Противостояние. Том II

— Может, ты слишком озабочен именно этой стороной дела, — сказала Фрэнни. — Я имею в виду, если там и в самом деле есть линия сторожевых постов, то она ведь не может быть очень плотной?

— Ага. Один человек на каждые пятьдесят миль, не чаще. Если только людей у него не в пять раз больше, чем у нас.

— Значит, если только они не установили какое-то довольно сложное оборудование: радары, инфракрасные лучи и все эти штучки, которые показывают в шпионских фильмах, — Том сумеет пройти их посты?

— Мы надеемся на это. Но…

— Но на тебя накатил приступ угрызений совести, — мягко произнесла она.

— Ты думаешь, дело в этом? Ну… может, и так. Родная, а что хотел Гарольд?

— Он принес груду топографических планов тех районов Зоны, где его поисковый комитет разыскивает Матушку Абагейл. Знаешь, Гарольд помимо руководства поисковым комитетом еще работает в похоронном комитете. Он выглядел жутко усталым, но причина тут не только в его обязанностях по Свободной Зоне. Кажется, он потрудился еще и на другом фронте.

— Где это?

— У Гарольда теперь есть женщина.

Стю поднял брови.

— Кстати, он поэтому и не остался ужинать. Угадай, кто она.

Стю уставился в потолок.

— Итак с кем же мог спутаться Гарольд? Сейчас попробуем…

— Ну кто так выражается! Чем тогда, по-твоему, мы с тобой занимаемся? — Она шутливо замахнулась на него.

— Забавно, верно? Сдаюсь. Кто?

— Надин Кросс.

— Та женщина с белыми прядями в волосах?

— Она самая.

— Черт, да она же раза в два его старше.

— Я думаю, — заявила Фрэнни, — что вряд ли это заботит Гарольда на нынешней стадии их отношений.

— А Ларри знает?

— Не знаю, да и не хочу знать. Эта женщина, Кросс, больше не подружка Ларри. Если вообще была ею.

— Ага, — сказал Стю. Он был рад, что Гарольд отыскал наконец себе маленькое любовное развлечение, но его не очень интересовала эта тема. — Ладно, а что Гарольд думает об этом поисковом комитете? Он дал тебе понять?

— Ну ты же знаешь Гарольда. Он много улыбается, но… скорее печально. Наверное, поэтому большую часть времени он тратит на похоронные дела. Ты слышал, они там теперь называют его Соколом?

— Правда?

— Я слышала сегодня. Не знала, о ком идет речь, пока не спросила. — Она на мгновение задумалась, а потом рассмеялась.

— Что тут смешного? — спросил Стю.

Она вытянула ноги, обутые в кроссовки. На их подошвах красовались кружки и стрелки.

— Он сделал комплимент моим кроссовкам, — сказала она. — Разве не бред?

— Сама ты — бред, — ухмыльнулся Стю.

Гарольд проснулся перед рассветом с тупой, но отнюдь не неприятной болью в мошонке. Встав, он слегка вздрогнул. По утрам становилось явно холоднее, хотя было лишь 22 августа и до настоящей осени оставался еще целый месяц.

Но ниже пояса у него был пожар, это — да. Один лишь взгляд на прелестный изгиб ее ягодиц, когда она сейчас лежит на кровати в своих крошечных прозрачных трусиках, ощутимо согревал его. Она не будет против, если он сейчас разбудит ее… Ну вообще-то, может, и будет, но не станет возражать. Он до сих пор плохо представлял себе, что может скрываться за этими темными глазами, и все еще немного боялся ее.

Вместо того чтобы разбудить ее, он тихонько оделся. Вопреки бушующей в нем страсти ему не очень хотелось сейчас возиться с Надин.

Что ему было нужно, так это пойти куда-нибудь одному и как следует подумать.

Уже одетый, держа в левой руке ботинки, он задержался у двери. От прохлады в комнате и прозаического процесса одевания его желание пропало. Теперь он ощущал запах в комнате, и запах этот не приводил его в восторг.

Это всего лишь одна маленькая вещица, говорила она, без которой они вполне могут обойтись. Может быть, это было правдой. Ртом и руками она могла делать почти невероятное. Но если это такая малость, почему в комнате стоит спертый и слегка прокисший запах, который ассоциировался у него с одинокими развлечениями самых горьких лет?

«Может быть, тебе хочется, чтобы была горечь».

Поганая мысль. Он вышел, тихонько притворив за собой дверь.

В тот самый момент, когда закрылась дверь, глаза Надин распахнулись. Она села, задумчиво взглянула на дверь и снова легла. Все тело у нее болело от медленной и непроходящей круговерти желания. Это было почти как при менструальных циклах. Если это такая уж малость, подумала она (не подозревая, что Гарольд думал о том же), почему же она так себя чувствует? В какой-то момент этой ночью ей пришлось закусить губы, чтобы удержаться от криков: «Перестань валять дурака и ПРОТКНИ меня этой штукой! Слышишь? ВОТКНИ в меня эту штуковину, ЗАПОЛНИ меня всю! Думаешь, ты хоть что-то делаешь для меня? Воткни в меня это, и давай же, ради Бога — или по крайней мере ради меня, — закончим это сумасшедшее игрище!»

Он лежал, зарывшись головой у нее между ног, издавая странные звуки вожделения, звуки, которые могли бы показаться смешными, не будь они столь искренно жадными, почти животными. И она подняла глаза, когда эти слова готовы были слететь с ее губ, и увидела (или только подумала, что видит?) лицо в окне. В то же мгновение пожар ее собственного вожделения превратился в холодную золу.

Это его лицо злобно ухмылялось ей.

Вопль уже готов был вырваться из ее горла… и тут лицо исчезло, и стало ясно, что то была лишь игра теней на темном стекле, покрытом пылью. Не страшнее домового, которого ребенок воображает себе спрятавшимся в шкафу или притаившимся, свернувшимся в комок за грудой игрушек в углу.

И ничего больше.

Если не считать того, что нечто большее было, и даже сейчас, в холодном трезвом свете начинающегося дня, она не могла притворяться, что ничего не было. Притворяться было бы опасно. Это был он, и он предупреждал ее. Будущий муж наблюдал за своей суженой. И согрешившая невеста стала бы невестой отверженной.

Уставясь в потолок, она думала: «Я сосу его член, и это не грех. Я даю ему пихать мне в задницу, и это тоже не грех. Я одеваюсь для него, как дешевая уличная проститутка, и это позволительно».

Этого достаточно, чтобы как следует поразмыслить над тем, что же за человек твой жених на самом деле.

Надин долго-долго смотрела в потолок.

Гарольд сделал себе растворимый кофе, поморщившись, выпил его, а потом взял несколько холодных пирожных и вышел с ними на крыльцо. Там он уселся и жевал их, пока не рассвело.

Вспоминая о последних днях, он испытывал такое чувство, будто бы участвовал в какой-то бешеной карнавальной скачке. Вереница оранжевых грузовиков; Уайзак, похлопывающий его по плечу и называющий его Соколом (теперь они все его так называли), мертвые тела — их нескончаемый сплошной поток, а потом возвращение домой от всех этих трупов к нескончаемому потоку извращенного секса. Вполне достаточно, чтобы помутилось в голове.