Прыжок рыси

— Полянский? — насторожился Евгений. — Когда?

— После того, как Павла убили. Но он эту камеру продал вроде.

— Кто?

— Да Паша, Паша, конечно. Не Полянский же.

— Так, — улыбнулся Евгений. — Давай дальше.

— А дальше — все.

— ???

— Он собрал компромат. К нему приехала Грошевская и стала уговаривать его не делать этого. Судя по тому, что Павла убили, он остался верен своему амплуа.

Евгений чувствовал, что поневоле оказывается в плену этой стройной и наверняка небезосновательной версии. Хотя от нее отдавало мелодраматизмом и балаганом — то ли из-за французского «emploi», которое Игорь вворачивал к месту и не к месту, то ли оттого, что сам Павел во всей этой истории представал фанатиком, мстителем-одиночкой, протагонистом на котурнах, которого погубила роковая любовь и который решил использовать свое поражение на любовном фронте для очередного эффектного выхода на сцену.

— Ну, что? — с нетерпением ожидал оценки своих измышлений Васин.

— Красиво. По крайней мере, ты спас мои ногти, мне теперь не придется обламывать их, развязывая «приморский узел», — посмотрел на часы Евгений и торопливыми глотками допил кофе.

— Ты можешь что-нибудь возразить против такого предположения?

— Против предположения, Игорь, всегда можно возразить. Возражать нельзя против фактов и улик. И вот эта крышка, — Евгений показал предмет, служивший в редакции пепельницей, — от объектива видеокамеры «Сатикон» германской фирмы «Электроник», принадлежавшей Павлу Козлову, которую он никому не продавал, но которая в деле не фигурирует, значит куда больше всех наших предположений, поверь мне.

Васин смотрел на него с нескрываемым интересом.

— А версия у тебя шикарная. Хочешь еще одну?.. Это убийство — результат пьяной ссоры двух претендентов на руку и сердце Нелли Грошевской.

— Так просто? — недоверчиво усмехнулся Васин.

— А ты можешь против этого возразить?

4

В два часа дня Константин Григорьевич вышел из своего кабинета и попросил у жены сердечных капель. Поскольку раньше за ним такого не водилось, Дина Ивановна не на шутку взволновалась и предложила обратиться к семейному врачу Гридиных, чья квартира находилась по соседству.

— Нет! — отрезал Гридин. — Я просто попросил сердечных капель. Ничего больше.

— Ну хорошо, хорошо, зачем кричать и раздражаться, если болит сердце? Кстати, как оно болит? Тебе корвалол или валокордин?

В сердечных каплях Гридин не разбирался, а потому наградил жену соответствующим взглядом, послал ее к черту и удалился в кабинет. На ее стук не отворил — сослался на занятость; к обеду не вышел — сказал, что пообедает позже, но и в семь вечера на повторное предложение ответил отказом. Не стал смотреть программу «Время», и хотя в кабинете у него был маленький черно-белый телевизор, подкравшись на цыпочках к двери, Дина Ивановна привычных позывных не услышала.

— Костя! — постучалась она и встревоженно попросила: — Костя, открой, пожалуйста!

Какое-то время за дверью царила тишина, потом из глубины кабинета послышался его спокойный голос:

— Я могу обойтись без твоего общества?

Никаких видимых причин для скандала не было, и Дине Ивановне стоило немалых усилий сдержаться.

— Конечно, можешь. Я просто хотела убедиться, что с тобой все в порядке.

С тех пор, как они поженились, прошло двадцать три года. За это время она научилась понимать его и была в курсе всех его помыслов, которых, впрочем, и сам Константин Григорьевич от жены не скрывал. Да и не смог бы, даже если бы захотел: без нее у него не было бы ни карьеры, ни этого дома, ни средств к существованию — не то чтобы непомерных, но, во всяком случае, придающих уверенности в обозримом будущем.

И только в последнее время отношения между супругами натянулись. Были причиной этому предстоящие выборы или шестой десяток, отсчет которому начался неделю назад, привносил свои коррективы, но Дина Ивановна чувствовала, что муж если и не сторонится ее, то инициативы в разговоре не проявляет.

Она сварила себе шоколад, раскрыла книгу «По ту сторону смерти», но, несмотря на поражавшие воображение факты, описанные в ней, пробегала глазами по строчкам бессознательно, то и дело возвращалась к началу страницы, пока наконец не поняла, что мысли ее в стороне и нужно выбирать между рецептами бессмертия и проблемами личной жизни, из которых самой больной на сегодняшний день был «ускользающий» муж.

Дина Ивановна ушла в спальню, легла, невидящим взглядом уставилась в цветное мелькание на экране. Какое-то знакомое до рези в желудке, до металлического привкуса во рту воспоминание создавало иллюзию, будто это уже было с нею когда-то давно, будто вот так же она лежала на спине и смотрела в телевизор, не в силах противостоять роковому течению не поддающихся анализу событий… Знакомое ощущение вернуло ее в тот давний, давний март (быть может, не случайно именно март) 1973 года, когда ей было двадцать лет и она была по уши влюблена в студента МИСИ Костю Гридина.

«Ускользает» — вот то самое слово, которое с мартовским ветром влетело в форточку и принесло ей давно забытые боль разочарования и страх потери человека, без которого она уже не мыслила будущей жизни.

Бледный, растерянный, подавленный студент, совсем не похожий на теперешнего Гридина, тогда не нашел в себе духа признаться, что в Казани у него есть женщина и что он обещал жениться на ней. Какая-то танцовщица или артисточка… как, бишь, ее звали-то?.. Дина Ивановна улыбнулась, представив вдруг, что было бы с этим порядочным, трезвым и предприимчивым человеком, женись он на артистке.

И отцу ее Ивану Вениаминовичу поведать сердечную тайну студент не смог. Отцу, которому ленинский стипендиат, молодой коммунист, комсорг выпускного курса Константин Гридин приглянулся с самого начала, в котором он — человек разумный и дальновидный — как-то сразу сумел разглядеть свое продолжение.

«Стыдно было», — сознался, когда все уладилось. И покраснел.

Рассказал об этой… (Дина Ивановна напрочь забыла фамилию-имя своей предшественницы в гридинской судьбе)… об этом увлечении Аркаше Хализеву. С тайным ли умыслом довести до сведения отца, готового удовлетворить просьбу о руке и сердце единственной дочери, или просто в порыве откровения со сверстником, работавшим инструктором в отделе МГК КПСС под началом Ивана Вениаминовича Дорохова — так впоследствии и не открылся. Да и сам знал ли?.. Рассказал, потому что не мог носить в себе, не мог разрываться надвое на пороге судьбы.

А судьба не выбирает. Выбирают ее.

И сейчас, по прошествии двадцати трех лет, не забыла Дина Ивановна разговора с отцом, должного решить и ее, и его, и Костин выбор. Как раздосадован был отец! Подобно сегодняшнему Косте, просил накапать сердечных капель в стакан и кричал, называя будущего зятя ловеласом и двоеженцем. «Он тебе в любви признался?.. Он?.. У которого беременная невеста в Казани?..» А она плакала, вздрагивая при каждом слове, как от пощечин, причитала, что ничего не хочет слышать, что любит его, что жить без него все равно не будет, и умоляла прекратить эту пытку и сделать что-нибудь…

А потом все как-то решилось само по себе, и у Кости с отцом была долгая, бесконечно долгая беседа, а Дина лежала в спальне точно так, как теперь, и то же словцо сверлило ее мозг: «ускользает»…

«Отцу тогда было пятьдесят, — думала Дина Ивановна. — А вот сейчас пятьдесят Косте. Мы прожили хорошую жизнь и никогда не вспоминали о той маленькой святой лжи, с которой она началась».

Провернулся ключ в двери, и Гридин вышел наконец из кабинета. Она слышала, как он набирал в чайник воду, шаркал тапочками и звенел посудой. Хотела пойти накормить его ужином, но потом решила подождать, пока он заговорит с нею или попросит о чем-нибудь сам. Он долго и звучно пил чай, шелестел многократно читанной газетой недельной давности с некрологом «безвременно погибшему» в результате несчастного случая председателю АОЗТ «Сульфат» Новацкому — сегодня было воскресенье, и свежих газет не принесли. Потом ее маленькая хитрость себя оправдала — ему ничего не осталось, кроме как прийти в спальню, опуститься как ни в чем не бывало в кресло-качалку, покрытое выцветшим шотландским пледом, и, зевнув, заговорить на отвлеченную, первой пришедшую на ум тему.