Провинциал. Книга 2

Все знали, что у Василисы Родионовны особо не забалуешь, и в их роду практиковались различные виды наказаний, включая и телесные.

Причём перепадало иногда даже и полноправным членам рода, не говоря уже о слугах и прочем разном персонале.

При этом Овечкины были чужды всяческого человеколюбия, включая даже показное.

А Пётр Сергеевич, вообще, любил повторять, что гуманизм, это, как раз, то, чем занимаются в душевых комнатах страдающие от подростковой гиперсексуальности мальчики…

— Ага, значит, девчонка внимания твоего привлечь не могла… Тогда получается, что парень? — спросила Василиса Родионовна своего благоверного.

— Получается, что он, — вздохнул господин Овечкин.

— И чем он прославился, что ты на него внимание обращаешь, да и ещё вздыхаешь так сокрушённо? — едко поинтересовалась супруга Петра Сергеевича, — ты ж, вроде, больше по девочкам у меня? Только, бывало, отвернёшься, а Петя мой уже горничную в темном уголке приходует… Думала, как Серафиму эту на работу взял, так немного угомонился, а оно, вон оно, оказывается, что… — хихикнула Василиса Родионовна.

— Совесть поимей, песочница старая, — Пётр Сергеевич, ничуть не стесняясь присутствующих, ощутимо ущипнул супругу за ещё вполне себе упругую задницу.

Супруга довольно взвизгнула, и аж порозовела слегка, на время убрав с лица вечно брезгливую мину:

— Уймись, греховодник старый! — госпожа Овечкина всем своим видом, однако показывала, что отнюдь не против. Да и вообще, соскучилась она по мужской ласке, — рассказывай давай, что там у тебя за интерес такой к мальчикам вдруг проклюнулся.

— Интерес то у меня обычный, меркантильный, — Пётр Сергеевич перешёл на серьёзный тон, — мне нужен майорат этого лоботряса, но вот беда, что-то никак не складывается это у меня.

— У тебя, — удивлённо переспросила Василиса, — и не складывается?

— Ну да, хотел руками Васи Троекотова с ним разделаться, так этот живчик Васеньку-то моего быстро на ноль помножил, я даже не ожидал от него такой прыти.

— И что, так и отступишься? — Василиса, как никто, знала, что не отступится её муженёк.

Он, как питбуль, если вцепится, то хватку его челюстей уже и не разжать ни чем, и сейчас она просто таким образом любопытствовала относительно ближайших планов своего супруга.

— Ну, сейчас готовлю следующую попытку, с учётом допущенных ошибок, — нахмурился Овечкин, — надо показательно разделаться с этим нахалом, чтобы и другим неповадно было.

Он едва удержался от того, чтобы сплюнуть себе под ноги, но вовремя вспомнил, что плеваться тут не комильфо, дворянское собрание, всё-таки:

— Ты ж посмотри, Василия, этот мерзавец до такой степени обнаглел, — господин Овечкин аж раскраснелся от охватившего его праведного гнева, — что на бабу свою нацепил наши рубины.

— Как это? — вскинулась Василиса.

— Да я через Васю толкал партию ювелирки, а тот её продать не успел, а этот Антонов, похоже, всю эту бижутерию и затрофеил.

— Так надо вернуть собственность-то, — чуть ли не прорычала Василиса, и её холёные пальчики непроизвольно скрючились. И теперь её руки формой своей очень напоминали лапы пустынного грифа.

— Да разошлось уже всё…

— Ну, я Робертика сейчас пошлю, — пусть он с этой фифы посрывает всё наше…Хотя Робертик, это всё равно что мы с тобой для всех… Сразу поймут, сволочи…

— А давай, — внезапно оживился Пётр Сергеевич, — и, не дай бог, кто-нибудь хоть что-нибудь вякнет. Уничтожу. Давно пора показать всем этим мелким лизоблюдам, кто тут хозяин… А то, ишь, по-привыкали, понимаешь…

Я танцевал, выслушивая грустную, но, отнюдь не необычную, историю крушения девичьих надежд.

Моя знакомая поведала мне, как, прибыв на Керрату, в то самое рекрутинговое агентство, обещавшее ей работу, она совершенно наивно и безответственно поверила на слово улыбчивым рекрутёрам и выпустила из рук документы.

Ей клятвенно пообещали всё быстренько оформить и, не позднее, чем завтра, направить её к непосредственному работодателю.

На вопрос, а что ей сейчас делать, сказали, что сегодня она может отдыхать, а завтра подходит сюда же в это же время.

Хорошо, что хоть банковскую карточку сохранила, но, как оказалось, очень ненадолго.

Как только она вышла из этой конторы, к ней подошли два представителя миграционной службы.

На их просьбу предъявить документы, она, как и следовало ожидать, ответила, что отдала их для оформления.

Услышав эти её слова, оба представителя исполнительной власти переглянулись, ухмыльнулись, и в один голос сказали:

— Пройдёмте.

Не взирая на её слабые трепыхания и предложение пойти в офис рекрутёров и там уладить недоразумение, её быстро и профессионально упаковали, со словами, истинный смысл которых она прочувствовала несколько позже:

— И, дамочка, запомните, это были не рекрутёры, хе-хе. Это были именно хедхантеры1.

Бедную, ничего не понимающую Эви отвезли в какой-то отстойник. Тут, в душном и грязном зале, где вдоль стен в несколько ярусов располагались жесткие пластиковые лежанки, бестолково толпилось много разномастных личностей.

Весь находящийся в помещении народ был каким-то помятым, на лицах многих была написана полная безысходность и растерянность. Хотя тут были и личности иного плана, в глазах которых угадывался хищный блеск.

Вот тут Эвелин и лишилась своей банковской карточки, причём она до сих пор не могла понять, кто именно и когда её спёр.

И после того, как Эви отсидела сутки в этом обезьяннике, её вызвали к местному начальнику.

Убедившись в том. что у девушки отсутствуют не только документы. но и деньги, которые и интересовали его в первую очередь, тот обрисовал ей ближайшие перспективы.

От нарисованной добрейшим представителем закона картины ей поплохело сразу, непосредственно в начальственном кабинете.