Противники России в войнах ХХ века (Эволюция «образа врага» в сознании армии и общества)

А дела эти представлялись советским солдатам довольно странными. Например, когда пленные душманы, взятые с оружием в руках и переданные в ХАД (службу госбезопасности Афганистана), очень скоро оказывались бойцами царандоя (народной милиции) или, откупленные родственниками, возвращались обратно в банду. [733] Многие неоднократно «кочевали» с одной стороны на другую, в зависимости от конкретной обстановки, интересов личных или своего клана и даже от времени года: «Вот станет теплее, опять подадимся в горы…». [734] Или когда правительственные войска («зеленые»), воевавшие, по мнению наших солдат, «никудышно», проявляли чудеса ловкости при «проческе» кишлаков, ухитряясь выносить оттуда все подчистую вместо того, чтобы искать укрывшихся душманов. [735]

733

Из интервью с майором С.Н.Токаревым, майором П.А.Поповым, подполковником В.Д.Баженовым, прапорщиком С.В.Фигуркиным, подполковником В.А.Литвиненко // Личный архив автора.

734

Банников А.Г. Указ. соч. С. 220.

735

Из интервью с полковником С.М.Букваревым, майором И.Н.Авдеевым // Личный архив.

По обе стороны находились люди, связанные племенными и родственными узами, продолжавшие поддерживать тесные взаимоотношения, обмениваться «ценной информацией». Так, например, планирование крупномасштабных боевых операций штабом 40-й армии велось во взаимодействии с Генштабом афганской армии через аппарат военных советников, и «нередко секретные сведения о предстоящей операции прямиком из афганских штабов попадали в руки моджахедов». [736] Естественно, что подобные факты не способствовали росту симпатии у советских военнослужащих к «союзникам». Анкетирование бойцов спецназа выявило интересную особенность в их отношении к афганцам. Так, один из солдат кандагарского батальона признался: «Честно говоря, я «духов» больше уважал, чем местных коммунистов. «Духи» не прятались за чужими спинами, как царандоевцы или «зеленые» за нашими. Они все-таки защищали свою Родину и свои дома, да и воевали они лучше, чем наши союзники». При оценке боевых и моральных качеств исламских партизан приводились такие характеристики, как «у них высокая боеспособность», «прирожденные воины», «противник вовсе не глуп». [737] Победами над таким врагом можно было по праву гордиться, а «союзников», от которых каждую минуту ждали предательства, — только презирать.

736

Чикишев А. Указ. соч. С. 104–105.

737

Там же. С. 288–289.

Это была очень своеобразная война, и иноземцы оказались в ней явно лишними, сыграв отнюдь не умиротворяющую роль, как это изначально планировалось, а явившись невольным катализатором нарастающей напряженности. Несмотря на то, что в ходе боевых действий СССР вовсе не понес поражения, он не мог и выиграть в широкомасштабной повстанческой войне, победа в которой регулярных войск в принципе невозможна.

На личном опыте сотни тысяч советских военнослужащих убедились, что пришли в совершенно чужую страну, оказались в абсолютно непонятной и чуждой социо-культурной среде и выполняли неблагодарную роль, поддерживая своими штыками неадекватное этой среде центральное правительство. Фактически это была роль соседа, вмешавшегося в «семейную драку», не уяснив ее сути, да еще пытавшегося учить одну из сторон своим правилам и нормам поведения. Соваться в чужой, да к тому же мусульманский средневековый «монастырь» было делом заведомо проигрышным и безнадежным. Вот только расплачиваться за недальновидность политического руководства пришлось «ограниченному контингенту». И его отнюдь не туристическое знакомство с исламским миром дорого обошлось не только воинам-«афганцам», но и нашей стране в целом.

Итоги этой войны можно рассматривать не как военное, а как политическое поражение, учитывая то, что советское руководство не только вынуждено было по политическим мотивам вывести свои войска из Афганистана, но и допустило грубую стратегическую ошибку, полностью бросив на произвол судьбы своего недавнего союзника — революционное правительство Наджибуллы, имевшего достаточно прочные позиции и нуждавшегося для удержания власти преимущественно в финансовой и материально-технической поддержке. Результатом стало его свержение, развязывание еще более кровавой гражданской войны в Афганистане и рост влияния исламских фундаменталистских сил. Неблагоприятный для СССР исход Афганской войны во многом стал стимулом или косвенным фактором для разжигания внутренних племенных, межэтнических и религиозных конфликтов в пограничных с Афганистаном среднеазиатских республиках, особенно в Таджикистане. В результате центрально-азиатский регион замкнул дугу нестабильности вдоль южных рубежей сначала СССР, а затем и постсоветской России.

* * *

Для российского исторического сознания весьма противоречивой оказалась память об Афганской войне 1979–1989 гг., о которой, пока она шла, в стране почти ничего не знали, а когда она завершилась, начался период острой политической борьбы, трансформации и распада советской системы и государства. Естественно, такое событие как Афганская война не могло не привлечь внимание в качестве аргумента в идеологическом и политическом противоборстве, а потому и в средствах массовой информации был представлен и надолго сохранялся ее почти исключительно негативный образ. Руководство М.С.Горбачева объявило введение войск в Афганистан «политической ошибкой», и в мае 1988 — феврале 1989 гг. был осуществлен их полный вывод. Существенное влияние на отношение к войне оказало неадекватное, но эмоциональное выступление академика А.Д.Сахарова на Первом съезде народных депутатов СССР о том, что будто бы в Афганистане советские летчики расстреливали своих солдат, попавших в окружение, чтобы они не могли сдаться в плен, вызвавшее сначала бурную реакцию зала, а затем резкое неприятие не только самих «афганцев», но и значительной части общества. [738] Однако именно с этого времени — и особенно после Второго съезда народных депутатов, когда было принято Постановление о политической оценке решения о вводе советских войск в Афганистан, [739] — произошло изменение акцентов в средствах массовой информации в освещении Афганской войны: от героизации они перешли не столько к реалистическому анализу, сколько к инверсии оценок и явным перехлестам. Постепенно войну, которая отнюдь не закончилась военным поражением, стали изображать как проигранную. Распространившееся в обществе негативное отношение к самой войне стало переноситься и на ее участников.

738

См.: Первый съезд народных депутатов СССР. 25 мая — 9 июня 1989 г. Стенографический отчет. Т. II. М., 1989. С. 343–350.

739

См.: Второй съезд народных депутатов СССР. Стенографический отчет. 12–24 декабря 1989 г. Т. IV. М., 1989. С. 432–454, 616.

Глобальные общественные проблемы, вызванные ходом «перестройки», особенно распад СССР, экономический кризис, смена социальной системы, кровавые междоусобицы на окраинах бывшего Союза, привели к вытеснению на периферию общественного сознания и угасанию интереса к уже закончившейся Афганской войне. Сами воины-«афганцы», вернувшиеся с нее, оказались лишними, ненужными не только властям, но и обществу в целом. Не прошло бесследно и массированное воздействие на сознание населения СМИ, почти исключительно негативно освещавших все, что касалось роли СССР в событиях в Афганистане.

Не случайно восприятие Афганской войны самими ее участниками и теми, кто там не был, оказалось почти противоположным. Так, по данным социологического опроса, проведенного в декабре 1989 г., на который откликнулись около 15 тыс. человек, причем половина из них прошла Афганистан, участие наших военнослужащих в афганских событиях оценили как «интернациональный долг» 35 % опрошенных «афганцев» и лишь 10 % невоевавших респондентов. В то же время как «дискредитацию понятия «интернациональный долг» их оценили 19 % «афганцев» и 30 % остальных опрошенных. Еще более показательны крайние оценки этих событий: как «наш позор» их определили лишь 17 % «афганцев» и 46 % других респондентов, и также 17 % «афганцев» заявили: «Горжусь этим!», тогда как из прочих аналогичную оценку дали только 6 %. И что особенно знаменательно, оценка участия наших войск в Афганской войне как «тяжелого, но вынужденного шага» была представлена одинаковым процентом как участников этих событий, так и остальных опрошенных — 19 %. [740] Доминирующим настроением в обществе было стремление поскорее забыть об этой войне, что явилось одним из проявлений «афганского синдрома» в широком его понимании. Лишь через много лет стали появляться попытки более рационально осмыслить причины, ход, итоги и последствия Афганской войны, однако они в основном ограничиваются узким кругом специалистов и пока не становятся достоянием массового общественного сознания.

740

После Афганистана // Комсомольская правда. 1989. 21 декабря.

Что касается формирования представлений в российском обществе об Афганистане, но можно констатировать, что они стали более адекватными и более негативными, нежели мифологизированный образ этой азиатской страны до войны и в самом ее начале. Советские люди имели мало сведений об Афганистане, но знали, что на южных границах расположена страна, отсталая, но постепенно развивающаяся и дружественная СССР. Россияне в большинстве своем отдают себе отчет, насколько глубока историческая и социокультурная «пропасть» между европеизированной Россией и фактически средневековым Афганистаном. Опыт «принудительного» контакта значительной части российских граждан с иной страной и иной культурой внес в общество более разносторонние знания о них и твердое убеждение, что нельзя насильно «осчастливливать» другие народы. Последовавшая радикальная исламизация Афганистана с установлением власти талибов, превращение страны в базу мирового религиозного экстремизма, оплот террористической сети, стремящейся к установлению своей власти по всему миру и влияющей на процессы в России, сформировали существенно иной образ этой страны, нежели существовал даже в конце 1980-х гг. «Афганский след» в событиях на юге России, особенно в Чечне, в целой серии крупных террористических актов, еще ждет изучения.

Заключение

В монографии было проведено комплексное изучение одной из актуальных проблем социальной и «ментальной» истории, раскрытие социокультурного и психологического феномена восприятия «чужого» в экстремальной ситуации войны, а также эволюция «образа врага» в послевоенное время, его бытование и трансформация в исторической памяти.

Значимость этой проблематики определяется рядом факторов. Во-первых, тем, что военная составляющая «хронологически» занимала важную часть российской истории XX века. Во-вторых, социальная практика экстремальных ситуаций — войн и вооруженных конфликтов — в значительной мере влияла на периоды мирного развития, на политическую и социальную практику внутренней жизни государства и общества. И здесь проявлялась особая роль ментального аспекта темы: взаимосвязи психологии и идеологии, формирования специфического феномена перенесения психологии и идеологии враждебности к внешнему противнику и ощущения враждебности окружающего мира — на складывание психологии осажденной крепости и формирование психологической напряженности в самом обществе. В третьих, значение темы монографии определяется и «внешним» ее аспектом: проблемой нормализации взаимоотношения с окружающим миром, влиянием исторической памяти, включая ретроспективное сохранение «образа врага», на послевоенные взаимоотношения, в том числе и с бывшими военными противниками, ролью психологии стереотипов ожидания враждебности и задачами ее преодоления.

В книге был рассмотрен хронологически широкий отрезок истории — весь XX век, на протяжении которого Россия как субъект международных отношений выступала в разном качестве: и как имперское государство с глубокими историческими корнями и с давними геополитическими интересами, и как страна, находившаяся в состоянии революционных потрясений и гражданской войны, и как постреволюционное государственное образование нового типа с особой идеологией, социально-экономическим устройством, внешнеполитическими установками, специфическим менталитетом населения. Тем не менее, во многом это была одна и та же страна — с социокультурной, этнической, геополитической и т. д. преемственностью. И хотя каждый исторический поворот, многочисленные трансформации страны и общества привносили немало радикальных изменений, как и многочисленные войны, в которые было втянуто российское государство, — в отношениях с внешним миром и в его восприятии сохранялись многие общие закономерности, в том числе и в формировании «образа врага».

В качестве военных противников России на протяжении XX века выступали многие государства. Они были разными по силе и международному влиянию, по географическому положению относительно российских границ, по истории взаимоотношений с Россией и т. д. Были среди них «традиционные» противники нашей страны, воевавшие с ней неоднократно в прошлые столетия (Турция, Германия, Англия, Франция, Польша), были и новые, лишь недавно самостоятельно вышедшие на международную арену (Япония, Финляндия). С некоторыми из них у России были периоды сближения вплоть до заключения союзов и отчуждения, переходящего в политическое противостояние и военные конфликты (Англия, Франция, Германия, Италия, Румыния, и др.). Некоторые государства в результате столкновения с Россией сошли с исторической арены (Австро-Венгрия), а возникшие на их обломках новые государственные образования также оказывались в роли российских противников, хотя и второстепенных (Венгрия, Словакия). В ряду противников России оказывались и новые государства, ранее являвшиеся частью Российской Империи (Польша, Финляндия). Перечисленные варианты далеко не полностью отражают всю сложность и противоречивость, многоцветную палитру взаимоотношений России со своими ближними и дальними соседями — государствами, которые на том или ином этапе вступали с ней в вооруженное противоборство. Например, Болгария, дважды в мировых войнах вступая в антироссийские военные коалиции, фактически не вела против нее боевых действий.