Прозрачные леса под Люксембургом (сборник)
Шрифт:
Он успокоился, постоял в тишине, пытаясь различить сквозь мутное стекло золотые купола Кремля.
В комнате на него повеяло свежестью вымытых полов, выглаженным бельем, чистым воздухом.
– Тома, – позвал он, включая свет.
Томы не было. Лишь чистота и неуловимая последовательность, с которой были расставлены вещи в квартире, говорили о том, что еще недавно здесь присутствовала женщина.
На столе, прижатое утюгом, лежало письмо.
«Милый, до отчаянья любимый мой человек! Я не знаю, какой ценой дается мне этот шаг. Вправе ли я быть для тебя обузой? Каждый из нас безумно
– Тома, – беспомощно позвал он.
Он представил, как она писала письмо, готовила обед, как плакала, гладя его рубашки, как мучительно невозможно далось ей это решение, и выражение невыносимой, неподвластной боли исказило его лицо.
Днем он ходил по городу, пересекал улицы, сворачивал в переулки, заходил в шашлычные, сосисочные, стоял в очередях, механически жевал люля-кебабы, возвращался домой.
У дома он заметил собаку, ту самую, которую когда-то кормила Тома.
– Здравствуй, друг, – сказал Леха, садясь рядом и теребя собаке лапу. – Ты по-прежнему один? Кусаешь гражданку лошадку?
Пес смотрел на него тоскливо, лизал руку.
– Я теперь тоже один, – говорил Леха. – Почему бы нам не объединиться? Пойдем ко мне. Я налью тебе щей и положу большую сахарную кость… Помнишь женщину, что кормила тебя уткой по-пражски? Это она приготовила. Наверное, она знала, что я встречу тебя.
Леха вошел в подъезд.
– Пойдем, я постелю тебе старый плед, а через несколько дней поедем на Север… Нам ведь с тобой больше некуда деваться. Ни мне, ни тебе… Пойдем, ну…
Леха неуверенно присвистнул.
Пес вскинул уши, они встретились взглядом, и пес увидел, что выражение тоски и одиночества в Лехиных глазах гораздо страшнее, чем в его собственных.
Он отряхнулся и пошел прочь – мудрый и одинокий пес.
Поздно вечером Леха пил кофе в ресторане. Один за служебным столиком. И странно было видеть в угарном дыму пьяного шабаша человека, одиноко пьющего кофе.
Откуда-то возникла набранная под завязку рыжая и уже не смогла пропустить свободного места за Лехиным столиком.
– Привет, – сказала она, усаживаясь.
– Привет, – отозвался Леха. – Проводить тебя домой?
– Мысль! – озарилась рыжая. – Продинамишь?
– А ты?
– Я?!
Рыжая не без труда встала, вышла в гардероб и вернулась уже одетой.
– Кавалер, проводите даму.
Леха поднялся, бросил на стол деньги.
Квартира выглядела вполне прилично.
– Я сварю кофе, – предложила рыжая, пытаясь придать Лехиному присутствию томность светского раута.
Она прошла на кухню, насыпала кофе в турку. Кофе был в зернах.
– Его бы не мешало помолоть, – сказал Леха.
Он развернул рыжую, поцеловал в губы.
– Как тебя зовут?
– Марианна.
– Марианна, – повторил Леха и стал расстегивать на ней кофточку.
– Но-но! Я должна хотя бы помыться.
– Помоешься, – Леха снимал лифчик, подталкивая ее в комнату. Бросил на кровать, стащил джинсы.
Марианна
лежала перед ним обнаженная, еще красивая, еще способная вызвать желание. Он отвернулся.– Кавалер, – позвала рыжая.
Он взял ее ногу, с силой вывернул. Она вскрикнула.
– Садист! Иди ко мне…
Леха поднялся.
– Марианна…
И пошел к выходу.
Он голосовал ночью на незнакомой магистрали. Мимо пунктирами зеленых огней проносились такси. Иногда они останавливались и, узнав адрес, хлопнув дверцей, ехали дальше.
– Зачем же останавливаешься, гад? – спросил Леха одного из них.
Беспощадно, как луч театрального прожектора, горел над головой фонарь. И никуда уже было не деться из этого тусклого, очерченного фонарем круга.
– Что это за проклятая страна? – раздумчиво сказал Леха. – За что ты так ненавидишь нас, Господи? Ведь ты сам призывал нас к любви. Как ты допустил, чтобы миллионы превратились в рабов, пыль, ничтожество?.. Я стою перед твоими очами. Кто я? Забери мою жизнь – она не нужна мне больше. Да, я грешен. Но разве грехи мои стоят страданий, которые ты отпускаешь мне. Уничтожь нас, Господи, раствори физически. Ведь ты почти уничтожил нас…
Он поднял руку.
– Куда? – спросил таксист.
– До Новокузнецкой.
Таксист отрицательно мотнул головой и протянул руку, собираясь закрыть дверцу.
– Паскуда ты! – сказал Леха. – Пес шелудивый.
И хлопнув дверцей, изо всех сил всадил ногой по заднему крылу.
Таксист проехал несколько метров и остановился. Вылез из машины, пошел на Леху:
– Ты что, сука?!
Леха свалил его сразу.
И тут же словно из-под земли выросли еще две машины. Таксисты шли к нему. Теперь их было трое.
– Ты не прав, брат, – ласково улыбнулся один.
Их было больше. Они шли к нему. Он ударил одного, другого. Ударили его. Тяжело дышали, утирая кровь. И он, и они. Выдыхались.
Он отпугнул кого-то левой и, сверкнув молнией, сорвались с руки и упали на капот часы. Его швейцарский «Ориент».
Все замерли.
Один из таксистов взял часы, подержал на весу.
– Ну что? – спросил он. – Разошлись полюбовно?!
Надо было рвать, бить, отнимать, выгрызать зубами. Он не сделал этого.
Они постояли в нерешительности, разошлись по машинам. Уехали.
Мимо шли и шли машины с зелеными огнями.
А он так и стоял у поребрика – грязный, в крови, с оторванным рукавом. Глядел перед собой отсутствующим, безразличным ко всему на свете взглядом.
Что он там видел, впереди?
Никто, кроме нас…
…Группа шла по склону.
Впереди, держа щупы наперевес, вглядываясь в каждый метр тропы, шли «охотники» [7] . Следом за «охотниками» – головной дозор и старший группы капитан Истратов.
7
Охотники – саперы.