Пшеничное зерно. Распятый дьявол

Как-то раз сын привел домой трех своих дружков из соседней деревни. Сам он часто бывал у них, и его принимали на славу. Ему давно хотелось отплатить им за гостеприимство. Вот он и сказал матери, чтобы она накрывала на стол так, как в праздник. Ньоки развела большой огонь в очаге, постелила чистую скатерть, принесла тарелки, ложки и все тщательно перетерла. Потом вышла за дверь. Сын был на верху блаженства и все нахваливал свою мать и то, как вкусно она стряпает. Тем временем Ньоки вернулась, неся на подносе пару начищенных башмаков!

"Я сегодня не работала в поле, — сказала она сыну. — Я весь день чистила эти башмаки и ничего, кроме них, гостям предложить не могу".

Сын онемел от стыда. На следующее утро он взял мотыгу и пангу и не уходил с поля, пока не стемнело…"

— А-а, понял, понял, — говорил Каранджа. — Ну ладно, завтра пойдем в поле вместе.

Во время чрезвычайного положения Ваириму изболелась душой: сын стал полицейским!

"Против людей пошел! Человек, который предает свой народ, добром не кончит".

Но хоть и стыдно ей было за сына, она все же тревожилась о нем, ибо, говорила она, дитя, что в чреве носила, из сердца не выкинешь.

Наконец Каранджа уложил мешок. Потом, словно спохватившись, обернулся к матери:

— А гитара моя где?

— Посмотри вон там, в углу.

Каранджа только сейчас вспомнил о гитаре. Во время чрезвычайного положения было не до музыки! Теперь ему пришлось разгрести целую гору битых глиняных горшков, калабашей. Гитара лежала в самом низу. Лак на ней потрескался, она покрылась толстым слоем копоти и пыли и пропахла дымом. Две струны лопнули, остальные ослабли. Он попробовал оттереть пыль и сажу, но вскоре махнул рукой. Настроил целые струны, для пробы побренчал. Гитара откликнулась дребезжащим звуком. В нее набилась земля. Забросив ее на плечо. Каранджа направился к двери.

На улице все моросил дождь.

— Ну куда ты пойдешь в такую непогоду? — не выдержала Ваириму.

Каранджа замер на пороге, словно ошарашенный этим вопросом. Медленно повернулся, потухшие глаза неярко сверкнули. Грудь высоко вздымалась. Он уже собрался ответить, но тут сквозняк бросил ему в лицо дымом, он зажмурился и пошатнулся. На глаза набежали слезы.

— Не знаю, — произнес он и добавил уже решительнее: — Пойду в Гитхиму.

Он шагнул через порог. Ваириму не шелохнулась.

Дождь глухо стучал по мешку, барабанил по гитаре. Вскоре пыль и сажа размокли, потекли по спине. Сквозь серую пелену он шел к автобусной остановке в торговом центре Табаи, шел не глядя по сторонам. К остановке подкатил автобус, высадил пассажиров и тронулся дальше. Каранджа не прибавил шагу — спешить ему было некуда. И тут он увидел, что дорогу переходит Мумби. Она, паверное, приехала с этим автобусом. На голове у нее была накидка, укрывавшая волосы от влаги. У него затрепетало и учащенно забилось сердце. В мглистом ореоле дождя Мумби казалась еще прекрасней.

Но как забыть выражение ее лица — тревогу и любовь, когда она склонилась над упавшим Гиконьо? Каранджа застонал от отчаяния. Если бы она хоть вскользь глянула на него тогда, можно было бы еще надеяться. Но он ей был безразличен.

Однако сердце не унималось. Мумби подходила все ближе, пока едва не столкнулась с ним. Она удивленно вскрикнула.

— Как Гиконьо? — спросил он. Конечно же, она возвращается из госпиталя — ведь ее не было на митинге.

— Слава богу, ничего страшного. Сестры сказали, что его скоро выпишут.

— Я искал тебя. Хотел поблагодарить за записку.

— Не стоит благодарности. Написать несколько слов нетрудно. Впрочем, ты все равно не послушался.

— Понять не мог, чем вызвано твое предупреждение. Я подумал, может, ты хочешь встретиться со мной.

— Ничего подобного!

— Никогда?

— Никогда. — Оба говорили торопливо. Дождь не располагал к долгой беседе.

— Во всяком случае, спасибо тебе! — произнес он после короткой паузы. — Они хотели меня убить?

— Не знаю.

— Зато я знаю. Мваура сам мне потом сказал.

— Кто такой Мваура?

— Он работает вместе со мной. Когда Муго появился на митинге…

— Муго пришел?

— Да. И признался…

— Признался?!

— Разве ты ничего не знаешь? Он пришел на митинг и покаялся перед всем народом. Похоже, он смелый человек.

— Похоже! — пробормотала она, все еще не оправившись от потрясения и беспокойно переминаясь с ноги на ногу. — Ну я пошла.

— Нельзя ли… Можно мне повидать ребенка?.. Последний раз…

— Ах, Каранджа, будь мужчиной, оставь меня наконец в покое! — сердито выпалила Мумби и зашагала прочь. Каранджа провожал ее взглядом, пока она не исчезла в пелене дождя у деревенских хижин.

— Да, Муго отважный человек, — повторил он, глядя ей вслед. — Он спас мне жизнь… Ради чего?

И Каранджа побрел дальше, медленно, еле волоча ноги, все равно весь промок… К остановке одновременно подкатили два автобуса. Первый назывался "Чудом уцелел", на втором красовалась надпись: "Счастливчик".

— Найроби? — спросил кондуктор, подхватив его багаж.

— Гитхима, — буркнул Каранджа, подтаскивая мешок к себе.

— Залезай, живо! — Прежде чем Каранджа отыскал свободное место, кондуктор дал свисток и "Чудом уцелел" помчался дальше. Но "Счастливчик" тоже с ходу дал газ и обогнал конкурента, чтобы перехватить пассажиров на следующей остановке.

— Эй, парень, не жалей бензина, — торопил кондуктор водителя. Автобусы спешили в столицу, чтобы развезти по домам народ, собравшийся в Найроби на торжества в честь Свободы.

Скоро они прибыли в Гитхиму. Каранджа сошел, а автобус пустился нагонять "Счастливчика", вырвавшегося вперед на добрых полмили. Каранджа заглянул в придорожную харчевню — полным-полно, люди прятались от дождя. Он пристроил мешок в уголке, прислонил к стене гитару и сел за свободный стодик. Подошел официант, Каранджа заказал чай, тушеное мясо и чапати — тонкие лепешки. Облокотившись о стол, он подпер голову руками и так сидел, не двигаясь, устремив неподвижный взгляд в пространство. Мухи сновали по столу, замирая у трещин, забитых крупинками просыпанного сахара, капельками масла, остатками мяса и кислой картошки. Ему принесли еду, и его чуть не стошнило от густого мясного запаха. Он отодвинул тарелку. Пригубил чай. Снова уставился на неровную поверхность стола, не замечая ни мух, ни липкой грязи в трещинах. У дверей толпились люди, поглядывали на небо, бубнили что-то о Свободе, о Джомо, о дожде. Каранджа перебирал в памяти головокружительную сумятицу дня, выуживая то один, то другой эпизод и стараясь уловить их связь и последовательность.