Протоколы с претензией

– Не считая террора???! – вопрошают Патриоты. – Тогда во имя чего все это?

– Но нужно же как-то выйти из заколдованного круга, – отвечают Сторонники Мира, – Соседи тоже живут не в вакууме, их все, все мировое сообщество, все прогрессивное человечество, все люди доброй воли убеждают, уговаривают. Рухнул Коммунизм, весь мир движется теперь вперед без помех. Неужели мы одни останемся в этой вечной ссоре и склоке?

“Заря Востока” – называется книга, которую написал Вечно Великий – вечный конкурент и соратник Солдата. Нет, он не глуп, как мы с вами, чтобы предрекать и верить, он велик, чтобы созидать и воплощать задуманное. Я. любит Вечно Великого. Логика его рассуждений, широта его планов завораживают Я., как впоследствии заворожат его тексты Елинек. За словами Вечно Великого стоят реальные дела. Его называли опасным маньяком, когда на неспортивных плечах он волок в Еврейское Государство Большую Бомбу.

– Увы, – скажет Я. через несколько лет, – повозка жизни так тяжела, что и Вечно Великому так же невозможно вытащить ее из болота, как и простому извозчику и его жалкой кляче. А вот главный герой книги “Заря Востока”, Новый Ближний Восток, – это реальность, никакому сомнению не подлежащая – дня не проходит, чтобы он не устроил самому себе новой пакости.

Но пока – в свежем предрассветном тумане, обтекающем сосны в ложбинах леса Бен-Шемен, в испарениях гостиниц на тель-авивской набережной, даже в осыпающейся штукатурке ушедшей тель-авивской молодости – всюду дотошный биолог найдет бациллы неистребимого оптимизма.

Террор не прекращается. В терроре есть своя мода. Неделями в газетах повторяются снимки людей с ножами в спине. В моде всегда есть свои экстремисты, один такой приходит на страницы газет с топором. Хлоп! Мода меняется. Уже показывают по телевизору обгоревшие после взрыва автобусы и людей в резиновых перчатках, собирающих по частям то, что было Сторонником Мира или Горячим Патриотом. Хлоп! Смена моды. Теперь - неделя выстрелов на дорогах.

Среди тех, кого показывают идущими рядом с раненными на носилках, мелькают на мгновение полубезумные глаза того, кого самые горячие из Горячих Патриотов назовут Святым Барухом после того, как он разрядит свой автомат в молящихся мусульман в усыпальнице Авраама и Сарры. И опять удивляется Я. кажущемуся равнодушию окружающих. Через десять минут молчания после сообщения об очередном теракте они опять шутят как ни в чем не бывало. Пару раз он заговаривает об этом с окружающими. Лишь на несколько секунд открывается для него бушующее внутри пламя, после чего дверца тигля снова захлопывается и очередная шутка возвращает Я. к будничным мелочам. Однажды на работе Я. трясется в грузовом отсеке фургона вместе с пожилым йеменским евреем.

– В Йемене они нас притесняли, а здесь их пальцем не тронь. Стоило приезжать сюда, – бурчит он. Я. догадывается, что он произносит эту фразу уже не в первый раз.

– Они нас просто дурачат, берут то, что вы им даете, и даже пальцем не пошевелят, чтобы прекратить убийства, – говорят Горячие Патриоты.

Б. вспоминает историю, рассказанную сбежавшим на Запад кремлевским служащим. В 20-х или 30-х годах британские социалисты, сочувствовавшие Советской Империи, охотно шли на концессии, – англичане доставляли оборудование и помогали строить завод. Затем на заводе вспыхивала забастовка, завод будто бы разорялся, оборудование оставалось на месте. “У нас государство рабочих”, – разводили руками большевики на вопросы британцев. Члены Политбюро просто покатывались от смеха, слушая очередную историю в этом роде. А товарищ Бухарин, даже предложил назначить английского премьера секретарем обкома где-нибудь в провинции Большевистской Империи.

– Но если не делать шагов к цели, то ведь до нее не дойти никогда, – настаивает Лагерь Вечного Мира, к которому принадлежат сейчас и Я. с Баронессой.

– С нами Европа и Америка, с нами – явно большая часть граждан Еврейского Государства, – Я. гордится своей способностью к пониманию хладнокровной real politic. – А с вами кто?

– А с нами Соседи, – отвечают Патриоты. – Соседи – те же Соседи, море – то же море. Продолжайте, – добавляют еще Патриоты, – они ведь не звери. Если к ним приходит помешанная девчушка посмотреть почтовые марки, почему бы не потешиться и не дать на прощанье конфетку?

– Эти люди, я имею в виду Апостолов Мира, вовсе не похожи на помешанных девчушек, – возражает Я., – мы читали их статьи, мы выслушивали их аргументы.

– Ну, может быть, им это нравится, – говорят Патриоты.

Этот ответ не убеждает Я. Он вспоминает свою поездку в детстве с отцом к морю. Они отдыхали в Одессе. Он тогда еще никогда не видел моря и на всю жизнь запомнил, как оно вдруг возникло внизу в конце крутого переулка, по которому они с отцом спускались к берегу. Оно было тогда светло-синим и занимало весь горизонт. До этого весь горизонт по представлениям Я. могло занимать только небо, но оно было наверху, на нем всегда можно было найти облака, и его нельзя было коснуться. А это море, хоть и блистало неприступностью, было ощутимым и колыхалось там внизу с совершенно незнакомым Я. шорохом, который, будучи всего лишь шорохом, тем не менее заполнял его слух целиком.

В комнатке, которую они сняли с отцом, уже жил студент из Кишинева, и Я. с ним быстро сдружился, несмотря на разницу в возрасте. Студент рассказывал Я. о своих подвигах на любовном фронте. Он призывал Я. к решительности. Вдвоем они взяли лодку, студент сел за весла. К ним попросилась миловидная девушка, и студент помог ей взобраться на борт. Студент греб и развлекал девушку шутками, когда же они удалились от берега, он продемонстрировал, что такое решительность. Он положил на борт весла и, пересел на корму к девушке. Сидевшему на носу Я. было неловко. Но он не отворачивался. Не отворачиваться призывал Я. и его новый друг. Девушка отбивалась, требовала прекратить, но, видимо, очень опасалась перегнуть палку здесь, в открытом море, где ей явно не придет на помощь этот молокосос в плавках. Я. опустил глаза, когда на корме мелькнула маленькая упругая грудь. Больше всего на свете ему хотелось сейчас опустить весло с размаху на голову своего друга, но непоколебимый авторитет старшего, который так легко затягивает подростков в беду, одолел и Я. Наконец, в голосе девушки появился настоящий испуг. Студент хоть и не сразу, но все же оставил ее в покое и снова сел за весла. Я. подавлен увиденным, он пытается разобраться в себе. Как оценить ему свою неспособность к такой решительности? Студент, видя его мрачность, позже делает попытку успокоить Я. рассказом о том, как он встретил эту девушку на пляже на следующий день и как мило они побеседовали. Я. чувствует, что студент не врет, так и было. От этого его сомнения только усиливаются. Это он, Я., – мямля. А решительность студента не знает границ, на следующий день к ним в комнату вламывается разъяренная хозяйка, она швыряет студенту заплаченные им деньги и требует, чтобы он убирался немедленно – на его приставания пожаловалась блеклая женщина из соседнего флигеля для отдыхающих, намного старше студента. Хозяйка чуть не брызжет слюной. Духу чтоб его не было здесь через полчаса, кричит она. Старший друг Я. в волнении расхаживает по комнате. Что ему делать, спрашивает он отца Я. Отец не в курсе методов ухаживания за женщинами, применяемых студентом. Я. ему, конечно, ничего не рассказывал. Немного подумав, отец произносит спокойно и будто нехотя: “Подожди часок, она успокоится. Принеси ей эти три рубля и скажи, что тебе ведь осталось всего пару дней. Она возьмет”, – добавил он с мягкой уверенностью. Через час студент, бледный и потеющий, отбыл на переговоры с хозяйкой. Он вернулся через несколько минут, и в его взгляде на отца читалось нескрываемое восхищение. Я. был тоже потрясен, он был уверен, что хозяйка, в отличие от его отца, осведомленная об агрессивной любовной тактике студента, вышвырнет его вместе с тремя рублями. Во второй раз за одну неделю он получает урок взрослой жизни. Этот эпизод он не забудет уже никогда. Вот и сейчас, после очередного теракта, он утверждает: “Ничего, нужно успокоиться. Те, кто это делает, рассчитывают именно на то, что мы выйдем из себя. Все взвесить, вспомнить, в чем наша цель, стиснуть зубы, предложить три рубля”.

ПОДЪЕМ

Вскоре работу находит и Баронесса. Техническое образование не растопило ее вполне женского равнодушия к технике. Ее прирожденный талант к управлению обнаруживается задолго до отъезда. Собственная естественность обрекает ее видеть мир таким и только таким, каким он в действительности является. Ее всеядная уживчивость с людьми позволяет ей легко проводить между рифами корабли, груженные разнокалиберной технической оснасткой и человеческими амбициями. Она без труда находит способ не задевать мужских самолюбий.

“Зачем соревноваться с мужчинами, когда ими так легко управлять?” – сказала бы она. Но этой фразы она благоразумно не произносит вслух и, кажется, даже не разрешает себе так подумать, чтобы не нарушить какого-то внутреннего гармонического ряда. Ее видимая на поверхности деятельность заключается в том, чтобы нажать на курок стартового пистолета и рукоплескать бегунам. О заранее расчерченных дорожках тоже лучше промолчать. Невинными вопросами можно навести мужчин на допущенные ими промахи, тем же способом подвести к возможным решениям и, конечно, не скрыть восхищенного удивления, когда самовлюбленная машина мужского самолюбия доставит гордый результат. Люди на всю жизнь остаются детьми, то есть закоренелыми эгоистами с внезапными и необъяснимыми приступами великодушия, и тот, кто знает и принимает это, обладает тем качеством, которое называется умом. Как всякую успешную женщину, Баронессу лишь веселит шутка об идеальной жене, у которой росту только 150 сантиметров и голова плоская, чтобы удобно было ставить на нее бокал с пивом. Ведь на высоко вознесенную от земли и круглую мужскую голову не так сложно навесить все что угодно, не исключая визита к маме. Хитрости в Баронессе, считает Я., нет совсем. Ее серые глаза честны от природы. Ее уловки лежат на поверхности, они хорошо видны тем, к кому применяются, и потому не вызывают ни протеста, ни сопротивления.

Я. убежден: она искусственно придерживает свою административную карьеру, чтобы не оторваться от него. Он прав. Ее быстрое продвижение, кажется Баронессе, нарушает ее представления о порядке и равновесии в мире. Это равновесие, правда, позволяет ей занимать лучшие полки в их семейном шкафу. “Я же женщина”, – отвечает она Я. на его жалобы. В их автомобильных путешествиях по Российской Империи, уставая от длинного перехода по очередному городу на их пути, она делает то, что Я. называет “козой” – останавливается и упирает ноги в асфальт или камень тротуара, будто ее тянут как козу на веревке. Какое там! Она никогда не наденет и очаровывающий мужчин бархатный черный ошейничек – не ее стиль. Ей и поцелуй в губы кажется веревкой, которая ее душит. Я. этим обстоятельством пользуется. “Ты всегда оставляешь что-нибудь недоступное”, – шутя, обвиняет он Баронессу. “Надо бы и мне научиться что-нибудь утаивать от тебя”, – говорит он. “Например, де-не-жки...”, – он растягивает последнее слово и заглядывает ей в глаза. Баронесса смеется. “И что ты будешь делать с заначенными денежками?” – спрашивает она. “Буду покупать у тебя поцелуи в губы”, – говорит он. “Целуй бесплатно”, – отвечает она, но тело ее напрягается. Я. пробует, но Баронесса тут же фыркает и хватает воздух. “Мне нужно бы заначивать о-очень большие суммы, чтобы у тебя открылось дыхание”, – смеется Я. Баронесса, смущенная своим фиаско, делает притворно грозное лицо и в очередной раз остается нецелованной в губы.

Тогда она действительно встала упирающейся “козой” к своей собственной карьере. Я. от этого не легче. Ценность его личности, заявленная им на будущее в ненаписанном, но существующем в его воображении брачном контракте, никак не вырастает до нужных размеров, требуемых его представлениями о семейном счастье. Они оба ощущают опасный крен лодки. Я. пытается менять работы, чтобы найти тропинку вверх, к той высоте, которая соответствовала бы, по его мнению, ее цветущей женственности.

Баронесса же перспективу появления у нее чего-то вроде мужских бицепсов, которой чреваты ее административные успехи, отбрасывает решительно, как отбрасывает не идущие ей модные свитера с высоким воротом под горло. У Я. в его лихорадочных поисках самого себя ощущение, что он движется в вязком тумане, что пытается бежать по песку, что он, как в немом фильме, зацепился подтяжками за перила. Я. считает, что эти перила, по крайней мере отчасти, – Большевистская Империя в период ее заката – она не любит еврейских выскочек с их неумеренным аппетитом. У Я. чувство мягкой подушки, в которую он утыкается лицом при его попытках убедить тех, от кого это зависит, принять его на то новое место работы, куда он стремится, и где, кажется ему, он найдет наконец достаточно пространства, необходимого ему для полета.