Против течения
Шрифт:
А с другой стороны, как можно теперь что-то в моей жизни изменить, имея такое несовершенное, испорченное отложениями жира тело? Мне казалось, всё дело в том, что я стала неинтересна как женщина…
Для кого, для мужчины, интерес которого ко мне больше меня не волновал? Или для всех прочих мужчин, с которыми я пока не встретилась?
Но почему никто мне об этом не сказал? Ну, про то, что я толстая?
А где были раньше мои глаза? И глаза моего мужа? Почему он ни разу не говорил мне о том, что моё тело… То есть, он сказал совсем недавно, что я поправилась, но так по-хамски, в манере ему вовсе несвойственной, и я обиделась даже не на слова,
А ведь ему было всё равно, вот что! Его ко мне не влекло. Он сказал мне гадость именно от того, что я попалась под руку, а не потому, что его это физиологически от меня отвращало. Интересно, что во время моего внутреннего монолога у меня перед глазами стояла та самая сценка в ресторане. Причем, лица мужчины я почти не помнила. Только его глаза. И ещё до сих пор мною ощущалась какая-то особая мужская сила, от него исходившая.
Но при этом, несмотря на пробежавшую между нами искру, он скорее всего тут же обо всём и забыл. Хотя упади он к моим ногам четверть века назад, вряд ли остался равнодушным… Нашла чем себя утешать! Если бы да кабы…Сослагательное наклонение мы применяем в основном от бессилия…
Прежде слова – мужская сила – для меня были какими-то абстрактными. То есть, при этих словах я представляла себе безликого мужика, который легко поднимает мешок с картошкой, чего большинство женщин в принципе не в состоянии сделать.
Как сказала обо мне его спутница? Такие толстухи ему не нравятся? При одном воспоминании об этом меня бросило в жар. Всю жизнь я считалась в кругу своих знакомых симпатичной женщиной. Кто-то говорил – обаятельная. А кто-то даже – обольстительная. А тут вдруг выяснилось, что я как женщина вряд ли могу кого-то заинтересовать? Обольстить. Даже человека, который и помнился мне только своими глазами.
Осознать себя непривлекательной в сорок три года! А до того времени жить в полном довольстве собой. Точнее, до того времени не задумываться о том, как я выгляжу со стороны. Главное, что саму себя я вполне устраивала.
Причем, нельзя сказать, что я всегда была мямлей, которая плыла себе по течению, да и всё. Отнюдь.
Мои родители жили в собственном доме на окраине города. Мама с папой приехали в город из Петербурга строить очередной микрорайон – папа считался в Питере – тогда Ленинграде – хорошим строителем, вот местная администрация его и переманила. Пообещали дать землю под строительство, помочь людьми и стройматериалами…
Судя по разговорам родителей, далеко не все обещания чиновники выполнили, но возвращаться родители не стали, решили, стиснув зубы, «прорываться» здесь, в том городе, где я впоследствии родилась, и который стал моей малой родиной.
Из всей этой истории в выигрыше оказалась моя молодая тогда тётя по отцу. Она училась в Ленинграде в университете, родители её в своей квартире прописали. Сами уехали, можно сказать, в неизвестность, а тётя из провинциалки превратилась в ленинградку.
Но, кажется, я отвлеклась. Так вот, наша рабочая окраина способствовала развитию совсем не того характера, который сформировался у меня к восемнадцати годам.
Прежде всего, уже в первом классе я знала всё. К примеру, откуда дети берутся. А уже в четвертом классе в моем «багаже» было несколько неприличных анекдотов и залихватских частушек с отдельными матерными словами.
В шестом классе я страшно потешалась над своей одноклассницей Наташкой, которая уверяла
меня, будто её родная тётка ходила в общую баню, там села на скамейку, не подстелив под себя полотенце, и… забеременела!– Ну, ты наивная!
– Мне так мама сказала, – утверждала со слезами Наташка, – а разве мама может обманывать?!
Пришлось мне отступить, потому что мама и в самом деле обманывать не могла, и я, было, подумала, а вдруг у них какой-то особый случай произошёл с теткой, наукой не объяснённый? Даже хотела Наташке анекдот на эту тему рассказать – уже тогда я была спец по анекдотам. В нём один мальчишка – как раз в шестом классе – писал в своем сочинении: «Вот уже третье поколение наша семья размножается вегетативным способом, не зная прелестей половой жизни». Это когда родители объяснили, что его нашли в капусте.
Короче, ничего не предвещало того, что воспитанная улицей, свободная девчонка без предрассудков и комплексов, вдруг превратится в послушное, управляемое другими существо.
Просто однажды со мной случилось несчастье. Именно о нём я ночью вспоминала. И именно это воспоминание добавило ту самую последнюю каплю в медленно наполнявшуюся чашу.
Несчастье. То есть другие, возможно, утверждали бы: тебе повезло, несчастья не случилось. А я на всю жизнь стала той самой пуганой вороной, которая куста боится…
В общем, я была на дне рождения институтской подруги. Тогда мы только три месяца проучились на первом курсе университета. И с вечера, закончившегося довольно поздно, меня пошел провожать студент медицинского института, неведомо как затесавшийся в нашу компанию.
По сравнению со мной он был профессор в делах обольщения и поначалу пытался меня уговорить. Он обрисовал страшную картину, согласно которой, во-первых, я могу так и помереть в девушках, потому что страх перед таким плевым делом сослужит мне плохую службу. Во-вторых, я таки сохраню своё девичество, но попадусь в руки неумёхе, который навек отвратит меня от секса – тогда говорили, интимная жизнь…
Короче, все его увещевания были тщетными, и тогда он попытался взять меня силой…
Не взял. Я была девушкой сильной, и отчаянно сопротивлялась, и у него ничего не получилось. Но напугалась при этом так, что от страха стала размышлять о суициде. Я проборолась с насильником всю ночь и потому не пришла домой. Как обычно, в одиннадцать часов вечера. Такую границу установили мне мои родители.
– Дура! – сказал мне он. – Ты ещё пожалеешь!
И ушёл. А я осталась сидеть на скамейке совсем недалеко от родительского дома, в измятом и загвазданном платье, да еще и с синяком на скуле. Это после того, как он успел высвободить свое мужское достоинство и даже меня раздеть. Он так резко на меня упал, что сильно ударился о подставленную мной коленку, заорал и двинул мне кулаком в челюсть.
Теперь я сидела на лавочке и с тоской наблюдая, как на небосклоне разгорается рассвет. Что я скажу маме?
Она упадёт в обморок от одного моего вида.
Эта скотина – точнее, этот скот – пытался разорвать на мне платье, но оно было из такого высококачественного поплина, что разорвать у него не получилось, зато я прокусила ему руку, и получилось, что ко всему прочему испачкалась в его крови.
Теперь всё это выглядело ужасно. Пришлось бы долго объяснять, что ничего страшного не случилось, но почему-то именно предстоящее объяснение больше всего меня раздражало. Мне нужно было чего-то придумывать, как будто я была в чём-то виновата, а хотелось только одного: принять душ и заснуть.