Протоколы с претензией

О том, как скромно и экономно они жили в эти последние три года, дает им понять шведский стол, ожидающий их.

– Я все это съем, – говорит она. Бескомпромиссность и несгибаемая воля непривычно глухо звучат в ее голосе. Всего она не съедает, а Я. делает печальное открытие.

– У меня, кажется, началось возрастное ухудшение зрения, – грустно замечает он.

– В чем это выражается? – озабоченно поинтересовалась сытая Баронесса.

– Во-первых, вилка, и то, что на ней, как будто расплывается и исчезает, когда я подношу ее ко рту, а во-вторых, я не вижу в тебе ни одного недостатка.

Они открыли все краны и теперь воспользуются всеми или почти всеми предлагаемыми развлечениями. В масках и ластах они часами плавают у кораллового рифа в компании разноцветных рыбок. Когда же выныривают и снимают маски, высокие бежевые холмы и бирюзовое море образуют всего два, но очень контрастных цвета, как контрастен и нереален весь этот яркий аквариум, в котором две рыбки (Я. и Баронесса) в компании других таких же человеческих рыбок плещутся в нарядном празднике существования. Они разглядывают и настоящих цветных рыбок в подводном аквариуме. Принимают участие в экскурсии на джипах. В пыли и тряске они то проезжают над обрывами, то въезжают в узкие фиолетовые ущелья. Когда они усаживаются на привал, мимо них на верблюдах с энтузиазмом проплывает туристический десант из Скандинавии. Когда через час они, разгоряченные вином, громко беседуют и смеются, верблюды появляются снова и неспешно несут на себе назад приунывших викингов, их жен и детей. А еще в один из дней после обеда они участвуют в велосипедной прогулке по вади – высохшему руслу реки. Зимой здесь несутся бурные потоки воды, которые твердая земля и не подумает впускать в свои недра. Пусть катится в море, говорит земля. А летом только люди катятся на горных велосипедах с широкими шинами, проносятся, разбрызгивая мелкие камни. Пот катится по их лицам, а сами они то пыхтят на подъемах, то притормаживают двухколесного торопыгу, который на спуске может внезапно подпрыгнуть. Того и гляди ударишься головой в каске о каменный выступ скалы, который никто и не подумал убрать с дороги, чтобы туристы не решили, что природа подправлена для них и теперь поет “под фанеру”. В конце маршрута они заталкивают велосипеды в грузовик, а инструктор усаживает их в тени перед ночным переходом и рассказывает анекдоты, пока темень не ложится на теплые холмы. Тогда они поднимаются и идут в кромешной тьме за своим вожаком по другому высохшему руслу мертвой реки. За тишиной и шаркающей поступью усталых туристов приглядывают звезды. В этой темноте, если отстать и чуть подождать, пока темные силуэты окончательно не растворятся в ночном проходе, – перемигиванию с мерцающими звездами не в состоянии помешать ничто. Они снова начинают уставать, когда растянутая колонна туристов замедляется, приторможенная их проводником. Когда арьергард подтягивается, в воздухе пахнет переменой, и вот тишина и тьма взрываются яркими прожекторами и громкой музыкой. Дальнейший путь по вади перегорожен столами, заваленными сырами и фруктами. Шведский стол, который шведским уже назвать трудно, разве в Швеции есть пустыни и пересыхающие на лето реки?

А в самом Эйлате со всех сторон обходят они памятник взятию города во время Войны за независимость – три мешковатых солдата в мятых шинелях водружают флаг, как известно уже Я. и Баронессе, нарисованный синими чернилами на белой простыне.

Отдельно, в другой раз они приезжают, чтобы осмотреть Масаду, где, по описанию Иосифа Флавия, совершили коллективное самоубийство осажденные римлянами последние из уцелевших повстанцев – последний остров Иудейской Войны. Я. больше всего поражает строительный размах царя Ирода Великого. Он умер за четыре года до рождения Иисуса, на его совести много крови, но в избиении младенцев его легко признал бы невиновным даже Гаагский трибунал. Это был другой Ирод, объясняют нам. Впрочем, у религии своя ось времени и своя историческая методика.

Бог знает где, посреди пустыни, без грузовиков, вертолетов и подъемных кранов, как решается предпринять Ирод такое строительство? Обуреваемый страстями, воюющий, подозревающий и казнящий, где находит он время для этого? Он, убивший в припадке гнева жену и приходивший плакать над ней, мертвой, смотрящей на него из глубокого корыта с прозрачным медом, куда он приказал уложить ее, не желая с нею расстаться. Ведь он еще срезает гору и расширяет территорию Храма, возводит вокруг него новую стену, часть которой только и сохранилась в качестве национальной святыни. Он строит города, новый порт.

Что было бы, если бы не этот безумный мятеж против римлян, которому так многие противились, по словам Иосифа Флавия. Сколько можно было бы построить за две тысячи лет. Я. поражает изощренность политических споров двухтысячелетней давности, приводимых Флавием. Они были очень неглупы, эти люди, внешний облик которых не может, как ни силится, представить Я. и вместо них подставляет своих друзей и себя.

Он-то сам целиком на стороне Флавия. Нужно уметь останавливаться. Коллективное самоубийство осажденных римлянами иудеев – сомнительный результат. Сохранять построенное и строить еще, решает для себя Я.

Он задумывается о Флавии, Иосифе Матитьяху. Именно он первым подробно и с любовью рассказал тогдашнему Большому Миру об Иудее. Увлекаясь, рассказывает он ему об истории, вере и жизни иудеев. И, как будто поймав порою иронический взгляд римлянина или грека, гасит он на лице ностальгическую улыбку и добавляет: “Вы, конечно, вправе не верить этому, но так сказано в наших книгах”. Две тысячи лет назад он проложил словом понтонную дорогу из Иерусалима в Рим. Обратную дорогу словом прокладывал Герцль. На очередном заседании Кнессета Я. предложил для Еврейского Государства еще одно, новое, имя – Герцлия-Флавия. Но ведь Флавий был коллаборационист, возразил Б., а многие и просто считали его предателем. От Флавия остались две книги, ответил Я., из которых мы только и знаем подробности о тех, кто считал его предателем, а что осталось от них самих? Развалины Иерусалима и две тысячи лет, о результатах которых философ из Касриловки сказал, что нужно было очень постараться, чтобы довести народ Книги до такого состояния. И это он еще сказал до Катастрофы. Так чьим продолжателем является Герцль, – спросил Я., – Флавия или тех, кто видел в нем только изменника?

А в Иерусалиме их будто магнитным полем, как Веничку к Курскому вокзалу, вечно прибивает к Шхемским воротам Старого Города, где ткань Иерусалима расползается, как причинное место под бритвой пианистки. Никаких заборов здесь нет, и Я. несколько раз переходит с одной стороны площади на другую. Как преломляется луч света на границе воздуха и стекла, так меняется внутренний внутреннее состояние Я. при этих переходах. В сторону запада быстро падает количество Соседей на квадратную единицу площади, снижаясь до редких отдельных человеко-атомов или небольших семейных молекул. А на восточной стороне броуновскую суету Соседей маленькими ледоколами разрезают иногда патрули еврейских пограничников. Да еще водолаз Я., коллекционер эмоций, погружается в человеческое море. А если пойти дальше вдоль стены на восток, то там – старое еврейское кладбище, с которого первыми поднимутся мертвые в Конце Света на Страшный Суд, и Масличная Гора там. Иерусалим. Да разве песок и камни, на которых живут Соседи, – Иерусалим? Ради этих камней и песка пусть отнимется десница моя, если забуду об Иерусалиме? Где мы – там Иерусалим! – напыщенно провозглашает он. Тогда Иерусалим – в Нью-Йорке, возражает ему с насмешкой его внутренний Б. Нет, Иерусалим точно не в Нью-Йорке, он здесь. Я. тряхнул головой, но порядка от этого в ней больше не стало.

ВОЙНА И МИР II

Святой Человек – результат многолетних биологических экспериментов Бар-Иланского университета, где порой любили по вечерам гулять Я. и Баронесса, где в “мрачном” ульпане они познакомились с А., Святой Человек из вольера, ближе всех стоявшего к телевизору, выстрелил в Солдата и не промахнулся. Солдат убит наповал. Профессора Бар-Иланского университета оправдываются на пресс-конференции.

“Выводимая нами порода святых людей обладает исключительно полезными качествами. Они безоговорочно преданы делу, трудолюбивы и способны носить оружие. Их отличает высокая энергетика духовной деятельности. Здесь-то и таится неизбежная опасность, – объясняют они. – Как маленький кусок термоизоляции, откалывающийся от тела космического парома, способен привести к гибели корабля, так высокое напряжение духовного горения пробилось в данном случае пистолетными выстрелами. Мы продолжим эксперименты, но обязуемся принять все необходимые меры безопасности”.

Я. и Баронесса знакомы с некоторыми из ассистентов этих профессоров. Милые люди, отзывчивые. Их практические выводы из религии предков отличны от позиции религиозных ортодоксов, труд и армия для них так же святы, как Тора и Суббота.

– Все бы ничего, – говорит Я. Баронессе, – но горячая увлеченность только одной идеей и, как следствие, пониженный интерес ко всему прочему привносят в их эксперименты некоторую однобокость.

На прощание с Солдатом они решают ехать не на машине, а в общественном транспорте. Напротив Бар-Илана садятся они в автобус, идущий в Иерусалим.

– Попадем ли мы к месту прощания с Солдатом? – спросили они у водителя.

– Попадете, попадете, – ответил водитель.

Ни один мускул не дрогнул на лицах ортодоксов, в основном заполнявших автобус. Два тысячелетия пролетели над ними как одно мгновение, печи Холокоста не изменили их. Гибель Солдата? Это ваши безбожные и полубезбожные разборки – сами заварили, сами расхлебывайте.

Будто воздух из шины выпущена из Лагеря Горячих Патриотов его энергия сопротивления делу Солдата. На рынке перед телекамерой Патриот размазывает по лицу слезы: “Отдайте Соседям все, черт с ними. Только не это”.