Провинциальное развлечение

Я не желал ничего другого, кроме минутного обладания ее телом и ее красотою, и я самым холодным образом высчитывал, во что обойдется мне эта минута и до каких пор мои доходы позволят мне продолжать наслаждение. Я знал, каковы будут последствия этой сделки, и все же не испытывал никакого колебания, решаясь на нее. Все это заставляет меня думать, что, действуя так, как я поступил, я повиновался неведомому мне велению судьбы. Разве для ее тайных целей не нужно было, чтобы в моей жизни произошли некоторые события, приведшие меня к тому состоянию, в котором я находился?

Я только что сказал, с какою исключительною точностью у меня сложился из рассеянных черт образ Клары Дервенез, и вкратце изложил также воспоминания и размышления, которые этот образ вызвал у меня. Чтобы лучше следить за их нитью, я полузакрыл глаза. Когда я снова открыл их, образ стал еще более четким, так что я даже подумал, не галлюцинирую ли я. Я видел Клару Дервенез сидящею за соседним столиком, но на этот раз она не была уже игрою моего воображения. Это была сама Клара Дервенез. Она вошла, не будучи замеченною мною, и села за этим незанятым столиком вместе с сопровождавшими ее мужчинами. Я не знал их. По внешности это были иностранцы, вероятно аргентинцы. Один из них был довольно красив — любовник Клары, несомненно, потому что его товарищи смотрели на него как будто с завистью. Конечно, они были только статистами. По окончании обеда красивый брюнет с закрученными усами проведет с Кларою вечер в театре и отвезет ее домой. Я видел, как они входят в комнату, все мельчайшие вещички которой были мне хорошо знакомы и в которой я так часто обладал Кларою. Я видел вестибюль особняка, лестницу с толстыми коврами, салон, который нужно было перейти, персидский фаянс туалетной комнаты, откуда Клара выходила полуобнаженною со свежим и сильным запахом своей ароматной кожи. Я вспоминал позы, жесты, слова, и эта вызванная моим воображением картина не причиняла мне решительно никакой ревности. Клара была красива и возбуждала желание, но я никогда не был ревнив к желанию, которое могла внушить ее красота. Чем объяснялось это безразличие? Конечно, тем, что я никогда не любил Клары. Нет, не любил, но испытал ли я, по крайней мере, большое удовольствие от обладания ею?

Чтобы перенестись ближе к чувственному прошлому, которое она напоминала мне, я бросил на нее взгляд. Все прелести ее тела снова предстали передо мною вместе с чувственным наслаждением, извлеченным мною из них. Я мысленно прикасался к ее упругим грудям, ее нежному животу, целовал ее рот; я заглядывал в глубину ее глаз. Из всего этого слагалось очень приятное воспоминание. Но ничего больше. Клара не приобрела для меня новой ценности. Время ничего не прибавило к ней. Обладание Кларою было мне очень приятно. Да, «приятно» — самое подходящее слово. Часто даже, когда я был любовником Клары, обладание не только многими женщинами, но и многими предметами доставило бы мне больше удовольствия, чем обладание ею. Если бы мне довелось положить Клару на одну чашу весов, а на другую какую-нибудь изящную вещицу, Клара не всегда перетянула бы коромысло. Заметьте, что я отдавал все должное ее достоинствам. Они были велики, и я находил вполне естественным, что она заставляла их оплачивать дорогою ценою. Несомненно, она получала сколько следует от своего аргентинца. Я никогда не сомневался, что Клара станет со временем богатою. Это была женщина с головою, что видно было хотя бы по той серьезности и внимательности, с которою она заказывала себе обед, или же по огромным жемчугам ее колье. После меня Клара сделала прекрасную карьеру, и она пойдет далеко, если только ей не помешает какая-нибудь катастрофа.

На этот счет я дал волю воображению в духе авантюрного романа. В сознании моем промелькнули самые худшие предположения. Грабеж, воровство, убийство. Крупные жемчуга — соблазнительная приманка. Не были ли эти аргентинцы, с которыми она обедала, людьми, способными совершить покушение на нее? Жизнь куртизанки полна риска и опасностей. Мне вдруг показалось, что от таких людей нельзя ждать ничего хорошего. Самый высокий имел более чем подозрительный вид, а у двух других были лица настоящих разбойников. Я представлял себе, как они завлекут Клару в какое-нибудь укромное местечко, увезут в автомобиле, свяжут ее, хлороформируют, перережут ей горло. Великолепные белые жемчуга. Из зияющей раны струится кровь. Конечно, ужасно убить женщину, но жемчуга стоят такого преступления. Я мысленно прикидывал их цену. Она должна была измеряться значительною суммою. Клара заработала их один за другим. Они были как бы знаком ее профессии куртизанки, но были для нее также обеспечением будущего, независимой старости.

Если бы я обладал подобною суммою, не возникало бы и речи о моем отъезде. Я вернулся бы в жизнь: ворота моей судьбы снова открылись бы. Г-н Жюль Прелар, мой консьерж, отвез бы с вокзала мой багаж. Мой особняк снова стал бы моею собственностью. Зажженное электричество осветило бы возвращенную в него обстановку. В моем кошельке звенело бы золото; в бумажнике хрустели бы кредитные билеты. Если бы у меня возникла прихоть, юное и сладострастное тело Клары снова принадлежало бы мне. Ах, как я сумел бы теперь лучше насладиться его вкусом и его запахами! Какую новую цену приобрела бы в моих глазах жизнь! Мне показалось, что до сих пор я не умел пользоваться ею. Теперь я не стал бы расточать ее радостей. О, я не потребовал бы от нее ничего необыкновенного, я не был бы ни взыскательным, ни романтичным! Лишь бы она дала мне независимость, досуг, право располагать собою. И все эти перспективы, все эти возможности были заключены в жемчугах, нанизанных на такой тоненькой нитке! Кроме того, было простою справедливостью, если бы мне были возвращены некоторые из них, те, что были подарены мною Кларе. Ах, как она расхохоталась бы, если бы я вздумал потребовать их у нее, между тем как, если бы я тихонько подошел к ней, если бы я схватил ее за горло, нанося ей удар каким-нибудь оружием, она не в силах была бы сопротивляться мне и ожерелье было бы моим!

Моим! Легкий звон стекла заставил меня привскочить. Я нечаянно толкнул свой стакан лезвием столового ножа, который держал в руке. Я посмотрел на его закругленный конец и принялся молча хохотать. Положительно я грезил наяву. Что означал этот нелепый бред? Неужели моя ночная встреча в Булонском лесу помутила мой рассудок? О чем я думал? Какой же я осел! Вместо того чтобы засиживаться в этом душном ресторане, мне следовало бы пойти подышать свежим воздухом и благоразумно направиться на вокзал. Что общего было отныне у меня с этими сидящими за столиками мужчинами и женщинами? Их жизнь не была больше моею жизнью. Их удовольствия не будут больше моими удовольствиями. Эти люди составляли часть другого мира, чем тот, куда я собирался вскоре отправиться. Их мир был миром труда и власти. Их состояние, их положение, их занятия, их технические знания давали им право присутствовать здесь, сидеть за этими столиками, тратить деньги, которыми они располагали или которые зарабатывали, обращать их в кушанья, в вина, в женщин, в жемчуга. Разоренный, конченый, без средств, я предпочитал скорее исключить себя из их общества, нежели вновь завоевывать себе место в нем трудом и напряжением воли. Скоро я разорву связи, еще соединяющие меня с ними, да и сейчас я стал уже чужим им, настолько чужим, что Клара даже не узнавала меня. При звоне моего стакана, который я ударил ножом, она повернула голову в мою сторону. Глаза ее смотрели на меня одно мгновение, потом отвернулись, словно лицо мое совершенно изгладилось из ее памяти. Весьма своеобразное впечатление не существовать больше для человека, которого ты держал в своих объятиях, к телу которого ты прикасался. Может быть, оно очень мучительно? Я не умел бы ответить на этот вопрос.

Я сделал знак метрдотелю. Он подходил со счетом на тарелке, улыбающийся и толстый. Щедро получив на чай, он поклонился.

— Господин барон оставляют за собою столик на завтра?

Я сделал отрицательный знак и вышел.

Погода была хорошая. Туман рассеялся. Луна сияла на небе. Высокие фонари бросали розовый свет. Часы мои показывали десять. Я позвал извозчика. Момент моего отъезда приближался. Множество образов теснилось в моей памяти. Прежние отъезды, зимою на Ривьеру, летом на нормандские пляжи, осенние и весенние отъезды в Италию или Испанию. Всплывали все новые и новые воспоминания. Я снова видел деревни, города, живописные пейзажи, лица. Радостное оживление отъездов, торопливость возвращений, я не буду испытывать вас больше! Ах, с каким удовольствием вдыхаешь воздух Парижа после этих отлучек, как приятно звучат шаги на его тротуарах! А возвращение в свой дом, куча ожидающих вас писем, знакомая комната и постель, возобновление старых привычек, первый обмен рукопожатиями! О, прежние отъезды, прежние возвращения, значит, кончено с вами! Этот вечер был моим последним парижским вечером. Вокзал, к которому я направлялся, завладеет мною и не позволит мне убежать, поезд, в который я сяду, унесет меня навсегда. Целая половина моей жизни безвозвратно уходила в прошлое. Я никогда не увижу больше этого дома, этого фонаря, этого прохожего, спину этого кучера, никогда не увижу учтивого лица г-на Жюля Прелара, которого я узнавал подле моих чемоданов, в сутолоке большого зала, где он пунктуально поджидал меня. Вдруг мною овладело тяжелое уныние. Ах, почему нож бродяги или сумасшедшего не вонзился в мое тело? Почему вместо того, чтобы располагаться в этом купе, отдававшем копотью и пылью, я не лежал на уединенной дорожке Булонского леса окровавленный, недвижный, на берегу маленького тихого озера, в кротком сиянии луны?

Я был один. При отходе поезда несколько пассажиров хотели было расположиться подле меня, но потом все они меняли свое решение. Один из них, толстяк, положивший было свой багаж в сетку, через минуту возвратился за ним и перенес в другое место. Таким образом, все купе было в моем распоряжении. Я мог растянуться в нем, как мне хотелось, разложить иначе подушки, завесить лампу или оставить ее открытой, читать, спать, вести себя по собственному усмотрению. Мне не с кем было заговорить, и никто не мог заговорить со мною. Ничто не развлекало моих мыслей, и в моем распоряжении был десяток часов, чтобы продумать их все до конца. Не предвиделось никакой помехи. Мне не нужно было даже менять поезда в Валлене, как это приходилось делать раньше при поездках в П., куда я прибуду ровно в восемь часов утра.

Иначе было во время поездок, которые я совершал в детстве. Тогда нужно было останавливаться ночью в Валлене и ожидать там в течение трех часов поезда в П. Эти часы я проводил, блуждая по почти пустому вокзалу или забившись на диван в зале ожиданий. Матовые шары газовых фонарей освещали кресла и диван, обитые зеленоватым бархатом. У буфета заспанный официант наливал в чашки кофе, аромат которого был положительно усыпляющим. Иногда по платформе проходил железнодорожник, таща тележку или покачивая фонарем. Все чувствовали усталость и сонливость. У крана мыли мне лицо и запачканные в уголь руки. Отец бранил плохое согласование поездов и проклинал Компанию. Мать молчала, улыбаясь под тюлевой вуалью с мушками, и подзывала меня, когда я слишком долго засиживался на весах для взвешивания багажа. Часы проходили. Потом воздух начинал свежеть. Предметы, погруженные в белесоватую мглу, становились более отчетливыми. Вдруг хриплый свисток извещал, что к поезду в П. прицеплен старый паровоз, только что напившийся из приставленного к нему хобота водокачки.

Мною было совершено, вероятно, пять или шесть таких поездок в возрасте от семи до четырнадцати лет. После этого они прекратились. Какая-то ссора разлучила отца с его сестрой, г-жой де Шальтрэ. Я никогда не узнал истинных причин этой ссоры, но она была продолжительною, и все отношения между тетушкой Шальтрэ и нами были прерваны. Начиная с этого момента, мы никогда больше не ездили в П. Так что мои воспоминания о П. относятся к периоду между моими семью и четырнадцатью годами. Они должны бы, следовательно, быть достаточно отчетливыми, и я должен бы уметь распределять их между своими различными поездками в П., но этого не было. Они смешивались и перепутывались в одну общую массу. Это объясняется, конечно, тем, что все мои пребывания в П. были до такой степени похожи друг на друга, что в результате получилось впечатление одной поездки. В самом деле, жизнь ребенка в маленьком провинциальном городке исполнена большого однообразия. Все ее маленькие события перечислить недолго. Главное, что меня больше всего поражало с самого приезда, были необычные часы принятия пищи. Завтракали в десять часов утра, обедали в половине шестого. Это провинциальное расписание вызывало протесты у моего отца, но тетушка Шальтрэ твердо держалась его. Что касается меня, то такое распределение дня больше всего связывается в моем воспоминании с тем обстоятельством, что оно совпадало со временем моих вакаций, следовательно, с самым приятным для моей лени временем. Я проводил день как мне хотелось и целиком заполнял играми, свойственными моему возрасту. Театром этих игр чаще всего бывал двор и сад, отделенные от дома бульваром и ярмарочною площадью. Игры в саду заключались в бесконечном блуждании по нему, в маневрировании насосом, в наполнении бассейна, во вскармливании головастиков, подкарауливают ящериц, в лазании по большому ореховому дереву, в поедании фруктов, в возне в маленьком сарайчике, где держали семена и садовые орудия, во вскарабкивании на забор, чтобы усаживаться на нем верхом. Во дворе забавы мои были более покойными: долгая возня с заступом и лопаткою и длинные разговоры с кухаркою Мариэтою…

Кроме игр были прогулки. Они ограничивались небольшим числом. Их цели и продолжительность оставались почти неизменными: пройти по большой платановой аллее и продолжавшей ее дороге до часовни Св. Агаты, куда я на минуту заходил перед тем, как пуститься в обратный путь; следование вдоль канала до определенного моста; дойти до прудов Витри или до леса Вюнэ; сделать тур по городу, чтобы дойти до вокзала. Бывали и более далекие прогулки на две фермы Витрери и Мотэн, принадлежавшие тетушке Шальтрэ, и, кроме того, просто блужданье по бедным улицам П. с остановкою у кондитера и у пирожника. Нужно было также делать визиты. В П., как с гордостью говорила моя тетушка, было «недурное общество», и это обстоятельство обязывало к «обходу» его после приезда и перед отъездом.