Прозрение. Том 2

Камала ползала по пледу и удобряла то его, то траву. Потом уснула.

Старшие дети играли в соседних кустах в прятки, пока не пришла Айяна и не увела их на реку.

А мы всё сидели.

Колина я увидел раньше, чем он окликнул. Увидел, сидя к нему спиной. И лицо у него было, как во сне, что мучил меня перед пробуждением.

Лиина подхватила Камалу и ящерицей скользнула в цветы, напоследок коснувшись губами моей шеи.

Я поднялся.

Колин кивнул, предлагая пойти за ним. Я видел, куда он меня зовёт — за заборчиком на задах храма под маскировочной сеткой «просыпалась» шлюпка, «капитанская» двоечка.

Реактор шлюпки уже пульсировал, пуская разводы по броне: навигационная машина начала тестировать системы жизнеобеспечения.

Я оглянулся на Колина: «Куда?»

Ощутил исходящее от него тщательно замаскированное неудовольствие: «После».

Пожал плечами.

Сел, прижавшись к шлюпочному боку. Знал, что система «видит» меня и опознает как «своего».

Колин опустился рядом, тоже коснувшись хемопластика спиной. Наши спины соединились в пространстве через толстый слой живой хемопластиковой брони и слились в нашем личном времени. Иного времени нет — только время биологического наблюдателя, так нас учили.

«Помнишь ещё?» — молча, спросил он.

«Наизусть долбил. Мне тогда плохо давалась физика…»

— Пространственная? — спросил он вслух и сунул в рот травинку.

— Она, родная, — согласился я, и тут же в памяти всплыло вызубренное когда-то: «Вселенная имеет форму стаэдра — бесконечной пространственной фигуры, каждую условную единицу времени погружающейся в самую себя».

«Понимаешь теперь?» — снова спросил он, продолжая жевать травинку.

«Наверное», — откликнулся я раньше, чем успел раскрыть рот.

Любое движение лицевых мускулов, глаз, ритм дыхания — всё складывалось для меня теперь в звук. И я понимал, что и Колин вот так же читает моё лицо.

Нет, это оказалось не чтение мыслей, слова собирались из картинок того, что я видел. Наверное, я давно был готов к этому, но умение пришло только сейчас.

— Знаешь, — сказал я вслух, — раньше я не мог представить, как это — Вселенная длится бесконечно и бесконечно же погружается в себя. И длится из самой себя. А сейчас кажется, что всё просто. Как детский шарик на ёлке в День колонизации.

— Новый год, — сказал Колин вслух.

«?» — подумал я.

— Тот праздник, что у нас называют Днём колонизации, на Земле назывался Новый год, — пояснил он задумчиво, в этот раз даже не взглянув на меня. Короткие вопросы можно ощутить, не вглядываясь. Они словно толчок, импульс.

Ёлка, надо же… Но я устремился сознанием не в детство или на далёкую Землю, а в тот день, когда Колин шагнул в пустоту на корабле Имэ.

Это и был для меня «новый год», некая точка моего личного отсчёта, только я это не сразу понял.

«Эскориал» я увидел сейчас как наяву.

И Колина.

Только он шагнул в клетку и не исчез, а миновал её в один уверенный шаг и вышел на алайском крейсере. Времени для него прошло не больше, чем на два-три удара сердца.

Я понял, что и сам вышел из такой же клетки в эту бесконечную секунду, от удара моего сердца на «Эскориале» до этого, сегодняшнего.

Что со мной?

«Посмотри, — хотелось сказать мне, — я был нормальным мальчишкой, в меру честолюбивым и глупым. Посмотри, что я теперь? Что ты из меня сделал?»

Я взглянул ему в глаза и понял: он всегда знал, что я спрошу его об этом.

И я не спросил.

Выдохнул зажатый лёгкими воздух и зажмурился, отдаваясь внезапно накрывшей усталости.

— Ну и что там? — спросил я вслух. — Что ты там видел?

— Я думаю, — тихо ответил Дьюп, — если бы мы после рождения попадали в какую-то иную социальную среду, мы бы видели мир совершенно иначе. Я подозревал это. Я вырос между двумя восприятиями реальности — имперским и экзотианским. Да, они отличались незначительно, но картина мира на Экзотике и в Империи всё же была немного иной. И я уже в детстве умел видеть мир разными глазами. Мать-вселенная любила экзотианцев лишь потому, что они её любили. И она же была мачехой тем, кто не знал, что она может быть матерью… — Он поймал мой безмолвный вопрос: «Что там?» и ответил. — Там — бездна, мальчик. Просто бездна. Я хотел шагнуть в бездну, и я шагнул в неё. Реальность — всего лишь маска, надетая на сознание теми, кто растит и воспитывает нас. Мир иной. Совсем иной.

— Ты хотел понять, какой он?

— Нет. Но иначе события пошли бы по другой ветке. Это должен был кто-то сделать. — Колин посмотрел на шлюпку. — Отдохни сколько сможешь. Мне надо лететь. Юг уходит от Севера.

— Я понял. А хатты? Мы сумеем с ними договориться? Одним нам будет трудно выдержать напор Севера и Э-лая.

— Мы должны выдержать. У нас нет выбора, мальчик.

Он потрепал меня по неуставной шевелюре, поднялся в шлюпку, и навигатор перешёл к планированию заданного ранее курса.

Я вполне мог бы узнать — какого, если бы шагнул за ним. Но я шагнул в сторону, ощущая напор активирующегося стартового контура. И шлюпка плавно заскользила вверх.

Лиина помахала мне рукой от калитки, но я решил не тратить время и перелез через забор.

Я не верил, что Мерис надолго отпустил меня расслабляться. Сколько он мне даст? День или два?

Мне так часто не хватало времени, чтобы говорить и делать самое простое: целовать, шептать на ухо глупости. Я очень торопился успеть.

* * *

Пока начальство упревало на ниве политики, я, отпустив отдыхать большую часть команды, наслаждался вознёй с детьми, варениками с рыбой и регулярным сексом.

Приручал Энжелина, ловил руками противную зубастую рыбёшку, весьма похожую по вкусу на курятину, выкапывал в дэле редкие цветы и, завернув вместе с землёй и корнями в плотный авиационный пластик, подкладывал на подоконник детской. Лиина не любила срезанных цветов.

Я даже научился варить кашу в попытках завоевать доверие сына. Тщетно.

Пришлось начать его игнорировать, возбуждая естественные детские ревность и любопытство.

Отметив, что я вдруг превратился в бревно, Энжелин сначала онемел от удивления, потом возмутился — отчего это испортилась самая большая игрушка?

Дулся он недолго. Не выдержал и начал сам нарезать возле меня круги.

Я терпел, не пытаясь начинать отношения первым. Мне хотелось малого — брать Кабанчика на руки. С детьми я учился теперь самым простым желаниям.

И целоваться по-мальчишески быстро, исподтишка, я тоже научился только сейчас. Зажимал Лиину в дверях, быстро скользил по её телу ладонями, словно бы проверяя, не носит ли она в самых неожиданных местах станнер, зарывался лицом в волосы, а потом целовал.