Противостояние. Том II

Но теперь, сидя на холодном, как мраморный могильный камень, крыльце, с чашкой отвратительного растворимого кофе, плещущегося в желудке, грызя холодные, по вкусу похожие на опилки пирожные, он мог думать. После полосы безумия к нему наконец вернулась способность мыслить ясно и здраво. Ему пришло в голову, что для человека, который всегда считал себя кроманьонцем среди стада рыкающих неандертальцев, он в последнее время слишком мало предавался размышлениям. Он прислушивался не к своей интуиции, а к своему пенису.

Устремив взгляд на горы, он сразу же обратился мыслями к Фрэнни Голдсмит. Теперь он знал наверняка: это Фрэнни побывала в тот день в его доме. Он зашел в дом, где она жила с Редманом, придумав подходящий предлог, но на самом деле надеясь взглянуть на подошвы ее кроссовок. Как оказалось, на ней были спортивные тапочки, подошвы которых по рисунку точно совпадали с отпечатком в его подвале. Кружки и стрелки вместо обычного зигзагообразного узора. Нет вопросов, детка.

Он полагал, что легко может вычислить, как все происходило. Каким-то образом она обнаружила, что он читал ее дневник. Должно быть, он оставил пятно или другой след на одной из страниц… может, на нескольких. Вот она и пришла к нему в дом в поисках каких-нибудь доказательств того, как он воспринял то, что прочел. Письменных доказательств..

Разумеется, в доме находился его гроссбух. Но она не нашла его, в этом он был абсолютно уверен. В его гроссбухе было откровенно сказано, что он намеревался убить Стюарта Редмана. Если бы она отыскала что-то подобное, она сказала бы об этом Стю. А даже если бы и не сказала, то наверняка не смогла бы держаться с ним так просто и непринужденно, как вчера.

Он покончил с последним пирожным, поморщившись от вкуса холодной глазури и заледеневшего желе, и решил, что не поедет на мотоцикле, а пройдется до автобусной станции пешком; Тедди Уайзак или Норрис могут подвезти его по дороге домой. Он отправился в путь, застегнув свою легкую куртку до самого подбородка, чтобы уберечь себя от холода: воздух прогреется только через час. Он миновал пустые дома с зашторенными окнами и где-то через шесть кварталов по Арапахо начал встречать крестики, жирно выведенные мелом на дверях. Снова его идея. Похоронный комитет уже проверил все помеченные дома и вывез оттуда все тела, которые нужно было вывезти. «X» — значит, вычеркнут. Люди, жившие в тех домах, на которых стоял крестик, канули в вечность. Через месяц эти крестообразные отметины появятся по всем) Боулдеру, свидетельствуя о конце эры.

Пришло время поразмыслить, и поразмыслить как следует. Кажется, с тех пор как он повстречал Надин, он и в самом деле перестал думать… Но, быть может, в действительности он перестал думать еще до этого.

«Я прочитал ее дневник, потому что был оскорблен и ревновал, — подумал он. — Потом она забралась в мой дом, вероятно, ища мой дневник, но не нашла его. Но один лишь шок от того, что кто-то вломился ко мне, похоже, был уже достаточным отмщением. Это здорово выбило меня из седла. Возможно, теперь мы квиты, и не пора ли поставить на этом точку?»

Он действительно уже больше не хотел Фрэнни, не так ли?.. Но так ли?

Он почувствовал, как зловещий уголек обиды зажегся у него в груди. Может быть, и не хотел. Но это не отменяло того факта, что они отвергли его. Хотя Надин мало говорила о причинах, приведших ее к нему, Гарольд полагал, что и ее каким-то образом отвергли, дали отпор, прогнали. Они были парой отщепенцев, а отщепенцы вынашивают коварные планы. Может быть, это единственное, что позволяет им не сойти с ума. («Не забыть бы вставить это в свой дневник», — подумал Гарольд… он был уже почти в центре города).

По другую сторону гор находилась целая компания отщепенцев. А когда в одном месте собирается достаточно отщепенцев, возникает мистическое притяжение — и ты оказываешься внутри этого мира аутсайдеров. Внутри, где тепло. Такая малость — быть внутри, где тепло, но на самом деле это так много. Почти самая важная вещь на свете.

Может, он не хочет, чтобы они были квиты и чтобы все закончилось. Может, он не хочет надрывать пупок ради перспективы разъезжать в похоронной карете двадцатого столетия, получать ничего не значащие благодарности за свои идеи и ждать пять лет, пока Бейтман не уйдет в отставку из их распрекрасного комитета, чтобы он смог войти в него… А что, если они снова решат прокатить его? А они могут, поскольку дело тут не только в возрасте. Они взяли этого проклятого глухонемого, а он всего на несколько лет старше Гарольда.

Уголек обиды разгорелся теперь ярким пламенем. Думать, конечно, думать — легко сказать, а иногда и легко выполнить, но… Что толку думать, если все, что ты получаешь взамен от правящих миром неандертальцев — это дикий гогот или, что еще хуже, письменная благодарность?

Он добрался до автобусной станции. Было еще рано, и никто пока не появился. На двери висело объявление, что 25-го опять состоится общее собрание. Общее собрание? Общая галиматья.

Зал ожидания был весь завешан плакатами, рекламирующими туры компании «Грейхаунд Америпасс», и фотографиями больших уродливых междугородных автобусов, катящих по Атланте, Новому Орлеану, Сан-Франциско, Нашвиллу и Бог знает где еще. Он сел и холодным взглядом уставился на темные газовые автоматы, автомат кока-колы и кофеварку, которая также разливала чай «Липтон», слабо пахнущий дохлой рыбой. Он закурил сигарету и швырнул спичечный коробок на пол.

Они приняли конституцию. Ур-р-р-а-а-а-а. До чего же распрекрасно и замечательно. Они даже спели «Звездно-полосатый флаг», слава Христу всемогущему. Но допустим, Гарольд Лодер поднялся бы с места не для того, чтобы внести пару конструктивных предложений, а чтобы открыть им страшную правду жизни в этот первый год после эпидемии?

«Леди и джентльмены, меня зовут Гарольд Лодер, и я здесь для того, чтобы рассказать вам, говоря словами старой песенки, как идут у нас делишки и где главные все фишки. Как Дарвин. Друзья и соседи, в следующий раз, когда вы встанете и споете Национальный гимн, задумайтесь о следующем: Америка сдохла, она мертва, как гвоздь в двери, мертва, как Джекоб Марли, как доставка обедов по заказу и как Гарри Трумэн, но законы, изложенные мистером Дарвином, еще очень и очень живы, живы, как был жив призрак Джекоба Марли для Эбенезера Скруджа. Размышляя о прелестях конституционного правления, уделите немного времени размышлениям о Рэндалле Флагге, человеке запада. Я сильно сомневаюсь, что он тратит время на такую ерунду, как общие собрания, ратификации и дискуссии по поводу истинного значения болтологии в лучших традициях либерализма. Вместо этого он сосредоточен в основном на своем Дарвине, готовясь протереть великую пластиковую стойку вселенной вашими дохлыми телами. Леди и джентльмены, позвольте мне робко предположить, что, пока мы пытаемся включить свет и ожидаем, когда же хоть один врач отыщет наш маленький счастливый улей, он, может быть, неустанно ищет кого-то с дипломом пилота, чтобы начать бомбежки Боулдера в лучших традициях „Фрэнсис Гэри Пауэрз“. Пока мы обсуждаем животрепещущий вопрос о том, кто войдет в комитет по очистке улиц, он, вероятно, уже готовится к созданию комитета по чистке ружей, не говоря уже о минометах, ракетных установках и, вполне возможно, центрах бактериологического оружия. Конечно, мы все знаем, что в этой стране НЕТ никаких центров бактериологического или биологического оружия, и это одна из тех вещей, которые сделали эти страну великой — КАКУЮ страну, ха-ха, — но вы должны отдавать себе отчет в том, что, пока мы заняты детскими играми, он…»

— Эй, Сокол, зарабатываешь сверхурочные?

Гарольд поднял глаза и улыбнулся.

— Ага, думаю, кое-что заработаю, — сказал он Уайзаку. — Я и тебя отметил, когда пришел. Так что шесть баксов тебе уже причитается.

— Ну ты и хохмач, Сокол, — расхохотался Уайзак.

— Это точно, — согласился Гарольд, все еще улыбаясь, и принялся перешнуровывать ботинки. — Жуткий хохмач.

Глава 56

Стю провел следующий день на электростанции, занимаясь обмоткой двигателей, и после работы возвращался домой на мотоцикле. Он доехал до маленького парка напротив Первого Национального банка, когда услышал, как его окликнул Ральф. Он слез с мотоцикла и пошел к открытой оркестровой площадке, где сидел Ральф.

— А я тут вроде как поджидаю тебя, Стю. У тебя найдется минутка?

— Только одна. Опаздываю к ужину. Фрэнни будет волноваться.

— Ага. Судя по твоим лапам, ты мотал проволоку на электростанции. — Ральф выглядел рассеянным и озабоченным.

— Да. Даже рукавицы не помогают. Все ладони окорябаны.

Ральф кивнул. В парке торчало еще, быть может, с полдюжины людей, глазевших на узкоколейную электричку, ходившую когда-то из Боулдера в Денвер. Три молодые женщины ужинали на открытом воздухе. Стю было очень приятно просто посидеть здесь, положив израненные руки на колени. «Может, следить за порядком будет не так уж и плохо, — подумал он. — По крайней мере это избавит меня от этой чертовой канители в восточном Боулдере».

— Как там дела? — спросил Ральф.

— Мне-то откуда знать, я же просто чернорабочий, как и все остальные. Брэд Китчнер говорит: все путем. Он уверяет, что огни зажгутся к концу первой педели сентября, может, и раньше, а отопление мы получим в середине месяца. Конечно, он еще молод, чтобы прогнозировать точно…

— Я ставлю все бабки на Брэда, — сказал Ральф. — Я ему верю. Он, как ты говоришь, в своем деле дока. — Ральф попытался рассмеяться, но смех превратился во вздох, вырвавшийся, казалось, из самого сердца.