Псих, а может, и не псих...
Шрифт:
– Лилёк, дорогой мой Лилёк, я постараюсь описать тебе ту жизнь, тех людей, те нравы и порядки, которые во многом отличаются от нынешних. Я уже не боюсь, что ты мне не поверишь или примешь меня за душевнобольного, мне страшно от того, что моё появление здесь временное, и я не смогу тебя взять с собой.
– Витюшенька, давай не будем думать об этом, ты мне тоже нужен сегодняшний, а если ты исчезнешь, то моих слёз не увидишь. Я даже не буду считать себя брошенной, а буду думать, что проводила тебя в дальнее плавание, и буду ждать, ждать, ждать...
В ответ
– Я расскажу тебе то, о чём ты просишь, но давай думать, что это фантастический мир, куда нам дороги обоим нет. Я готов променять все те мои достижения и привилегии удобной и шикарной жизни на эту не очень привлекательную жизнь, в плане быта и возможностей активного человека, но мне на это наплевать, потому что в ней у меня появилась ты...
– Витенька, лучше рассказывай, не надо делать так, чтобы я плакала...
И я начал рассказывать.
В её представлении из моего рассказа возникал родной город с широкими проспектами, с тротуарами, выложенными мозаичными плитками, улицы и площади, освещённые яркими огнями фонарей и рекламы, огромные торговые центры с обилием разнообразного ассортимента, как промтоваров, так и продуктов. Комфортабельные спорткомплексы и центры медицинского обслуживания, крытый павильон пищевого и промышленного рынка, где цены на порядок ниже, чем в магазине...
Я описывал восторженно красочные витрины, многочисленные рестораны, кафе и бары... растущие, как грибы, величественные соборы и скромные церквушки с потоком верующих, и вежливое обслуживание в отделах торговых центров.
Рассказывал, в каких квартирах и домах стало жить большое количество людей, какие автомобили ездят по дорогам, какая мебель и дизайн в моде... Я просто стал захлёбываться, описывая мою жизнь на протяжении последних пятнадцати лет.
Лиля вдруг вскинулась и перебила меня:
– Витюша, и что, все так живут?
– Ну, конечно, не все, есть ещё достаточно народу, жизнь которого мало чем отличается от вашей. Такие же убитые квартиры, мебель тридцатилетней давности, одежды и обувь старых фасонов, приобретённых ещё при правлении генсеков. Они могут себе позволить купить только самую дешёвую колбасу и на праздник порадовать себя запахом мяса или морской рыбы.
– Витя, а почему такая несправедливость?
– Лиля воинственно смотрела на меня, как будто я был виновником жалкого существования этой категории людей.
– Лилечка, почему несправедливость? Каждому по возможностям и личным профессиональным и деловым качествам. А беднота - это в основном пенсионеры, пьяницы, опустившиеся люди. Тяжело жить инвалидам и старикам, если о них не заботятся родные. Государственных пособий хватает только на ту жизнь, что я тебе только что описал.
– Вить, а где же справедливость? Одни живут в шикарных особняках, разъезжают на баснословных моделях автомобилей, посещают рестораны и бары, позволяют делать себе каждую неделю массажи, пилинги, причёски в парикмахерских, маникюры, педикюры, ездить отдыхать в Европу и Америку, одеваться и обуваться у знаменитых на весь мир костюмеров, и мне даже трудно повторить все
рассказанные тобой позволительные для избранных роскоши, а в это время несчастные старики и инвалиды влачат жалкое, почти нищенское существование...– Радость моя, успокойся, здесь у вас почти все влачат такое существование, и ты не возмущаешься.
– Ну, не все же...
– бурно кипевшая лава Лилиных слов вдруг мгновенно остыла, она смущённо прикрыла глаза, сказать что-то в ответ ей было нечего.
Я не стал корить её за вспыльчивость, а нежно поцеловал в обиженные губки:
– Девочка моя, справедливости нет нигде, ни в одной стране мира. Хотя, очень трудно определить, что такое справедливость. Просто богатство страны определяется тем, как живут в ней самые обездоленные слои населения, в России пока эти слои живут неважно, но повторяю, об этой категории людей должны заботиться ближайшие родственники.
Ты можешь мне не поверить, но в той жизни эта квартира выглядела совсем по другому, сейчас я осознаю, как мало внимания оказывал своему дяде, но он ни в чём не нуждался.
Достоверность повествования я тебе доказать не могу, и поэтому хочешь - верь, а хочешь - посмейся, - и в том, и другом случае ты будешь права. Я бы сам, наверное, смеялся, ведь в твоём представлении то, что я тебе рассказал, - сущий бред.
– Нет, Витенька, это не бред, просто такое чувство, что ты мне рассказываешь о Вене или Париже, Лондоне или Вашингтоне.
Я же живу, а точнее, жила в Ленинграде, а туда приезжает много туристов, и среди них есть много наших бывших сограждан. Вот они так рассказывают о своих странах, а нам не верится, ведь в наших газетах и киножурналах стараются выставить западный мир в негативном виде, а мы верим...
– А почему вы верите, ведь есть и у вас люди, которые бывают за границей?
– Есть, но это ведь элита - крупные учёные, знаменитые спортсмены и политические деятели. А если кто и выберется за свои сэкономленные или наворованные, то их водят группами, не давая вступать в контакт с гражданами тех стран, где они бывают...
– И вас всё это устраивает, неужели предприимчивые люди не хотят другой жизни?
– Витя, предприимчивые люди, кто мог, давно съехали с этой страны. Ты попробуй теперь отыскать среди нас еврея, это будет большое достижение, а если обнаружишь, так это будет глубокий старик, отдавший всю жизнь за дело коммунистической партии Советского Союза.
Этот серьёзный разговор увёл нас от радостей жизни, и я решил, что на сегодня достаточно мы обменялись информацией, взглядами и позициями.
Жадными искушающими поцелуями и нежными словами я вновь разбудил в Лиле желание, которое у меня самого от созерцания обнажённых женских форм и ощущения отзывчивого тела с бархатистой кожей иссякало только на короткое время.
Глава 20
До утра мы с Лилей так и не сомкнули глаз. Нам было жалко терять время на сон, когда так хотелось дарить и получать наслаждение, делиться информацией, посвящая друг друга в свои интересы, наклонности и вкусы.