Прованс навсегда

Толпа из прибывших то и дело останавливалась, как будто запиналась, и когда мы проникли туда, я понял почему. Входящий невольно задерживался, не мог не остановиться, воспринимая амфитеатр таким, каким его должен был увидеть сам Паваротти.

Тысячи и тысячи лиц бледнели в сумерках ярус над ярусом и исчезали в ночи. Возникало головокружение, как будто от взгляда с высоты. Уклон амфитеатра казался немыслимо крутым, зрители как будто нависали над входящим, еще чуть — и живая стена опрокинется на тебя. И жутковатый звук: множество голосов, каждый чуть громче шепота, но много тише нормального уровня; постоянный смазанный перегуд, сдержанный и усиленный камнем стен. Впечатление, как будто попал в человеческий улей.

Мы взобрались на сотню футов по склону, к своим местам, как раз напротив ниши в стене с подсвеченной статуей императора Августа в тоге, стоящего с вытянутой к толпе рукой. В его правление население города составляло восемьдесят пять тысяч человек, сегодня оно уменьшилось до тридцати, и значительная их часть попыталась раздобыть местечко на каменных скамьях.

Мадам оперных габаритов, отдуваясь от долгого подъема, рухнула рядом со мной на свою подушку, интенсивно обмахиваясь программкой. Круглолицая дама проживала в Оранже, много раз бывала в этом театре, но такого столпотворения еще не видела. Прикинув по головам, она провозгласила: «Тринадцать тысяч, не меньше. Dieu merci, [117] что дождь перестал».

117

Слава богу (фр.).

Послышались аплодисменты, встречающие оркестр. Нестройные пробные звуки, настройка, фрагменты мелодий наложились на гул толпы. Упражнения оркестра завершил бой барабанов, и снова все взгляды устремились на сцену. Как раз под статуей Августа черный занавес закрывал проем, через который ранее вышли музыканты и теперь появилась на сцене черно-белая фигура дирижера.

Снова взрыв аплодисментов, резкий свист с верхних рядов. Соседка укоризненно покачала головой. Это же не футбол, в конце концов. Что за поведение! Просто 'epouvantable. [118] Я подумал, что в этом, возможно, нет нарушения традиций, ибо свист доносился сверху, где положено находиться нищим и проституткам, а не с нижних рядов, реагирующих цивильными аплодисментами.

118

Чудовищный (фр.).

Оркестр безупречно сыграл увертюру Доницетти, музыка заполнила амфитеатр, окутала слушателей. Акустика здесь беспощадная, выделит любую фальшивую ноту.

Дирижер поклонился и отправился к занавесу. На какое-то мгновение, не долее секунды, все в театре смолкло. И после этого молчания звуковой взрыв подействовал как физический удар. Перед зрителями появился этот человек. Черные волосы, черная бородка, белая грудь, белый галстук-бабочка, в левой руке большой белый платок. Он раскинул руки, обнимая толпу, соединил ладони и склонил голову. Паваротти готов петь.

Нищие и проститутки вверху, однако, продолжали свистеть, резко, долго, засовывая пальцы в рот, как будто подзывая такси с другого конца города. Мадам рядом со мной была шокирована. «Ш-ш-ш-ш!» — зашипела она. «Ш-ш-ш-ш!» — вторили ей тысячи других. Нищие и проститутки не унимались. Паваротти стоял выжидая. Дирижер поднял палочку. Оркестр грянул под последние вызывающие свистки.

— Quanto e cara, quanto е bella, [119] — пел Паваротти. Голос его звучал легко, свободно, заполняя весь театр, как будто уменьшая объем до размеров комнаты. Певец стоял спокойно, сосредоточив вес на правой ноге. Левая нога опиралась о сцену лишь носком башмака. Легкий ветерок играл тканью платка.

119

Насколько дорога, насколько красива (ит.).

Закончил он так, как заканчивал каждую последующую вещь в этот вечер: с последней нотой голова слегка приподнималась вверх, широкая улыбка, поклон с распростертыми руками, рукопожатие с дирижером под отражающуюся от стены овацию. Он спел еще, и, прежде чем замерли аплодисменты, дирижер проводил его до занавеса, за которым Паваротти исчез. Я предположил, что ему надо дать отдых уставшим голосовым связкам и проглотить целебную ложку меда. Но мадам соседка выразила совершенно иное мнение, надолго занявшее мое воображение.

— Конечно же, ему необходимо подкрепиться.

— Что вы, мадам!

— Ш-ш-ш… Слушайте флейту.

Флейта отзвучала, и мадам развила свою теорию. У Паваротти не только величайший голос, но и тело немалое. Он большой любитель вкусно поесть, кстати. Концерт длится долго. Так петь, comme un ange [120] — работа нелегкая. Логично предположить, что нужно поддерживать запас энергии, пока он на сцене. Если углубиться в программу, можно увидеть, что она составлена таким образом, чтобы позволить в промежутках, во время оркестровых дивертисментов, принять солидную закуску из пяти блюд. Voil`a!

120

Почти как ангел (фр.).

Что ж, я сунул нос в программу. Действительно, мадам рассуждала вполне логично. Почему бы ее не прочитать, к примеру, таким образом, чтобы между ариями проявились строчки меню:

ДОНИЦЕТТИ

(Insalata di carciofi) [121]

ЧИЛЕА

(Zuppa di fagioli alla Toscana) [122]

АНТРАКТ

(Sogliole alla Veneziana) [123]

ПУЧЧИНИ

(Tondello con funghi e piselli) [124]

ВЕРДИ

(Formaggi) [125]

MACCHE

(Granita di limone) [126]

И ЕЩЕ

(Caff`e e grappa) [127]

121

Салат из артишоков (ит.).

122

Фасолевый суп по-тоскански (ит.).

123

Камбала по-венециански (ит.).

124

Огузок под грибами с горошком (ит.).

125

Сырное ассорти (фр.).

126

Лимонное мороженое (ит.).

127

Кофе с граппой (алкогольный напиток) (ит.).

Еще один довод в пользу того, что предположение об ужине с пением не пустой фантом воображения жительницы Оранжа: как и все зрители, я воображал, что ткань в руке маэстро — платок. Но слишком уж велик этот платок. Я поделился наблюдением с мадам, и она уверенно кивнула.

— Конечно же, это салфетка.

И мы продолжили наслаждаться концертом.

Паваротти был неподражаем не только в пении, но и в поведении. Он непринужденным образом контактировал с аудиторией, не боялся иной раз отступить от партитуры, нежно гладя в таких случаях дирижера по щеке, безупречно вступал, выходил и уходил. Однажды он вернулся на сцену в обернутом вокруг шеи голубом шарфе, спускавшемся до пояса. Я истолковал этот шарф как защиту горла от ночной прохлады. Как бы не так! — просветила меня мадам. Маэстро ненароком оросил себя соусом, прикрыл пятно, только и всего. Прелестен, правда?

Официальная программа завершена, оркестр на сцене. Нищие и проститутки скандируют: «Вер-ди! Вер-ди!» В этот раз зрительская масса солидарна с ними, и Паваротти присоединяет к меню добавку: «Nessun Dorma», «О Sole Mio».

Взрыв в публике, поклон оркестра, улыбка звезды — концерт окончен.

До выхода мы добирались полчаса, но успели увидеть два необъятных «мерседеса», исчезнувших в ночи.

— Могу поспорить, это он, — сказал Кристофер. — Куда, интересно бы узнать, он на ужин покатил?

Где ж Кристоферу знать, что происходило за кулисами, ему-то не удалось оказаться рядом со всеведущей мадам из Оранжа. Тринадцать тысяч человек присутствовали на ужине Паваротти, того не сознавая. Надеюсь, маэстро еще вернется в Оранж, и рассчитываю, что в следующий раз в программе отразят и его меню.

Постижение пастиса

Исцарапанные столы и обшарпанные плетеные стулья выставлены в тень раскидистых платанов. Время подходит к полудню, клубы пыли, поднятые полотняными башмаками шаркающего через площадь старика, на мгновение застывают в воздухе, резко очерченные солнцем. Официант поднимает взгляд от «L''Equipe» и прогуливается в вашем направлении, чтобы принять заказ.