Пшеничное зерно. Распятый дьявол

Томпсон очнулся, глядя на исписанный лист невидящими глазами. До инцидента в Рире перед ним открывался широкий и светлый путь наверх, И только теперь, в Гитхиме, он ощутил всю иронию судьбы. Какая язвительная насмешка заключена в том, что супруг королевы будет почетным гостем на церемонии провозглашения Свободы.

Прикосновение жены всколыхнуло воспоминания о прошлом, но и они отравлены иронией. Ну, предположим, он достиг бы вершины, стал комиссаром провинции или даже губернатором. Все равно теперь он лишился бы всего этого, как лишается уютного дома и своего кабинета в Гитхиме. Страна уплывает из рук.

Так пускай дуры вроде мисс Линд остаются здесь. Рано или поздно им дадут пинка под зад. С него довольно! Он подал в отставку, чтобы уехать до Свободы. Он не станет дожидаться, пока черномазые слуги будут вытаскивать белых за ноги из спален… Тут он вспомнил сегодняшний рассказ мисс Линд и то, как заискивал перед Каранджей. Надо поговорить с Марджери. Она как будто снова поверила в него… Он читал это в ее глазах. Она поможет ему забыть все, выстоять… Душа выжжена дотла. Нужно перебороть себя. Сердце трепетало в страхе и надежде перед великой исповедью.

Он тихонько приоткрыл дверь в спальню и вошел, не включая свет. В темноте будет легче. Человек живет, чтобы все время умирать и рождаться вновь. Он нащупывал путь в плотной, обволакивающей тьме, вытянутые вперед руки дрожали. Добравшись до постели, он понял, что Марджери уже спит, и вдруг ощутил огромное облегчение, теплую признательность к ней. Он лёг, но еще долго-долго не мог уснуть.

VI

— На бога надейся, а сам не плошай, — самодовольно поучают других баловни судьбы, которым жизнь дарит одни улыбки. Тысячи людей, не жалея сил, стараются следовать этому совету, да без толку: их крепко держит нужда. Но Гиконьо был действительно всем обязан самому себе. Лагеря его многому научили, говорили жители Табаи.

Когда, пройдя все круги ада — длинную цепочку лагерей, которую англичане окрестили «трубопроводом», — он вернулся домой, у него и имущества-то было — старая пила да молоток. К счастью, в ту пору, убирали урожай и на плотников был спрос. Многие строили себе амбары, склады для кукурузы, бобов и картофеля. Люди не забыли, что за плотник Гиконьо, и посыпались заказы. Работал он на совесть, никого не подводил, но и от заказчиков требовал аккуратности. Богатый, бедный — плати в срок. Правда, беднякам он устанавливал сроки подлиннее. Но в назначенный день — вынь да положь! До лагеря он не был таким, вздыхали люди, но шли к нему, уважая за честность и исполнительность.

Вместо того чтобы ухлопать денежки на одежду для себя, на наряды жене и матери, Гиконьо взял пример с индийских торговцев. Во время уборки скупал кукурузу и бобы, их чуть не даром отдавали. Он рассуждал так: женщины голодали и бедствовали целых шесть лет, стало быть, и еще несколько месяцев потерпят.

Урожай собрали, и Гиконьо перебивался случайными заработками, дожидаясь своего часа.

В Табаи и в соседних с Рунгеем деревнях осенних припасов хватает до января. Потом, как правило, месяц, а то и два лютует засуха, и лишь в марте наступает сезон длинных дождей. Но еще проходит время, пока хлеба созреют. И вот тут-то Гиконьо забросил плотницкое ремесло и пустился в коммерцию. Каждый день чуть свет отправлялся на базар и покупал один-два мешка кукурузы у крестьян из Рифт-Вэлли по оптовым ценам. Дальше дело было за женщинами: Мумби с матерью сбывали кукурузу в розницу, орудуя вместо весов мерой — маленькими калабашами. На вырученные деньги Гиконьо снова покупал один-два мешка, отчаянно при этом торгуясь, и опять за дело принимались женщины. Вся выручка пускалась в оборот. Если подвертывался случай, Гиконьо перепродавал кукурузу оптом, мешками и, конечно, не оставаясь внакладе. С покупателями Гиконьо был чрезвычайно вежлив и обходителен. Говорил вкрадчиво, умел убедить любого, всегда готов был извиниться, никого не заставлял ждать. Ведь покупатель — это деньги. Особенно он расположил к себе женщин. «И язык хорошо подвешен, и совести не занимать», — расхваливали они его по всему базару. Терпеливо выждав, покуда кукурузы почти ни у кого не останется, Гиконьо в подходящий момент выбрасывал на рынок свои запасы, до предела взвинчивая цены.

Это был не легкий кусок хлеба. Мужчины поднимали его на смех: «Трется между юбками! Торговля — женское занятие». Но когда дела его пошли на лад, насмешники призадумались. Кое-кто даже последовал его примеру. Но не всем везло.

Мало-помалу Гиконьо сколотил не бог весть какой, а все-таки капитал, и матери в Табаи ставили его в пример своим детям: «Теперь его жена и старуха мать дома посиживают. Им не приходится, как другим, целыми днями торчать на рынке. А все потому, что Гиконьо не какой-нибудь лодырь, — не подражал англичанам, не валялся в постели до полудня».

Что верно, то верно — Гиконьо вставал рано. Ни в радости, ни в горе не забывал он о главном. Так было и наутро после посещения Муго. Проснувшись раньше птиц, Гиконьо отправился на другой конец нагорья, в Кирииту, за овощами на продажу. В Найроби у него была постоянная клиентура. Овощи приносят недурной доход — надо только уметь подмазать полицейских. И по дороге в город и на рынке гляди не зевай: полисмены норовят придраться к африканцу из-за любой ерунды. Европейцев и азиатов не трогают… В стране провозгласили самоуправление, а порядки в полиции прежние.

Водить машину Гиконьо не умел, ему приходилось нанимать шофера и грузчика тоже. Но Гиконьо не спускал с них глаз и даром денег не платил.

В полдень он уже заседал в комитете, который ведал украшением площади, где в День свободы состоятся торжества. На вторую половину дня у него была назначена встреча с депутатом парламента от их округа. С месяц назад Гиконьо и еще пятеро крестьян надумали купить в складчину ферму мистера Бэртона.

Мистер Бэртон одним из первых приехал в Кению. Тогда закончили постройку железной дороги до Уганды и правительство привлекло в колонию белых поселенцев, бесплатно раздавая им землю.

Здесь родились дети мистера Бэртона, здесь они ходили в школу. Потом он отправил их в Англию, в университеты и колледжи. Назад вернулись лишь один сын и дочка, остальные осели в Европе. Сын служил теперь в управлении крупной нефтяной компании в Найроби. Для старика Бэртона Кения давно стала родным домом. Он ни разу не съездил в Англию навестить родных или подлечиться, как это делали другие. И никогда бы он с места не двинулся, если б не правительство, всерьез вознамерившееся передать власть черным. Подобно многим английским поселенцам, мистер Бэртон до последней минуты не мог поверить, что такое в самом деле произойдет. А теперь ему ничего не оставалось, как продать землю, которую он так любил и в которую вложил столько труда, и отправиться в Англию.

Гиконьо уже успел повидаться со старым Бэртоном и обо всем с ним потолковать. Компаньонам удалось наскрести лишь половину назначенной суммы (старик требовал наличные), и Гиконьо решил обратиться к депутату, чтобы с его помощью получить правительственную ссуду. Депутат выслушал его с важной миной на лице, делая пометки в блокноте. «Молодцы, подлинный дух взаимопомощи, харамбе! [6] » — воскликнул он и, прощаясь, крепко пожал Гиконьо руку.

Кончилось заседание комитета, и Гиконьо, полный надежд, заторопился на автобус в Найроби. Над ветровым стеклом машины было выведено: «Усердное дитя». Хозяин автобуса, местный, рунгейский, изрядно поднажился во время войны за независимость. Один из тех, кто сотрудничал с колониальной администрацией, а в награду получал торговые лицензии и ссуды «на открытие собственного дела».

6

Харамбе! (суахили); — "Все вместе!", популярный в Кении лозунг.

По радостному поводу ехал Гиконьо в Найроби, а все-таки жаль было терять время. Но что поделаешь — редкий депутат задерживался в своем округе. Только их выберут, глядь — они уже в Найроби, а к своим избирателям и носа не кажут. А если когда и нагрянут, то для того лишь, чтобы собирать митинги и горлопанить…

При въезде в Найроби автобус остановили двое черных полисменов. Один потребовал у шофера права, а другой стал пересчитывать пассажиров. Их оказалось на два человека больше, чем положено. Тогда кондуктор, подмигнув полисменам, вышел с ними из автобуса, а водителю махнул рукой. Тот быстро отъехал на несколько ярдов и остановился. Вскоре запыхавшийся кондуктор вскочил на подножку, и «Усердное дитя» покатило в город. «Им не хватало двух шиллингов на чай», — под дружный хохот пассажиров объяснил кондуктор.