Протокол "Второй шанс"

Раб исчез на кухне снова, а Октавий махнул ему рукой, приглашая идти за собой. Так, словно он мог не знать, где триклиний в его собственном доме.

Они устроились за накрытым столом, - и только после этого предсказуемый и ожидаемый допрос начался:

– Ну давай, рассказывай! Как так получилось, что ты выжил, но четыре года о тебе не было ни слуху, ни духу?

Октавий изо всех сил старался, чтобы все выглядело как простая дружеская беседа, однако Гай все равно чувствовал повисшее в воздухе напряжение.

– Погоди, - он одним жестом прервал Октавия. В глазах того промелькнуло что-то, что он не успел распознать, но от чего стало не по себе, - Со мной были четыре человека. Двое мужчин и две женщины. Что с ними?

– О, не беспокойся, с ними все в порядке. Давай, как поговорим, я сам тебя к ним отведу? – слегка улыбнувшись, ответил Октавий.

Ложь. Гай слышал крик Джузеппе, а до того – видел, как на землю упал Стан. Как минимум с ними никак не могло быть «все в порядке» - и одного этого было достаточно, чтобы тонкий волосок, на котором держалось его доверие Октавию, опасно треснул.

Вслух, однако, он сказал совсем другое:

– Замечательно.

– Это все? Давай… - попытался было продолжить Октавий, но Гай снова его перебил – и снова в глазах Октавия ему почудилось что-то пугающее.

Сейчас ему не было до этого никакого дела.

– Октавий, что это было? Полчаса назад, на форуме. Что. Это. Было? – в его голосе звучали нотки стали.

Нельзя было сказать, что Гай совсем уж не был готов к увиденному. После того, как они с Витторией, путая следы и хватая самые подозрительные попутки, ухитрились выбраться из Германии и добраться до римской квартиры Джузеппе, он перечитал всю домашнюю библиотеку последнего - и это жертвоприношение не имело ни единого шанса ускользнуть от его внимания. Тогда его вполне удовлетворило объяснение Джузеппе, что это не более, чем искажение источников – масштабы устроенной Октавием резни все равно поражали, но хотя бы не отдавали настолько диким варварством и нарушением всех мыслимых и немыслимых традиций, - но сейчас, после того как он все увидел своими глазами, это объяснение уже не работало.

И ему было необходимо услышать версию Октавия, прежде чем делать какие-то далеко идущие выводы. На что он надеялся – он не знал и сам.

Вопрос поставил Октавия в тупик. Отшатнувшись, тот уставился на него, словно пытаясь пригвоздить его к земле взглядом. Неожиданное спасение пришло, откуда не ждали – дверь триклиния открылась, пропуская вовнутрь того же кучерявого раба. В руках он нес амфору с вином и две чаши.

Октавий тут же переключился, отдавая ему очередные приказы, и, когда ноша раба оказалась на столе, а сам раб отошел к двери, ожидая новых приказов, словно ни в чем ни бывало, сказал:

– Так, на чем мы остановились? А. Ну рассказывай, как так вышло.

– Ты от вопроса-то не увиливай, - нахмурился Гай. Октавий на мгновение ответил ему тем же, а затем взял себя в руки. Глубокая морщина, прочертившая его лоб, разгладилась и он сказал:

– А?. Извини, отвлекся, - или хотел съехать с темы, но не прокатило? – Что ты там спрашивал?

Тонкая нитка лопнула еще глубже – и сейчас доверие Гая держалось больше на честном слове, чем на чем-то еще.

– Что ты только что устроил на форуме?

Он не знал, какой ответ его бы удовлетворил. Скорее всего – никакой.

Повисла тишина, в которой стало отчетливо слышно шум дневного Города за стенами дома – и на него накатило какое-то странное состояние.

На короткое мгновение, ему показалось, что весь прошедший год ему причудился. Что сейчас привратник откроет двери и впустит вовнутрь промокшего Гирция, который прямо с порога примется крыть последними словами снова что-то учудившего Антония. Из сада на шум выглянет Кальпурния, а из кухни покажутся несколько особо любопытных рабов. Зенон принесет очередной многословный ответ Марка Цицерона на его приглашение, вкратце сводящийся к тому, что Цицерон, конечно, его безмерно уважает, но прийти вечером ну никак не может.

Собственный голос, прорезавший тишину, показался ему чужим:

– Я правильно понял, что ты собирался принести всех этих пленников в жертву… мне?

Гирций погиб, Цицерон пал жертвой проскрипций, Антоний был где-то в Египте и возвращаться не собирался.

– Правильно, - Октавий кивнул.

А в Риме сидел его приемный сын, который издавал проскрипционные списки и так спокойно говорил о принесении человеческих жертв, словно он был не римлянином, а каким-то галльским друидом.

Маска спокойствия на лице не треснула только каким-то чудом.

– Зачем? – ровным, сухим голосом спросил он.

Так, как раньше, больше никогда не будет.

Октавий вздохнул и зарылся лицом в свои собственные ладони прежде, чем сказать:

– Я уже не знаю, что и делать. Мы уже четвертый год в бесконечной войне – и я не вижу этому ни конца, ни края. Закончишь одну войну, тут же начинается другая, за ней третья. Я… Думал, что такой пример сможет хоть кого-то из них остановить!

– Мне? В жертву мне? Ты с ума сошел?!

– А что я еще могу им сделать?! – воскликнул Октавий, поднимая голову. В глазах его снова стояли слезы, но взгляд все так же не выражал ничего, - Они не боятся меня, пусть хоть боятся богов, которые стоят за мной!

– Ты бредишь, - констатировал Гай почти спокойно, - Какой я тебе, к гарпиям, бог?!

Сама мысль никак не хотела укладываться в голове.

– Это не я, это Сенат принял этот закон! Еще четыре года назад, - пусть в его словах и не было прямой лжи, но чувствовалась если не фальшь, то недомолвка. Кроме Октавия, от этого закона больше никто не выиграл совершенно ничего, - Народ требовал этого, общественное мнение требовало этого, они не смогли против этого пойти.

Гая терзали смутные сомнения, что никто этот закон на голосование народного собрания[6] ни на каком этапе не выносил.

– И ты решил, что…?

Октавий перебил его, не дав закончить мысль:

– Я не знаю, как еще остановить эту резню. Понятия не имею.

– Какую резню? Которую вы с Антонием и начали? – Гай подозрительно прищурился.

Он слишком хорошо знал Лепида для того, чтобы поверить источникам, повесившим на него всех собак. От закона о проскрипциях за километр разило Антонием, и, как бы ему ни было горько это признавать – Октавием. Не этим, который изображал раскаяние и растерянность сейчас, но другим, про которого писал Лепид, и в которого с каждым мгновением верилось все больше и больше.

Октавий копал себе глубокую яму, сам того не подозревая.

– Меня продавили! Он и Лепид! – вскричал он.

Доверие сорвалось с тонкой невидимой струны, на которой все еще держалось, и упало куда-то вниз, разбиваясь вдребезги. Пытаясь убедить его, Октавий слишком сильно заврался.

– Но ты нас тоже пойми! Вот ты, ты оставил всех в живых – и чем это закончилось? – в голосе Октавия были слышны истерические нотки, - Неужели жизни какой-то горстки ублюдков стоили продолжения резни на долгие годы?! Неужели не стоило послушать народ и прикончить их, чтобы этого избежать?