Проза

Поэтому он, присев у остатков ангара и наслаждаясь сигарой, размышлял об этой и других планетах, завоёванных им для правительства, которому были нужны ресурсы, и сырьевые, и людские.

Он думал не о цивилизациях, которые уничтожал разрядником, давно ставшим для него привычнее рук. Он думал о женьщинах этих цивилизаций.

Ни месяц муштры на Главной Базе, ни год тренировок на шестой имитационной, ни семь лет постоянных боевых действий не смогли выбить затаившуюся где-то глубоко в его разуме идиотскую программу действий по отношению к любой женщине, которая казалась ему красивой. Отношение скакало, как гиперпространственный грузовик, который не может остановиться посреди полёта. Он то хотел убивать, насиловать, разрывать их на части и жрать ещё дергающееся от боли мясо, то готов был преклоняться перед ними, как перед божествами и хранить от всех бесчисленных опасностей жёстокой вселенной. И если первое выплёскивалось из него, когда он шел в первой волне захвата, то второе, кое-как питаясь грязными помоями публичных домов, уже долгое время томилось в одиночном заключении без надежды на освобождение. И он всё чаще вспоминал ту рукопашную с карланскими женскими батальонами. Иногда - как светлый момент, но обычно - с тяжёлым солёным осадком в душе. Скинуть бы тогда доспехи и просто сесть и поговорить с одной из тех, кого он переломал пополам годами отработанными ударами...

– Сержант Хокс!

Неожиданность окрика запустила автоматическую программу реагирования на всё неожиданное: закрыть шлем наглухо, разрядник с предохранителя, перекатиться, отыскать цель, навестись на неё и, при возможности, идентифицировать до открытия огня.

Выполнение программы заняло не более секунды, после чего он перехватил контроль над телом, и вместо лазерного луча в темноту улетел окрик:

– Стой! Пароль?!

Вопрос был излишен. Бирки двух солдат его взвода, комбата и двух особо ценных военнопленных ярко светились на термографе. Он спросил для показа, что бдительно охраняет пост. Мысленно он послал всех пятерых, испортивших дежурство, очень далеко.

– Триста семнадцать!
– прозвенел голосок комбата, которому, по слухам, было двадцать три, и который обожал все эти "армейские игры".

– Отзыв?!

– Двести тринадцать!

– Он поднялся с колена и отсалютовал комбату разрядником. Комбат взмахом руки оставил четырёх у стены и подошел ближе.

– Сержант Хокс, доложите обстановку!
– выпалил комбат чуть ли не радостно."

Разорался, сопляк.
– думал он, отдавая рапорт - счас тебе врежут-то из темноты крупнокалиберными термическими."

Автоматы в темноте не застрочили, а комбат, понизив голос, почти заговорчески пропищал:

– Хокс, я знаю твой послужной список, и знаю, что тебе можно доверять.

Качнув головой, что означало подмигивание, он прежним командным голосом продолжал:

– Сержант Хокс, слушай приказ! Под твоё наблюдение поручаются двое военнопленных - старик и девушка. Девушке любой ценой не дать сбежать. Старика не уничтожать не при каких обстоятельствах. Вопросы есть?

– Так точно, сэр.
– он стоял, положив разрядник на предплечье именно в той удальской манере, которая так нравилась комбату, и комбат удостоил его короткого:

– Ну?

– Через сколько времени они будут переправлены дальше?

Вопрос комбату не понравился, и он, попытавшись придать голосу грубый тон, спросил:

– Причина вопроса?

– Степень экономии энергозаряда разрядника в случае нападения.

– Настоящий солдат!
– воскликнул комбат, вмиг подобрев. Отметив, что этот случай надо запомнить для пересказа в офицерском клубе, комбат ответил:

– Через полчаса стандартного времени здесь должен приземлиться боевой бот, который заберёт их. Я надеюсь, что такой солдат, как ты, сможет в течении получаса удерживать целую армию этих вшивых автоматчиков.

– Так точно!
– гаркнул он и подумал, что за полчаса "вшивыми автоматами" с разрывными пулям можно разобрать доспехи, разрядник и его на запчасти.

Комбат развернулся, и махнул рукой телохранителям и они прошли в средний танк, стоявший в сотне шагов от космодрома. Танк неслышно поднялся и улетел, оставив ему взамен испорченного отдыха двух пленных.

Осмотрев космодром через термограф, он откинул забрало и глянул на пленных, застывших там, где их остановили стволы.

– Сесть.
– тихо, но зло сказал он. Любые мягкости в обращении с военнопленными запрещались Уставом. Они опустились на бетон. Он вспомнил, что бетон сырой и холодный, и пинком отправил к ним остатки ящика, валявшегося в куче хлама под стеной ангара. Ящик легонько стукнул старика по руке, и старик приподнял взгляд от земли. В его глазах, тускло блеснувших в зареве горящего города, плескалась ненависть, еле скрытая маской угрюмости. Он ответил кривой усмешкой.

– Спасибо.
– запоздало произнесла девушка. Усмешка несколько секунд цеплялась за его лицо, а потом медленно сползла. Голос проник в него гораздо глубже взгляда старика. Это был не писклявый визг какой-нибудь вертихвостки и не тягучее прорезиненное мычание какой-нибудь старой суки. Это был настоящий голос - низкий, грудной и звучный, как грохот взлетающего линкора.

Выйдя из оцепенения, он неожиданно для себя ответил:

– Не за что.

Несколько минут молчания тянулись долго. Пока они ползли, он пытался придумать, что ещё можно сказать, чтобы ещё раз услышать этот голос.

– Вы кто?
– выдавил он из себя, садясь у стены в нескольких шагах от них.

– А тебе-то что?!
– яростно прохрипел старик - Все равно...
– старик зашёлся тяжёлым глухим кашлем, и девушка захлопала по его спине.

– Мой дедушка - наш ведущий физик-волновик.
– произнесла она гордо-наставительно, когда старик прекратил кашлять и принялся тяжело дышать.

Он кивнул, и ему внезапно захотелось, чтобы был день, и он мог рассмотреть их. Желание было очень сильным, и он, достал сигару, чиркнул спичкой и стал медленно её раскуривать. Когда сигара раскурилась, он успел увидеть немногое, но и этого хватило, чтобы представить, что её ждёт дальше. Несколько офицерских кроватей и банк органов. Правда перед этим её будут использовать как средство давления на старика, но конец будет тот же.

И тут он впервые за всё время службы почувствовал ненависть не к себе, не к своим командирам, а ко всей системе. Накатили привычные злость и горечь, и он громко прошипел сквозь зубы самое жуткое из известных ему ругательств. И как только он выругался, ему, даже ни разу не бывшему под арестом, в голову запала мысль, осуществи он которую - трибунала не миновать. Но всё таки, что если...

Некоторое время он боролся с собой. Эта борьба отразилась несколькими прошипленными сквозь зубы ругательствами, и когда он, приняв решение, поднялся и подошёл к ним, девушка прижалась к старику.

– Встань!
– сказал он как мог мягче, но голос, не привыкший к мягкости, сорвался на хрип, и она, вздрогнув, ещё крепче прижалась к старику. Старик обнял её одной рукой и поднял на него взгляд, в котором уже ничто не прикрывало ненависть. Тогда он подмигнул старику, резким движением ног в тяжёлых ботинках раздвинул ей ноги, и выстрелил в цепь ножных наручников. Во вспышке разряда он увидел, как она сморщилась от страха, и как лицо старика вытянулось от удивления.

– Беги.
– тихо сказал он, опуская разрядник. Она дёрнулась в сторону остатков забора, и отшатнулась обратно к старику.

– Н-н-нет.
– всхлипнула она, мотая головой.
– Я не оставлю дедушку.

Ругнувшись и яростно сплюнув, он спросил старика:

– Ты знаешь, что вас ждёт?

Старик кивнул.

– Ну так объясни ей!
– сорвался на крик его голос.

Старик зашептал ей что-то в ухо, но она только мотала головой. Несколько неимоверно долгих секунд он сдерживал желание оторвать её от старика и заставить бежать, а потом схватил её за плечё, вздёрнул на ноги и заорал прямо в лицо: