Противостояние

— Нет, рядовой Васнецов, никто меня не обижал.

— А чего ревела белугой?

— Могу за два года один раз? Ностальгия по слезам замучила, вот и поплакала. Вспомнила хоть как это.

— Не чеши. Влюбилась в майора, а он тебя послал. Не первую. Глухо за ним бегать, поняла? Жену он любит, все знают, а она погибла, так он память о ней бережет, мертвую любить продолжает. Поняла? Вот это любовь. Способны на такое бабы? Нет, — вздохнул и поднялся.

А Лена смотрела в одну точку и думала: как ей с Николаем поговорить, чтобы зла не держал. Как жить, если дышать без него трудно?

Николай успокоился немного, но говорить все равно не мог — слова в горле застревали. Сидел, курил и понимал одно — шагу Лена от него больше не ступит. При штабе его переводчицей будет — пусть хоть кричит, хоть сердится, хоть что делает.

В комнату Семеновский с Грызовым ввалились, Миша заглянул и у всех троих один взгляд: жив?

— Привет, новобрачный, — подал ему руку Семеновский. Но Николай видеть никого, ничего не мог — переносицу пальцами сжал, чтобы ординарца своего по маме не обругать — сообразил уже, каким ветром политрука и капитана надуло.

Мужчина неладное заподозрил, сунул руки в карманы напротив Никола стоя. Изучал:

— Стряслось что? — подсел Федор. — Поругались? Так дело молодое.

Санин к окну отошел: не выказать это, слов таких нет.

— Белозерцев?! Ну-ка, спиртику нам сообрази, что закусить. Давай, хозяйственный наш, — крикнул Михаилу Владимир.

Вскоре все, что нужно появилось, Грызов Санину кружку подал:

— Выпей, полегчает.

Видел, ест что-то майора, да так, что смотреть на него страшно.

Тот в кружку глянул, хотел выпить, а не идет и все. Грохнул кружку на стол, вспомнил, что в галифе да в исподней рубахе — гимнастерку надел. Застегнулся, ремень застегнул — и все в прострации. В голове тишина как перед боем.

Семеновский смотрел, смотрел и дернул мужчину на лавку сесть заставив, спирт сунул в руку:

— Пей!

Выпил, закурил и застонал.

— Коля, чего случилось? Не держи в себе, хуже нет того, — сказал Федор, плечо ему сжал. — Не один ты. Если беда — мы поможем. Слышишь? Николай?

— Чем? — губы разлепил.

Первое слово вытянули, уже хорошо, — глянул на Грызова Семеновский.

— А чем можем.

Санин минут десять сидел, молчал. Потом достал лист бумаги, карандаш, написал приказ: назначить на должность переводчика лейтенанта Санину Елену Владимировну. Развернул лист к Семеновскому:

— Подписывай.

Мужчина прочитал и за папиросами потянулся:

— Таак… А кого к разведчикам прикажешь?

— А мне плевать! Сам пойду!! — закричал. У Федора лицо вытянулось, взгляд задумчивым и настороженным стал: нечисто дело, ясно, но в чем закавыка — то?

— Ты объяснить можешь, чего стряслось?

— Ничего, — буркнул, осев, затылок ладонью огладил.

Политрук лист с приказом отодвинул, закурил:

— Вот что, Николай Иванович, не нравится мне все это, очень не нравится. Тревожит, знаешь. А тревожится я не люблю. Передышка у нас наметилась. Казалось бы отдыхай, радуйся весне вон, хоть день, два, а у нас тут почище, чем в наступлении — бой за боем. Мне оно надо? Нет. Значит задача простая — причину баталии за пределы батальона отправить. Пишем другой приказ — перевести лейтенанта Санину…

— Нет! — хлопнул по столу. — Если ты это сделаешь, я не знаю, что я сделаю!

И взгляд — гаубица в работе.

— Хорошо, компромисс, — согласился тут же мужчина. — Я голову не ломаю — ты мне все сам, как на духу рассказываешь. Решаем, как проблемку устранить, не устраняя эпицентр катаклизмов.

Санин понял:

— Ее только в тыл можно перевести. Нужно, Савельич.

— Ну, это уже за тобой дело. Я свое сделал, приказ на вас готов. Дальше ты старайся, — хмыкнул. — Или научить как?

Смешно ему? Николай до стола голову склонил, затылок ладонью накрыл — как он к ней подойдет? Как тронуть посмеет?

— Пытали ее, — в стол прошептал.

Федор нахмурился, лицом потемнел, Семеновский замер, уставился на Николая, подумав, что ослышался:

— Чего?

— А того, — бросил, тяжело посмотрев на майора. — Не знаю, какой гад ее не комиссовал, но одно точно знаю — не пущу ни в бой, ни в разведку. Ищи другого лейтенанта, майор.

— Легко сказать, — протянул. — Командиры в разведку годные на ветках, как яблоки не висят.

Можно было конечно о долге Санину напомнить. О приказе, присяге, о том, что он не в институте благородных девиц, а на фронте, и война идет непримиримая, жестокая идет война, никого она не щадит, и им щадить никого нельзя. Только и на ней есть люди, а есть нелюди, и как человек человека Семеновский Санина ох как понял.

— Ладно, придумаем что-нибудь, потерпи.

— Потерплю. Но будет приказ за линию идти, за Лену сам пойду, — поднялся.

— Только в позу не вставай.

— Не встаю, — и качнулся к майору. — Не дай тебе Бог, Владимир Савельевич на теле своих близких такие метки увидеть.

И вышел, наплевав на все и на всех.

Грызов на политрука глянул и лицо ладонью оттер:

— Пыф, — нарывается Коля, снесло командиру «башню». — Ты не сердись, Владимир Савельевич…

— Ты поучи, ага? — глянул так, что Федор немым стал. Взял приказ, перечитал, подписал: по совместительству. Отодвинул и вышел, бросив. — Я в штаб.

Мишка еле успел в закуток от дверей отскочить, и дух перевел, когда двери за политруком схлопали.

Лена подворотничок пришивала, Суслов запинаясь читал газетную статью о мобилизации всего советского народа на последний, решительный натиск на противника. Бойцы кружком сидели, кто слушал, кто мух гонял, кто травинки жевал.

Идиллия.

Николай стоял у березы, в паре метров от них, смотрел на Лену, такую милую, домашнюю, нежную девушку и… видел метки гестапо на ее руках, и чувствовал, как сатанеет от ярости.

Лена взгляд заметила, Колю увидела и голову чуть не на колени опустила. Иголка в руках дрогнула, на палец наткнулась.

Васнецов и майора видел, и что с лейтенантом сделалось, как его приметила:

Забрал у нее иголку, разозлившись на Николая. Чего приперся? Вроде все с Ленкой выяснил.

Кто его тоже заметил, бойцы подниматься начали, последним Васнецов — демонстративно нехотя.

Санин шагнул к ним, встал перед Леной. Она в траву смотрит, а он сказать ничего не может — клокочет все внутри, черти хороводят. Минута, другая:

— Передислоцировались, — бросил бойцам, раздражаясь на Васнецова, что за спиной девушки стоял, мужчину взглядом давил.

Солдаты отошли, Коля на траву сел, Лену легонько потянул. Села — спиной к нему — больно видеть было, стыдно, страшно. Скажет сейчас, что-нибудь, как отец "нет у меня дочери" и как это пережить? Лучше бы молчал, лучше бы, словно все нормально — есть он, есть она, нормальные отношения, он майор, она лейтенант и все. Все! Так можно жить, так можно пережить. Видимость отношений есть, и он есть, остальное ерунда, справится. Наверное.