Противоречивая степь

Наступило молчание.

– Был такой ученый Маркс, – прервал молчанье Тулеген, – так вот, он утверждал: «Когда идея овладевает массой, то она становится материальной силой». Вооружившись идеей, можно не только повелевать стадом и не только принуждением, но и изнутри, через тупое сознание. Народ надо вести за собой, учить его жить по-новому! Я не забыл ваших слов, отец! Учиться! А теперь я должен идти своей дорогой, идти к тому свету впереди, что увидел благодаря учебе. Тогда, во время учебы, это меня еще не захватывало. А теперь не дает мне покоя. Долг перед народом – вот мое предназначенье.

– Я не могу спорить с тобой, сынок!

– Мне самому еще надо во всем разобраться, – чуть слышно произнес Тулеген. – Братья задали вопрос, почему нас, степняков, всех огульно зовут киргизами. Мы будем ими до тех пор, отец, пока не поймем, что нужно менять наше отношение к окружающему миру, не ограничиваться в своей жизни только обычаями предков и упованием на волю Всевышнего. Наша задача сейчас – не показывать зубы России, а вживаться в нее, в этот другой мир, через просвещение искать пути духовного обогащения народа, изучать достижения науки и техники, которые поставил себе на службу человек, и все это перенести на свой народ, чтобы улучшить и облегчить его существование в этих суровых условиях. Россия – это наш свет в конце тоннеля, выход из вековой тьмы. Наши деды были мудры, встав под ее защиту. Но сейчас этого мало, нужно движение вперед… Я, пожалуй, пойду, отец! Да и вам пора отдыхать.

– Да! Конечно, ступай. Загляни к матери. Мы ужинаем поздно, если ничем не занят, приходи.

– Спасибо, отец! Отдыхайте.

Тулеген, выйдя от отца, направился к себе. Недалеко, у небольшой белой юрты одного из приказчиков Жунуса, отвечавшего за поступление податей и налогов, ее хозяина отчитывал приехавший урядник за какие-то недочеты-прегрешения с присущим русским людям этого сословия красноречием в спорных вопросах. И с каждым резким словцом он рубил рукой, а на второй загибал пальцы. А приказчик-казах, худощавый, в покрытой зеленым вельветом безрукавке и белой, вышитой серебряными нитками тюбетейке, на каждый загиб его пальца виновато кивал головой.

Тулеген, увидев эту сцену, остановился, сделав надменный вид, прислушиваясь, и направился к ссорившимся…

– Урядник! Потрудитесь объяснить, что происходит?

Урядник, краснощекий, русый, с рыжими пышными усами, увидев казаха в офицерском мундире, сделал удивленный вид: «Нет, бывало такое, но чтобы здесь, в этой глуши, забытой Богом и людьми!»

Как бы предвидя удивление урядника, Тулеген, так и не дождавшись объяснений, продолжил:

– Смею вас заверить, уважаемый, что офицерские погоны жалованы мне монаршей милостью их императорского величества за труды не менее важные, чем обязанности сборщика налогов.

Служивый, не зная, что ответить, отрапортовал:

– Урядник Сухоруков, ваш благородь.

– Вы закончили, любезный?

– Так точно. Разрешите итить, ваш благородь.

– Сделайте милость. Не смею задерживать.

Урядник, взяв под козырек, тяжело взгромоздившись, пришпорил коня. Тулеген, проводив его взглядом, повернулся к приказчику, тот почтительно сделал уважительный поклон, приложив руки к груди.

Под впечатлением от происшествия, которому Тулеген невольно стал свидетелем, его опять стали преследовать гнетущие мысли. Из разговора с отцом он понял, что пройдут еще десятки лет и все так же, как теперь, в степи будет жизнь протекать своим чередом – не затронутая цивилизацией.

Навязчивые идеи о прозрении своего народа уносили его от настоящей, окружающей его действительности, и, как бы пытаясь избавиться от них, пожирающих его сознание изнутри, он повернул обратно и быстро зашагал к юрте матери.

9

С самого начала прибытия Тулегена в родной аул его мать Сулема, еще молодая женщина, не переставала ждать его появления у себя в гостях.

Ее небольшая белая юрта сияла чистотой и роскошным убранством. Справа у входа стоял небольшой, окованный серебряной чеканкой сундук работы хорезмских мастеров. Рядом с тахтой возвышалась гора аккуратно сложенных одеял и подушек, упрятанных в вышитые разноцветными кружевными, в восточном стиле, орнаментами пододеяльники и наволочки. Слева небольшой стол-дастархан, покрытый белоснежной кружевной скатертью. Он был заставлен разными сладостями, которые так любил в детстве ее сын.

Были тут и нават, и жент, много конфет. Немного жали-жая, подкопченной конины, жирные слои которой светились ярким янтарем. По всей юрте стоял запах ароматных баурсаков. Когда Тулеген подходил к юрте матери, из нее вышла с какими-то вещами девушка и, увидев его, быстро воротилась обратно. Через минуту показалась мать. После слов приветствия сына она прижалась к его груди, а затем вошли в жилище. Сидевшая на тахте поджав под себя ноги девушка быстро соскочила с места и стеснительно прикрыла лицо ладонями.

– А это моя помощница Алия, дочь наших дальних родственников, – с какой-то особой гордостью сказала Сулема.

– Здравствуй, красавица.

Девушка слегка поклонилась.

– Она тоже умеет говорить по-русски.

– Но! Весьма похвально.

С самого детства Алия тянулась к солнцу, как весенний цветок, и к семнадцати годам стала стройной, как стебель султана ковыля, а в темных отблесках глаз, напоминавших блеск воды степного колодца, стояла такая глубина, что, заглянув в них, можно было утонуть. Она была в длинном шелковом полупрозрачном голубом платье, под которым угадывались стройные линии тела.

– О, восточные сладости! – переведя взгляд на скатерть, по-детски обрадовался Тулеген.

– Это все моя помощница, – отозвалась с улыбкой мать.

Тулеген взглянул еще раз на девушку, та зарделась от похвалы, ее глаза, опушенные ресницами, дарили тепло и нежность.

Сели пить чай.

– А как скачет она на коне!.. – продолжала мать нахваливать свою воспитанницу.

– Что ж вы хотите, дочь степей! – По лицу Тулегена пробежала улыбка. – Может, завтра составите мне компанию? Я тогда не стану отрывать от дел пастуха Мукаша. – Тулеген взглянул на девушку.

– Поедет, – с радостью ответила за нее мать.

Та с милой улыбкой на лице стеснительно кивнула.

Он говорил о своих годах учебы, как живут в больших городах, как учатся и одеваются барышни. Женщины, затаив дыхание, слушали его. Он был настолько поглощен своим рассказом, что не заметил, как девушка не сводила с него глаз. Сулема по-матерински была проникнута к девушке любовью и заботой и с появлением сына молила Всевышнего, чтобы молодые люди нашли в своих сердцах привязанность друг к другу, которая перешла бы в большое чувство. Она за беседой занималась заставленной скатертью, все подсовывая сыну угощения.

– Спасибо, мама! И тебе, Алия, тоже. Все было очень вкусно. Ну что, пусть готовят нам лошадей? Не передумала? – С мягкой улыбкой Тулеген вопросительно посмотрел на застенчивую девушку.

– Хорошо, будем готовы, – смеясь, опять за нее ответила мать.

Утром, подъехав к юрте матери, он не успел спешиться, как оттуда вышла Алия. Она подошла и, взяв из рук Тулегена поводья второго коня, легко, как перышко, поднятое ветром, оказалась в седле.

На ней были легкие белые просторные шаровары и в тон зеленой байковой безрукавке легкая, с длинными рукавами и поднятым воротником кофта. На голове – вышитый серебром зеленый чепчик, увенчанный на макушке вензелем.