Провинциальный человек

— Ну как вы, Денисова? Если не знаете — лучше признаться.

— А я знаю, я вспомнила! — оживилась студентка, глаза у ней заблестели, и она стала тараторить бодро и весело, как будто читала с листа. «Ну конечно, конечно, достала где-то шпаргалку», — догадалась Людмила Максимовна и устало закрыла глаза. Она хотела понять, о чем говорила студентка, и вначале это ей удалось, но потом лопнула какая-то ниточка, и весь смысл потерялся, рассыпался. Она слышала все слова, но ничего не понимала, не чувствовала и вскоре стала думать совсем о другом... Со стороны можно было подумать, что она задремала...

В последние недели с ней творилось что-то неладное — головные боли, бессонница. А если головная боль затихала на время, она испытывала полное равнодушие ко всему. И даже больше того: начинала жить точно бы во сне, переставала замечать посторонние звуки и даже голоса самых близких, знакомых. Она, конечно, все видела, слышала, но эти звуки доходили до нее словно через какую-то стену, а может быть, через воду. Так бывает иногда, когда человек зовет кого-то в сильном тумане. Кричит громко, до изнеможения, но звуки гаснут сразу же, почти не отходя от человека. И тот, понимая это, уже перестает звать, кричать, возмущаться — и доверяется теперь только судьбе, провидению. И Людмила Максимовна тоже доверилась судьбе своей: куда вынесет, туда и ладно. Но пришло скоро другое горе — у ней стала путаться, слабеть память. И это всего тяжелее. Она просто физически слышала, замечала, как ее мысли сплетаются в какие-то неясные, замысловатые кружева: и распутать нельзя их, и понять невозможно. «Боже мой, я ведь уже сумасшедшая. Если не заметили, то скоро заметят», — иронизировала над собой Людмила Максимовна, но даже ирония теперь не помогала. И дело приняло худой оборот: попросит ее, к примеру, мать налить себе стакан чаю, а она достанет ей с полки какую-нибудь книгу. А зачем ей книга-то, ну зачем?!. Мать — простая деревенская женщина и книг совсем не читает... А иногда хуже того: позвонит ей по телефону самая близкая подруга Анна Ивановна, и она слышит ее голос, а как зовут подругу, совсем забывает. И вместо Анны Ивановны называет ее то Галиной, то Полиной Ивановной. Беда, да и только. «Это у тебя от мужа. Он тебя доводит, терзает. Да, да, и не возражай даже. Мы с тобой люди провинциальные, тихие, вот и крутят нами мужья, помыкают», — уверяла ее Анна Ивановна и смотрела на нее цепко, внимательно, как будто зная что-то, не договаривая. Подруга была старше ее лет на десять, потому судила обо всем с полным бесстрашием. Да что подруга! Так же думала и мать Людмилы Максимовны. «Это у тебя все от него, от Алешеньки, — наговаривала ей мама, старая добрая женщина. — Гуляка он у тебя да бездомник. Только отвернись — сразу пошел по друзьям-сотоварищам. А ты сидишь за своими книжками да терзаешься. А надо бы прощать ему, доченька. В прощенье всегда — сила бабья... Ты думаешь, почему так много несчастных мужей и жен? — вдруг спрашивала мать и смотрела ей прямо в глаза. И сама же себе отвечала: — Да потому, что жены эти ничего благоверным своим не прощают — и ни водочку, ни молодочку... А вот возьми любую мать или даже отца. Так они дитенку родному отпустят любую вину, даже самый тяжелый грех. Что молчишь? Может, неправильно? Нет уж, доченька! Не переспорит никто меня. Ведь на том и земля стоит...» — И мать поджимала губы обиженно, со значением. И даже как будто сердилась на кого-то, таила обиду. А Людмила Максимовна слушала это тихое материнское слово и почему-то чувствовала себя старушкой. Ровно месяц назад ей исполнилось тридцать лет. «Это же чепуха, это же самая молодость!» — уверяла ее Анна Ивановна. И она слушала ее, согласно кивала, а сама думала, что ей совсем не тридцать, а,наверное, уже пятьдесят. Где-то она читала, что страдания увеличивают жизнь...

— Людмила Максимовна, у меня всё по первому вопросу.

— Что, что! — вздрогнула Людмила Максимовна, а потом поняла, что это голосок Зои Денисовой. Это сразу ее успокоило, и она взяла себя в руки.

— Приступайте ко второму вопросу. Только говорите кратко — о главном...

— Хорошо, хорошо! — Зоя Денисова зашуршала своими бумажками. А через секунду уже опять поднялся к самому потолку ее звонкий уверенный голосок. «Значит, передали все же шпаргалку. Но как они ухитряются...» — усмехнулась Людмила Максимовна и начала откровенно разглядывать Зою. И странное дело — студентка ей очень понравилась. И чем дольше смотрела на нее, тем сильнее росло это чувство — очень похожее, наверно, на материнское. Особенно притягивало ее лицо. Нет, не лицо даже, а волосы. Там, в волосах у ней, опять запутался солнечный зайчик, и потому волосы казались слегка рыжеватыми. Вверху — посветлей были, поярче, а внизу — потемней, посумрачней, и в этом темном блестела новенькая заколка в форме краба, а может, лягушки... «А ведь это безвкусно... — отметила про себя Людмила Максимовна, потом сразу же остановила себя. — Да хватит уж злиться на добрых людей. У моего вон мужа такие же волосы. Да, да, такие же у Алеши! Очень теплые, мягкие, возьмешь на ладонь — и сразу провалятся...» — Она улыбнулась, полузакрыла глаза. — «А ведь он красивый у меня, прямо хорошенький. Даже и не муж — одуванчик какой-то! И всё эти волосы. Ах, эти волосы...» Она почувствовала, как острый нежный комочек царапнул ей горло, а потом сделалось совсем хорошо. «Ах, эти волосы, волосы...» — повторила она опять про себя. А потом зашло в голову снова злое и горькое: «Я вот сижу здесь на этом нудном экзамене, а в это время, может, кто-то трогает их веселой женской рукой... Но нет, нет! Надо выбросить из себя эту чушь!» — приказала она сама себе, но ничего из приказа не вышло. Настроение было уже испорчено. Она вспомнила про ту анонимку. И сразу рана открылась. Да она и не зарастала. И Людмила Максимовна снова увидела, как наяву, тот высокий стремительный почерк с наклоном влево для конспирации. И тот синий конверт с красной маркой-квадратиком тоже увидела. И у ней сразу больно дернулось сердце, сбилось дыхание. «О господи, господи, зачем мне это, зачем...» — шептала душа, но видение не проходило, и буквы снова и снова вставали плотными злыми рядами и шли прямо на нее, наступали: «Хорошенько следите за своим мужем. У него в десятом цехе — любовь. Нам обидно за вас. Резеда.» А слова-то какие? А подпись? И что это за цветок такой — резеда? Наверно, хороший... У Людмилы Максимовны дрогнули губы, и, чтобы скрыть свои чувства, она подошла близко к окну. День угасал. И небо уже стало темнеть и сереть, еще час-два — и солнце пойдет к закату, а там уже ночь — очень длинная, беспокойная, когда нет ни сна и ни отдыха... Тогда муж тоже пришел поздно ночью, сказав, что задержался на заседании. Она не хотела передавать ему тот конверт, но за чаем не удержалась, спросила: «Алеша, у вас есть на заводе десятый цех?» Он удивленно поднял брови: «Есть, конечно, а что?..» Он ответил очень спокойно, бесстрастно, как будто она спросила об оторванной пуговице или о какой-нибудь ерунде. И тогда она подала ему конверт. Муж, ничего не соображая, долго вертел перед глазами эту бумажку, а потом, что-то поняв, стал кричать на нее: дура, мол, интриганка. Разве можно верить какой-то грязной бумажке? «А я и не верю», — ответила она ему тихо, чуть слышно, даже просительно как-то. После таких слов любой бы. успокоился, а мужчина — тем более, но муж закричал еще сильнее, даже голос сорвался. И дошло до нее: а ведь он, наверное, притворяется. Очень естественно притворяется — не придерешься. И она его осадила: «Алеша, тебе бы играть в провинциальном театре. Там тоже кричат всегда, машут руками». На это он ответил хмуро, сквозь зубы: «Ты сама дура старая, провинциалка». И тогда она вцепилась ему в рубашку и стала тянуть ее на себя — рубашка трещала, а она приговаривала: «А ну повтори! Я, значит, старая, старая?..» Неужели это было? Даже теперь все еще стыдно, невыносимо... И с тех пор в доме начался ад. Он и сейчас не прекращается. И даже студенты догадались об этом, узнали. Да и в маленьких городах разве скроешься?.. Она взглянула на Зою Денисову. Та смотрела на потолок и тараторила. Людмила Максимовна прислушалась: студентка излагала материал правильно и последовательно, и все факты увязывала с современностью. «Да где же она достала такую грамотную шпаргалку? А может, она сама вспомнила?.. Но нет, нет, — улыбнулась Людмила Максимовна. — Да и что вспоминать, коли не было в голове». И тут же она оборвала себя: «Ну почему я такая подозрительная? Это все он, он! Да, это муж сломил меня окончательно. И детей у нас все еще нет да и будут ли — это вилами на воде... Я ведь уже старая, очень старая, через год мне будет тридцать один...» В этот миг студентка вопросительно кашлянула, и Людмила Максимовна недовольно передернула губы. И голос у ней вышел сухой, как будто с песочком:

— У вас всё, Денисова?

— Все, что знала, рассказала.

— Тогда давайте вашу зачетку. «Удовлетворительно» вас устроит?

— Конечно, Людмила Максимовна! Стипендия мне не нужна.

— Отец, что ли, прокормит? — Глаза у ней раскрылись шире, повеселели, и это сразу заметила Зоя Денисова.

— Отец у нас хороший! Он у нас целый город прокормит. Недавно получил новую машину. Он же — шофер-дальнорейсовик. Как футболист живет: три дня дома, а месяц — на воле.

— Значит, как футболист... — рассмеялась Людмила Максимовна.

— Это мама его прозвала. А он добрый — не сердится.

— Ну хорошо, Денисова. Я вас больше не задерживаю. А кто у нас следующий?

Следующей была Таня Инсарова. Она выглядела настоящей красавицей. Очень высокая, стройная, с тяжелой косой до пояса... Людмила Максимовна смотрела на нее и завидовала: вот бывают же такие чудесные волосы. Это же счастье, счастье, а Таня, поди, и не ценит...

— Значит, начнем с первого вопроса?

— А как же! Конечно, с первого! — Таня стала раскладывать по столу свои записи.

— Я план ответа составила. Можно по плану?

— Не возражаю. Только прошу говорить по существу. А если не знаете — признавайтесь сразу...

— Вы что, Людмила Максимовна! Я билет знаю, честное слово. Значит, так... — Но не успела она сказать и трех слов, как в дверь стал кто-то заглядывать, и дверь заскрипела, заколыхалась. Этот скрип раздражал и давил на нервы. Людмила Максимовна не выдержала, незаметно подошла к двери. Но там все равно услышали и заметили, потому что сразу же раздался топот и смех. Она посмотрела вопросительно на студентку. Таня потупила глазки. Потом медленно подняла их и покраснела. И вдруг призналась:

— Вы простите... Это Алеша. Болеет за меня, даже отпросился с работы.

— С какой работы?

— Да он же с машиностроительного... Через десять дней ему в армию — весенний призыв.

— Значит, вы дружите?

— Ой, даже не знаю. Алеша ведь еще не серьезный. Вот пришел поболеть...

— Он не болеет, он просто мешает. И экзамены — не хоккей.

— Вы правильно говорите, Людмила Максимовна. Но Алеше не хватает серьезности... — Она опять покраснела и сильно заморгала своими густыми ресницами. «Неужели свои у ней, не приклеенные?» Она еще раз взглянула на Таню и глубоко-глубоко вздохнула. «Значит, и у этой — тоже Алеша. Эх, ты, Алеша, Алеша...» — повторила она несколько раз родное имя и стала слушать студентку. Голос у Тани был густой и наполненный. Такие голоса бывают только у людей очень здоровых, уверенных, да и материал она, кажется, знала. И скоро слова ее слились в один сплошной поток, густой и безудержный: на Таню нашло вдохновение. «Но осажу-ка, — подумала Людмила Максимовна. — Все-таки многое у ней не на тему. Я не позволю заговаривать зубы... А впрочем, жаль ее — такая красивая, статная и еще влюблена. Но все равно!..»

— Инсарова, вы уклоняетесь в сторону. Прошу вас — зачитайте ваш первый вопрос.

— Сейчас, сейчас... — откликнулась Таня, но сама и не подумала останавливаться. Наоборот, ее голос усилился, и она еще быстрее полетела на своих горячих конях. И скоро все смешалось в этом ответе: и имена, и даты, и события... Все смешалось и спуталось в какой-то диковинный странный клубок, и он кружился, метался по аудитории: голос Тани достиг уже самых отчаянных, немыслимых нот, еще секунда, минута — и все, наверное, треснет, рассыплется... И Людмила Максимовна решила вмешаться:

— Инсарова, вы поэму «Демон» не знаете? Не читали со сцены, припомните?

— Вы о чем? — Таня стала бледнеть.

— А о том, дорогая, о том. Я вам про картошку, а вы — про горох. Или вы издеваетесь?

В этот миг с диким шумом открылась дверь, как будто в нее ногой ударили. Людмила Максимовна чуть не задохнулась от возмущения, но что-то ее удержало, остановило... На пороге стоял высокий, светловолосый парень, удивительно похожий на мужа. «Да они же как близнецы... И тот, мой Алеша, и этот. Господи, да их же не различить!» Людмила Максимовна даже поднялась со стула, но волненье не проходило... А потом она разглядела, заметила, что парень держит букет сирени. Букет был огромный, живой, неохватный. Парень смотрел то на Людмилу Максимовну, то на Таню, и в его продолговатых синих глазах ходило веселье. А потом он шагнул прямо к столу и сказал твердым радостным голосом:

— Это вам муж послал. Все цветы. Все!.. — для чего-то повторил парень, и опять синей змейкой блеснули глаза.

— Да где же он сам-то? Где же?! — возбужденно вопрошала Людмила Максимовна, но парень уже скрылся за дверью. И она посмотрела теперь на дверь в счастливом смятении, и все в ней сжималось в тугую пружинку и опять разжималось. «Значит, он сам не захотел, постеснялся... А запах-то! Даже голова кружится, не могу...» Она опускала лицо в цветы, потом опять смотрела на дверь, а душа все сильней оживала и оживала. «Господи, зачем злилась на него целый день, зачем себя мучила... И эта анонимка проклятая. Но это же чепуха, чепуха, наговоры. Нет, надо жить на доверии». Она подошла к окну и вдруг распахнула его во всю ширь. С карниза сразу сорвались голуби. И хлопанье крыльев походило на выстрелы. «Да, надо жить, надо радоваться, ведь мы еще молоды, ведь мы еще сына родим с Алешей. Да, да, обязательно сына! — убеждала душа кого-то и рвалась вверх за чудесными птицами... — Но как же он узнал, что я в этой аудитории?.. Ой, дура я, действительно, дура! Да разве трудно? Зашел в деканат — и сказали. Ну, конечно, там и сказали...» И ей захотелось засмеяться, закружить на руках эту Таню-красавицу, а потом выбежать на улицу и расцеловать всех — любого прохожего, чтоб все знали, как ей хорошо, как она счастлива, а впереди у ней — еще много счастья, очень много...

— История повторяется, Танюша... Он уже приезжал однажды с цветами...

— Вы к билету?

— Нет, нет, продолжайте.

— А я уж закончила.

— И чудесно. Вашу зачетку.

И еле-еле успела Таня захлопнуть дверь за собой, как загремело по коридору: «Девчонки, она мне «хорошо» в зачетку вкатила, я ей всего намолола. А ты, Алешка, у меня молодец! Как мы с цветами ее разыграли. Это, мол, вам от мужа — умора! Она сделалась прямо пунцовая. Как невеста сделалась. Ха-ха-ха!»

Но Людмила Максимовна уже не слышала этих слов: мешали толстые стены и большая плотная дверь. Да и сердце собственное мешало: оно стучало сильно, глухими толчками, и Людмила Максимовна даже боялась, что может упасть. «А он, значит, сам не зашел, решил сделать сюрприз. Вот оно как бывает, вот оно как...» Она снова стала смотреть за птицами. Потом, вспомнив что-то, повернула голову. Перед столом уже сидела другая студентка.