Провинциальный человек
Шрифт:
Я заметил, что она называет мужа по имени-отчеству. Что это такое — уважение или привычка? Пожалуй, то и другое.
— Ананий Николаевич — сильный механик. Он и комбайн мой подготовит, подтянет. На тракторе работала — трактор проверит. Я только смотрю да поглядываю...
— Отдохнуть тоже надо. В молодости устали...
— Неправда, неправда, — она смотрит на меня пристально, по-матерински, и я побаиваюсь этого взгляда. У нее все права так смотреть. Она может и спрашивать, требовать — заслужила.
— В молодости нужны трудности. Вон БАМ — Сибирь, тайга да морозы. А едут девчата. Поют песни да едут. Чем труднее, тем веселее.
— Вы в молодости были веселая? — пробую пошутить, отвлечь ее, и она понимает меня, смеется.
— Я и теперь веселая.
— А мне что привиделось! Надо, может, не надо?
— Рассказывайте!
— Я про войну. В сорок первом мы домик купили да печь переложили. Правда, корову продали в этот счет. Зато своя печка!.. Натопим ее, нажгем, я заберусь на кирпичики — так весело, хорошо. Мама рядом приляжет — и все у нас разговоры да разговоры. Обо всем пересудим, решим. И войну с ней закончим, всех до единого фашистов разобьем да где-нибудь в море их утопим... Уж больно хорошо грела печка, нагревались кирпичики. Да некогда было разлеживаться — работа.
— Не отдыхали в войну?
— Как вы сказали?.. — она улыбается, но улыбка грустная, точно жалеет меня. И снова чувствую, что спросил не то, какой-то детский вышел вопрос, да уже не вернешь.
— Не отдыхали, конечно, — опять улыбается, покачивает головой.
— Была у меня сменщицей Надя Белоусова, хорошая девчонка. С ней и хозяйничали по полям. А трактор один — не растянешь его. И нас только двое — когда отдыхать? Вначале баньки в бригаде не было, домой ходили, потом баню сделали. Так что работали — не уставали... Это сейчас техникой захлебнулись и не жалеем. В гости надо — трактор взяли, поехали, по грузди в делянку надо — чего, поехали. Уж в магазин стали ездить за водочкой. Стыда мало... — она дышит часто, волнуется, бледнеет лицо. Но я все равно решаюсь на последний вопрос. Спрошу, а потом — на улицу, прямо в аллеи, в музыку. Походим, отдохнем.
— Почему молодежь уезжает?
— Из колхоза? Сами виноваты. И терпенье нужно. В один день тракториста не сделать. А животноводство возьми. У нас на ферме до трехсот зарабатывают и все же обегают ее, эту ферму...
— Кто виноват?
— Сами. Надо с пеленок настраивать. Спичка от спички вспыхивает, дите — от матери. Крестьянство должно быть потомственно. Вот смотрите — семьи учительски есть? Есть! У врачей — есть! А колхозников — чтобы в три поколенья?.. Аха-а, замолчали. Найдем, конечно, если поищем. Но вы уж о них — в газетах, по радио, потому что мало, совсем ничего. Родители работают, а детушки полетели...
— Куда?
— В дальний край с рюкзаком. Останови — огрубят...
— Какой выход?
— В нас выход, в самих. Надо лучше наставничать и чтобы — личный пример...
Я блокнот достаю, записываю. Вижу — не нравится, опустила голову, замолчала. А за окном — чудесная ночь и все еще музыка, голоса. И ко мне подступает чувство вины: сижу с ней как хороший следователь, а ей, поди, надоело. Да и такая ночь!
— Не записывайте. Про обиду — зачем...
— Обиду?
— Да-а. Не умеем мы еще наставлять. Когда дети работают с родителями — и весело, и выгодно, и согласье в семье. Вот мы...
— Ну вы уж сработались!
— Обязательно! Возьмем зимние месяцы. Набираем телят. Дают нам самых родименьких, двадцать дней поим, кормим, потом — в старшую группу. По 50—60 питомцев бывает. Куда бы одной? А мне Ананий Николаевич помогает и Клава с Олюшкой. Клава — студентка. Ждем после института домой. Закончит — и в свой колхоз.
— Кто главный у вас с телятами?
— Я главная, да все главные. Смешно, да скажу. Как Ананий Николаевич с пальца учился поить теляток. Худо-бедно, а получилось. Стал им сосочки делать, да так полюбил, как с дитями, так и с телятами... Пока поит, кормит, я у них полы вымою, выскребу, а Олюшка солому подтаскивает. Вот и живем. И председатель колхоза Яков Архипович Зыков доволен нами. А почему у нас все выходит? Потому что семьей работам. А если разобраться по совести, то людей на ферме у нас маловато. Старые уходят, а молодые не приходят. А почему?
Я не знаю, вы не знаете, а председатель-то Яков Архипович должен знать. Обязательно! — лицо у нее потемнело, нахмурилось, в глазах поднялась забота. Как изменчиво, непостоянно ее лицо. Только на миг остановится спокойствие, равновесие, потом опять пойдет то вверх, то вниз настроение — и все это написано на лице. Так и в природе бывает это мгновенное равновесие, и случается оно как раз в самые хлебные осенние месяцы, когда дорог каждый погожий час. Но солнышку не прикажешь. То уйдет оно в тучи, сокроется. И полетят низко дикие гуси, над самой стерней. И сникнет сразу вся последняя зелень, и вспомнится давнее: «Гуси летят — зимушку на хвосте тащат». А то вдруг качнутся тучи, разбегутся в разные стороны — и опять солнышко, лето, и тянется вверх запоздалый цветок... Так и лицо ее. А сейчас в глазах — снова радость, тепло.— В прошлом году на уборку провожали торжественно. Все было по-хорошему — в клубе, на людях. Ручку, блокнот подарили — веди, мол, дневник, записывай. Парторг Анатолий Иванович Овчинников сказал всем напутствие, а потом обратился к каждому — надо соревноваться!.. А я обратилась ко всем комбайнеркам области — любите и берегите технику, воспитывайте молодежь, наставляйте.
— Хороший был год?
— Немного не повезло. Намолотила только 5600 центнеров, а вот в семьдесят втором году я была по колхозу самая первая. Тогда и наградили орденом Ленина. Соревновалась я с Александром Егониным. Он тоже рад за меня, колхоз рад, ну и семья...
— Нынче какие виды?
— Нынче грозится засуха. Дождинки не пало...
Она оказалась права. Забегая вперед, скажу, что засуха пришла небывалая. Температура в воздухе поднималась до 45 градусов, а на почве — и того больше. Горько, обидно за труды свои. В родном колхозе Нины Павловны гектаров 700 хотели списать — поля почернели, потрескались. И все-таки не списали — решили убирать. Намолачивалось мало — по 5—6 центнеров с гектара, но работали, как и прежде, с зари до зари. Нина Павловна соревновалась со своим учеником — комбайнером Вадимом Семахиным. Ее ученик не подвел ни разу свою наставницу, трудился упорно, по-комсомольски. А самой Нине Павловне правление колхоза направило поздравительное письмо — благодарность за участие в этой тяжелой страде. А вместе с письмом вручило цветы ей и Ананию Николаевичу, который снова очень помог жене. Часто подменял ее на комбайне, ремонтировал на ходу...
Но в ту ночь мы еще ничего не знали ни о засухе, ни о тяжелой страде. Только предполагали.
— Говорят, в войну трудно было. Правильно, трудно. Только когда же легко на поле? Бывает ли? Всегда трудно. А что жизнь без трудностей? Нет ее и не будет, да и не надо. Зато потом земля отблагодарит. Она добрая...
— Какие планы у вас? — Она засмеялась. И забавно смотреть на нее. У нее смеется все лицо сразу: и глаза, и ямочки на щеках, и подбородок подрагивает от веселья, и опять чувствую, что не то спросил.
— Планы? Тяжело первой. Да в прошлом году настроение попортили. Приехала большая комиссия, до моих участков дошли — хлеб, мол, зеленый, нельзя косить... Я билась, билась — не слушают — зеленый, и все. В голове у них, видно, было зелено. Так я четыре дня потеряла. А четыре дня на страде как четыре месяца. Вперед меня вышел Рябов Петро. Правда, флаг в нашей пятой бригаде все время в мою честь поднимали. Ну а по колхозу опередил Рябов Петро. Правда, комбайн у меня — СК-4, на «Ниве» сильнее выработка. Прошу «Ниву». Дадут?
— Обязательно!
— Тоже думаю — не откажут. Небольшие права имею. Депутатом райсовета работала. В сельсовете, в правлении... Сколько просьб, заявлений переписала, в каждом дому — моя помощь... Извините, расхвасталась...
Она замолчала. Я тоже молчу. За окном стихла музыка. Большая луна — над соснами. Если смотреть в окно долго, голова начинает кружиться и плыть куда-то, в висках медленно ходит кровь и постукивает, — наверное, это лунный свет томит человека и зовет к отдыху.
— В третий раз приезжайте. О детях запишите. Они лучше нас. Оленька-то говорила с вами?