Джон.

Открылась дверь, вошли дворецкий и лакей с большим подносом, на котором стояли заварочный чайник с гербом и серебряный чайник побольше с горячей водой. Стол был накрыт у камина. Энн сравнивала его с тем, что обычно подавала к чаю у себя в доме и что доставляло такое удовольствие Джону.

Скатерть из белого полотна была густо покрыта вышивкой и обшита широкой оборкой из настоящего кружева. На ней, как определила Энн, был расставлен очень красивый старинный фарфор.

Еда была разложена изящно, со вкусом, но ее было так много, что у Энн невольно возникли сомнения, управятся ли они хотя бы с десятой ее частью. Там были два блюда с крошечными лепешками, уложенными пирамидой, — на одном сделанные из черной муки, на другом из белой; аспарагус, свернутый в спираль, на тонких, как облатка, кусочках хлеба с маслом; сэндвичи с огурцами, горчицей, кресс-салатом и помидорами; прелестной формы печенье, украшенное разнообразными узорами из цветной глазури, и два больших торта: один из них на вид такой легкий, что, казалось, малейшее дуновение воздуха унесет его, а другой — так тяжело нагруженный фруктами, что напоминал сливовый пудинг.