Проза о стихах

Первоначально Оболенский был на жестоком режиме; сразу же после первого допроса, 15 декабря, император Николай написал записку коменданту Петропавловской крепости Сукину: "Оболенского посадить в Алексеевский равелин под строжайший арест, без всякого сообщения; не мешает усилить наблюдения, чтобы громких разговоров не было между арестантами, будь по месту сие возможно". В течение ближайшего месяца Николай постарался внушить Оболенскому, что он только и ждет случая, чтобы проявить свой либерализм и учредить в России чуть ли не республику с императором во главе,- и Евгений Оболенский сдался; 21 января он написал на имя "всемилостивейшего государя" письмо, удивительное по слогу (не сочинил ли его Мысловский? не писал ли Оболенский под диктовку отца Петра?) и ошеломительно-неожиданное по содержанию. Оболенский униженно благодарил царя за оказанную ему, узнику, милость: "В то время как я лишился всех надежд, когда темница сделалась мой мир, а голые стены оной товарищами моей жизни, манием благотворной руки твоей письмо отца моего как ангел-утешитель принесло спокойствие и отраду душе моей. Благодеяние твое, монарх милосердный, воззрение твое на мольбу семидесятилетнего старца останется незабвенным в душе моей".

Итак, царь велел передать Оболенскому послание отца; в знак благодарности военный вождь Северного общества сочиняет большое письмо на имя государя. Он пишет, что честь не позволяет ему называть своих сообщников и единомышленников: "Члены Общества, приняв меня в сотоварищи свои, честному слову моему и клятвенному обещанию вверили честь, благоденствие и спокойствие как каждого из них, так и семейств, к коим они принадлежат". Что ж, этот довод неотразимо убедителен, и Оболенский углубляет его, он пишет: "Мог ли я тою самою рукою, которая была им залогом верности, предать их суду, тобою назначенному, для сохранения жизни своей или уменьшения несколькими золотниками того бремени, которое промыслом Всевышнего на меня наложено? Государь, я не в силах был исполнить сей жестокой обязанности".

Засим следует, однако, опровержение этих доводов. В монархе Оболенский теперь видит "не строгого судью, но отца милосердного", ибо, как он пишет, "вера, примирив меня с совестью моею, вместе с тем представила высшие отношения мои; милосердие же твое, о государь, меня победило". И потому "...видя в тебе не строгого судью, но отца милосердного, я с твердым упованием на благость твою повергаю тебе жребий чад твоих, которые не поступками, но желаниями сердца могли заслужить гнев твой".

"Повергаю тебе жребий чад твоих" на обиходном языке означает: "вручаю тебе судьбу твоих подданных", то есть передаю тебе, государь, список лиц, состоявших в Тайном обществе. И в самом деле: к верноподданному письму приложен на трех листах список - список семидесяти членов Северного и Южного обществ, о которых доселе Оболенский умалчивал. В заключение нее, ниже списка, он начертал:

"Представив тебе, всемилостивейший государь, имена всех

членов, мне известных, я не имел в виду уменьшение моего

наказания,- в том сам Бог может быть свидетелем мне,- но

единственно очищение моей совести перед тобою, исполнение

священнейшего долга пред семидесятилетним отцом, коего скорби я

причина и обязан стараться изгладить всеми возможными способами;

и, наконец, душевная обязанность и требование представить тебе

содействие каждого из членов Общества в истинном и

беспристрастном виде".

"Очищение моей совести..." Сколь гибко это понятие - "совесть", сколь оно растяжимо!..

Предательство? Не будем спешить со зловещим клеймом. Постараемся помнить, что молодой князь Оболенский - христианин, а Николай - лицедей; что новый император, прикидываясь "либералистом", обещает заблудшим подданным всеобщее и полное прощение; что в расчеты декабристов входило представить их еще недавно тайное общество не кружком заговорщиков, а объединением лучших, умнейших людей России. Потому, может быть, и назвал Оболенский сразу семьдесят человек, а среди них не только "служащего при генерале Ермолове Грибоедова", но и собственного младшего брата, Константина Оболенского, того самого Костю, который некогда в именинные дни читал посвященные брату стихи. Оболенский снабдил имена в своем списке примечаниями, которые призваны были смягчить участь мятежников; о Грибоедове было сказано, что он "был принят месяца два или три перед 14 Декабрем, и вскоре потом уехал. Посему действия его в Обществе совершенно не было". О брате Константине: "Государь! Ты, может быть, усомнишься в словах моих касательно брата, но прикажи спросить бывших товарищей его по полку, спроси всех его начальников, я уверен, что все они единогласно подтвердят тебе, что ни характер, ни занятия его, ни связи не соответствуют цели нашего Общества. Живя с ним в одной комнате, я не мог скрыть ему существования Общества и потому принял его в оное; но со времени вступления его в Общество он не только ни одного члена не принял нового, но не сблизился даже с теми членами Общества, с которыми он должен быть в сношении. Государь всемилостивейший! Удвой мне наказание, но ради семидесятилетнего отца пощади брата, совершенно невинного и ни в каком отношении тебе не опасного".

Таков поступок, совершенный Евгением Оболенским 21 января 1826 года, в день Св. Евгения, за что государь император явил милосердие свое и повелел снять с заключенного кандалы, кои до той поры отягощали его. Следственная комиссия внесла в свой журнал следующее августейшее распоряжение: "Усматривая, что все последние показания кн. Е.Оболенского оказались справедливыми, положили: за таковую его откровенность, согласно высочайшей воле, изъявленной в резолюции на письме его, Оболенского... приказать снять с него оковы".

Царь преподнес Оболенскому подарок к именинам - освобождение от цепей.

Другим подарком было письмо Рылеева, тайно доставленное Оболенскому сторожем равелина Никитой Нефедьевым. До Рылеева дошла весть о снятии кандалов (а может быть, и то, какой ценой получена была эта царская милость), и он послал другу стихотворение, датированное тем же 21 января:

Прими, прими, Святой Евгений,

Дань благодарную певца,

И слово пламенных хвалений,

И слезы, катящи с лица.

Отныне день твой до могилы

Пребудет свят душе моей:

В сей день твой соимянник милый

Освобожден был от цепей.

Это стихотворение, адресованное Святому Евгению и воздающее ему хвалу за милость, оказанную его соимяннику, Евгению Оболенскому,- дань давней и верной дружбе, которая связывала обоих декабристских вождей. В написанном через несколько десятилетий "Воспоминании о К.Ф.Рылееве" Оболенский расскажет:

"Кондратий Федорович был там же, но я этого не знал... немая

прислуга, немота приставника, все покрывалось мраком

неизвестности; но из вопросов Комиссии я должен был убедиться,

что и он разделяет общую участь. Первая весть, которую я от него

получил, была следующая строфа:

Прими, прими, Святой Евгений...

При чтении этих немногих строк радость моя была неизъяснима.

Теплая душа Кондратия Федоровича не переставала любить горячо,

искренне. Много отрады было в этом чувстве: я не мог ему

отвечать..."

Может быть, стихотворение Рылеева показалось Оболенскому прощением за список.

2

"Любовь и дружество до вас Дойдут

сквозь мрачные затворы..."

Александр Пушкин, 1827

Отвечая на вопросные пункты Следственной комиссии, Оболенский не скрывал близости с Рылеевым - он с гордостью объявил о ней: "...принят в Общество был Рылеев,- мы вскоре с ним сблизились и теснейшими узами дружбы запечатлели соединение наше в Общество".

Они были очень разные. Рылеев - поэт и пылкий мечтатель, Оболенский хладнокровный политик и военный. Рылеев - из разорившихся провинциальных дворян, Оболенский - из аристократического рода, восходящего чуть ли не к Рюрику. Рылеев жил с шести лет в кадетском корпусе, где били розгами и учили как попало, Оболенского растили сменявшие друг друга французы-гувернеры (общим числом до восемнадцати), он с детства овладел европейскими языками и математической наукой. Служение грядущей революции их соединило и сблизило. Оболенский прежде Рылеева стал тем, кого в двадцатом веке назвали бы "профессиональным революционером"; один из организаторов Общества Добра и Правды в 1817 году, Общества Измайловского полка в 1821-м и, наконец, Северного общества, он более других "северян" был близок к Пестелю, переписывался с главой Южного общества и вел с ним переговоры о соединении Северного и Южного. Уже в 1824 году он стал членом Думы - тройки, руководившей Северным обществом,- вместе с Никитой Муравьевым и Сергеем Трубецким; позднее Трубецкого перевели в Киев, и на его место был избран в Думу новый член Общества, Кондратий Рылеев. Они и прежде тянулись друг к другу, теперь же стали неразлучны. Во многом они не соглашались и спорили, но ведь споры не разрушают дружбы, а укрепляют ее.